Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
— К сожалению, нам пора, — говорит Каспер. Андреа благодарит за пирог и идет следом, повинуясь руке.
Они стоят возле голубого дома.
— Тебе и в самом деле нужно ехать?
Они больше не держатся за руки. Кто первым высвободил ладонь? Имеет ли это значение?
— Не то чтобы нужно — просто хочется.
«Я смогу полюбить всякого, кто услышит мой крик». Стихи Маргарет Дюра не выходят из головы. Слышишь ли ты меня, Каспер? Что ты делаешь? Видишь ли ты меня, Каспер? Может быть, ты думаешь о таблетках или одиночестве, или свободе, или о тех девушках, что приветливее, чем я, — повторяешь эти слова, как мантру? А о чем думает Андреа?
Андреа в Столице, она идет в Витабергспаркен,[30] пьет вино прямо из бутылки.
Рокер приезжает на роликовых коньках — как смешно! Андреа и Лайла смеются одна громче другой.
Рокер в коже и рваных джинсах. Лайла шепчет: «Господи, ты как раз в его вкусе», — впрочем, у него есть девушка, а Андреа замужем, но ей нравится, что она как раз в чьем-то вкусе. Быть совершенством в чьих-то глазах: идеальное совпадение, ни гнусного скрипа, ни трения до дыр и ран. Идти рука об руку с Лайлой, хихикать и быть одной из них — крутых.
Клетчатый плед, вино прямо из бутылки, кусты вместо туалета. Выпускники белыми стайками. Андреа накачивается вином, чтобы слова были красивыми и правильными. Лайла воркует со своим мальчиком, на ней кожаные брюки, черный топ, волосы выкрашены в черный цвет, в языке — пирсинг. Андреа — что-то вроде деревенской хозяюшки: белое платье, поверх него — нечто многослойное натуральных цветов. Платье, похожее на фартук, и свадебные ботинки. Почему-то почти не накрашена. Так уж вышло: в общежитии у Лины-Саги, с бутылкой в руке перед платяным шкафом, Андреа устала быть Андреа. А в шкафу белое, коричневое и темно-синее. Странно, но необходимо. Блеск для губ, глаза не подводить. Теперь уже это неважно, будь она даже одета в прозрачные кружева. Андреа наклоняется вперед, все ближе, заглядывает все глубже в глаза и думает, что красива, смывая с себя взгляд Каспера.
Вот это жизнь!
Брести, шатаясь, следом за чужим мужчиной, который накинул ее фартук себе на плечи, как мантию. Он делает вид, что летит, говоря, что ему холодно, и Андреа видит, как он отрывается от земли, но вовсе не мерзнет. Она догоняет его, слова одно за другим, как на конвейере, но все разные и интересные. Так бывает, когда ты пьян, пьян от загадок жизни, и все кажется простым и легким.
Так кажется.
Зачем думать о сложном?
Какой еще Каспер (что происходит?), какая еще запретная еда? Люди, которых невозможно понять? К чему все это?
Достаточно того, что есть сейчас.
— Продолжим, пожалуй, — говорит Лайла.
— Где? — спрашивает ее парень.
— В нашей студии, конечно, — отвечает рокер.
— Хорошо, — соглашается Андреа.
Минутное колебание. Нет, секундное. Просто продолжение вечеринки и ничего больше, ведь все так легко.
Ночная студия, новая партия пива, но Андреа больше не хочет. Мысленно заглядывает домой, к Касперу, который лежит в постели, а его сны — нет, их не видно, неизвестно, какая Андреа у него внутри. Она спешит прочь от него, мысленно двигается дальше, в общежитие — далеко и одиноко.
— Мы можем переночевать здесь, правда? — Лайла читает ее мысли, хотя мысли вовсе не для того, чтобы их читали. Следовало бы… Лайла толкает ее под локоть, зевает и добавляет: «ТОЛЬКО переночевать». Как будто Андреа не в себе. Может быть, Андреа и вправду не в себе?
Она ложится, не раздеваясь, между Лайлой и рокером. Лайла немедленно засыпает в объятиях возлюбленного, Андреа лежит и смотрит в потолок: сна ни в одном глазу.
Итак, Андреа лежит и смотрит в потолок. Потолок низкий, как в камере. Окон нет, душно. Надо бы выпить воды, чтобы потом не болела голова. Надо сходить в туалет. Надо уйти отсюда. Но она смотрит в потолок.
И что потом? Следующая сцена?
Она не знает. Она и в самом деле не знает.
Не знает, каким будет следующее мгновение, не знает, что происходит в эту самую минуту, когда она смотрит в потолок.
Рука — ее рука, и еще рука — его рука, и кто знает, чья рука была первой, легла на другую руку. Они поворачиваются друг к другу, и ТАК НЕЛЬЗЯ, но в мыслях другое, в животе другое — что?
