Зельда Фицджеральд - Спаси меня, вальс
— Ну, здравствуй, детка. Ты похожа на маленькую птичку, — улыбнулся он. — А уж красивая, как целых две маленькие птички.
— Дедушка, а когда ты опять будешь здоровым?
— Скоро. Но сейчас я немного устал. Увидимся завтра.
И он махнул рукой, чтобы ее увели.
Едва Алабама осталась наедине с отцом, сердце ее замерло от боли. Он стал таким худым, таким маленьким за время болезни, под конец своей нелегкой жизни. Нелегкой, ведь ему приходилось всех их содержать. Благородство этой наполненной заботами о ближних жизни побудило Алабаму дать себе множество клятв.
— Ах, папа, мне так много надо спросить у тебя.
— Малышка.
Старик потрепал ее по руке. Его запястья стали тонкими, как птичьи ножки. Откуда он брал силы кормить их всех?
— Мне казалось, что ты тоже не знаешь. И только теперь…
Она погладила его по седым волосам, это была особая, южная, седина.
— Мне надо поспать, малышка.
— Спи, — сказала она. — Спи.
Алабама долго сидела рядом с отцом. Ей было неприятно, что сиделка обращается с ним как с ребенком. Ведь ее отец знал все. Сердце у нее исходило слезами.
Но старик с важным видом открыл глаза. Он все и всегда делал с необыкновенным достоинством.
— Ты хотела о чем-то меня спросить?
— Я подумала, ты скажешь мне. Наши тела даны нам, чтобы отвлекать от душевных терзаний? Да? Я подумала, ты знаешь, почему, когда телу надо прекратить пытку разума, оно не оправдывает надежд и терпит неудачу? И почему, когда нам так мучительно в наших телах, душа бросает нас, как временное убежище?
Старик молчал.
— Почему нам требуются годы и годы, чтобы, обучая чему-то тело, обучать разум, а он потом снова за утешением обращается к измученному телу? Почему, папа?
— Спроси что-нибудь полегче, — словно издалека, слабым голосом ответил старик.
— Судье надо поспать, — сказала сиделка.
— Ухожу.
Алабама остановилась в коридоре. Лампа не горела, отец выключил ее, когда слег; на вешалке все еще висела его шляпа.
Когда человек перестает думать о своих убеждениях и маленьких прихотях, он уже никто. Никто! В кровати лежит непонятно кто — но это мой отец, и я любила его. Не пожелай он, и меня не было бы на свете, думала Алабама. Наверно, все мы случайные составляющие на первичной стадии преобразований органической материи. Не может быть, чтобы я была целью жизни моего отца — но может быть, что целью моей жизни является то, что я научилась ценить его прекрасную душу.
Алабама пошла к матери.
— Судья Беггс сказал вчера, — Милли вела беседу с тенями, — что ему хотелось бы покататься в маленьком автомобиле, чтобы посмотреть на людей, сидящих на своих верандах. Все лето он старался, хотел научиться водить автомобиль, но он слишком стар. «Милли, — сказал он, — прикажи седому ангелу одеть меня. Я хочу выйти из дома». Сиделку называет седым ангелом. У него всегда был скучноватый юмор. А свой автомобильчик он любил.
Она вела себя как хорошая мать, она говорила и говорила — словно могла научить Остина жить снова, для этого ей нужно только повторять и повторять не раз сказанное. Как мать говорит о своем малыше, она рассказывала Алабаме о больном Судье, о ее отце.
— Он сказал, что хочет заказать в Филадельфии новые рубашки. Он сказал, что хочет бекон на завтрак.
— Он дал маме чек на тысячу долларов для владельца похоронного бюро, — вставила Джоанна.
— Да. — Мисс Милли засмеялась, словно над шалостью капризного ребенка. — А потом сказал: «Но ты вернешь его мне, если я не умру».
«Ах, бедная мамочка, — подумала Алабама, — ведь все это время он идет к смерти. Мама знает, но не может сказать себе: „Он умирает“. И я тоже не могу».