Потребность? Желание? Просто беспросветная глупость? Андреа не может ответить, она далеко — далеко от чего? Она лежит, повернувшись лицом к нему, это же она держит его руку. Хочет чего-то — но чего?
Губы находят друг друга, нет ничего проще. Губам совсем несложно найти другие губы, которые тоже ищут губы. Губы к губам, язык к языку, рука касается кожи, кожа льнет к руке — как долго это длится?
Она не знает. Все прекратилось. Это не пауза, это осознание — пробравшаяся внутрь мысль, указующий перст: это не игра, это всерьез, так нельзя. Андреа пьяна, комната вращается вокруг. Рокер уснул и храпит. Все прекратилось. Руки на месте — словно ничего и не было.
Проснуться, думая, что еще ночь — в студию не проникает свет. Андреа просыпается и смотрит налево, где лежит Лайла, потом направо…
Там чужой человек, он лежит, приоткрыв рот, он всю ночь дышал ей в ухо. Он, его руки, его губы, его девушка…
И Касп…
— Лайла, мне нужно идти, срочно! — Андреа трясет Лайлу, та с ворчанием просыпается.
— Что случилось?
— Мне нужно идти, СРОЧНО! Как отсюда выбраться?
Свет, день, ироничное солнце, знание, невыносимое осознание, любовь к Касперу, стыд и все то, чего не должно было происходить.
— Но вы же не переспали друг с другом?
— Нет, конечно!
— Ну и хорошо!
— Что хорошо?
— Ты же не собираешься ему рассказывать?
— Мы обещали друг другу… Я обещала ему, что никогда… О черт…
— Андреа! Не говори ему ничего. Ничего не произошло. Иначе он будет меня ненавидеть.
— Что ты сказала?
— Он будет меня ненавидеть — ведь это я… я могла бы и присмотреть за тобой…
Андреа уходит. Она идет как человек, который не имеет ни малейшего представления о том, куда держит путь. В метро, на пристань, в общежитие, в душ, в кафе за кофе, за таблетками — она идет, как в туннеле. Идти, не глядя по сторонам, не заглядывая в себя, не видя своего отражения в витрине, прижав руки к телу, защищаясь — спина ссутулена, живот болит. Мимо со свистом проносятся камни — ну попадите же в меня! Пригвоздите меня к земле, пусть течет кровь — пусть течет не переставая. Пусть меня переедет машина, пусть меня запрут на замок — я не справляюсь сама с собой, и если Касп… и не думай произносить это имя, не оскверняй. Андреа не встречала никого красивее.
Андреа бросает случайный взгляд на свое отражение в витрине: слез нет.
Тошнотворные объятия
Как она здесь оказалась?
В длинной джинсовой юбке Лины-Саги, застегнутой на множество пуговиц. Андреа долго лежала на кровати в общежитии, думая об окне и десяти этажах, что под ним. Броситься к открытому окну — это займет несколько секунд: три, четыре, пять. Дальше — пустота. Закрыть глаза и упасть. И ничего больше.
Андреа хочет большего.
Она потеряла все, как говорится, но еще не окончательно — ей же говорят: не рассказывай Касперу, ничего не случилось. Но если ничего не случилось — почему все так ужасно?
Опять на лужайке, в циничных лучах солнца, в одежде Лины-Саги, которая здесь совершенно не к месту. Ситуация такова: наступило Завтра, у вина отвратительный вкус. Рокер сидит в пяти метрах от Андреа, и ей хочется что-нибудь сказать ему, но рука омерзительна, и вино омерзительно, и их радость тоже. Он смеется, словно ничего не случилось. Хочется ткнуть его пальцем в глаз и спросить, как он мог, как он мог позволить ей. Еще хочется спросить его, не принц ли он, — так, на всякий случай. Но Лайла уже говорила, что не принц, и Андреа пора понять, но она НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТ. На ней свитер в коричнево-зелено-желтую полоску — слишком теплый, слишком цветной, ведь он все равно ее не видит. Крашеная блондинка в черном (здесь все одеты в черное) наклоняется к нему, хихикая над его шутками, и Андреа на все наплевать — поскорее бы напиться и все забыть.
Лайла-в-кожаных-штанах сидит рядом, ей скучно с Андреа. Здесь нужно улыбаться и шутить, здесь крутые парни пересчитывают татуировки, а в каком-то парке скоро будет концерт. Все напьются и забудут обо всем и поверят, что стали ближе к истине, — смотреть противно.
— Что с тобой? Не кисни!
Лайла толкает ее и смеется, Андреа проливает вино. Она проливает вино на юбку Лины-Саги, и это совсем не важно, но в горле все равно ком, и Андреа встает, чтобы пройтись — иначе можно взорваться.
Взорваться? Андреа, это просто смешно — ты не взорвешься, и кроме того, разве плакать так страшно?