Милли так давно ухаживала за ним, и в здоровье, и в болезни. Она пеклась о нем, когда он был молодым, и другие молодые клерки в юридической конторе уже тогда величали его «мистером Беггсом»; она пеклась о нем, когда он стал старше и был обременен бедностью и заботами; и когда он сделался стариком, и у него появилось время быть добрым.
— Моя бедная мама, — сказала Алабама. — Ты отдала отцу свою жизнь.
— Мой папа сказал, что мы можем пожениться, — отозвалась мать Алабамы, — когда узнал, что дядя твоего отца тридцать два года заседал в сенате Соединенных Штатов и брат его отца был генералом у конфедератов. Он пришел в юридическую контору моего отца просить моей руки. Мой отец восемнадцать лет был в сенате и конгрессе Конфедерации.
Алабама увидела свою мать, какой она была, то есть частью мужского уклада жизни. Милли как будто не думала о собственной жизни, не думала о том, что у нее ничего не останется после смерти мужа. Он был отцом ее детей, ее девочек, которые покинули ее ради собственных мужей, собственной семейной жизни.
— Мой отец был гордым человеком, — произнесла Милли с гордостью. — Когда я была маленькой, то обожала его. Нас было двадцать детей, и лишь две девочки.
— А где ваши братья? — спросил Дэвид.
— Умерли, разъехались.
— Они были братья наполовину, — пояснила Джоанна.
— Весной приезжал мой настоящий брат. Потом он уехал, пообещал написать, но так и не написал.
— Мамин брат очень милый человек, — проговорила Джоанна. — У него аптека в Чикаго.
— Ваш отец был очень добр к нему, катал его в автомобиле.
— Мама, почему ты сама не напишешь ему?
— Я не подумала взять у него адрес. Когда я переехала к вашему отцу, у меня появилось столько дел, что я забыла о себе.
Бонни заснула на жесткой скамейке на веранде. Когда Алабама в детстве там засыпала, отец на руках относил ее в постель. Дэвид взял на руки спящую девочку.
— Нам пора, — сказал он.
— Папочка, — прошептала Бонни, уютно располагаясь под пиджаком отца. — Мой папочка.
— Вы завтра придете?
— Рано утром, — ответила Алабама.
Белые волосы ее матери были уложены вокруг головы короной, как у флорентийской святой. Алабама обняла мать. И тотчас вспомнила, что чувствовала, когда была рядом с ней!
Каждый день Алабама отправлялась в старый дом, как всегда, чистый и даже сияющий внутри. Она приносила отцу что-нибудь вкусненькое и еще приносила цветы. Он любил желтые цветы.
— Когда мы были маленькими, то собирали в лесу желтые фиалки, — сказала мать.
Приходили врачи, качали головами, приходили друзья, их было очень много, больше, чем у кого бы то ни было, и они приносили пироги и цветы, приходили старые слуги справиться о здоровье Судьи, молочник оставлял лишнюю пинту молока, платя за нее из своего кармана, чтобы выразить свое сочувствие семье, приходили коллеги Судьи с печальными и благородными лицами, как на марках или камеях. Судья же лежал в кровати и беспокоился из-за денег.
— Нам не по карману моя болезнь, — повторял он снова и снова. — Мне пора встать. Мое лежание стоит много денег.
Его дети обсудили это. Они решили поделить расходы между собой. Судья не разрешил бы им брать его жалованье, если бы знал, что ему не суждено поправиться. Его дети были в состоянии ему помочь.
Алабама и Дэвид арендовали дом поблизости. Он был больше отцовского дома, с розами в саду и изгородью из бирючины, еще там посадили ирисы, чтобы осушить почву, а под окнами росли кусты.
Алабама попыталась уговорить мать, чтобы она прокатилась с ней в автомобиле. Уже месяц тa не выходила из дома.
— Не могу, — ответила Милли. — Вдруг понадоблюсь твоему отцу, а меня не будет.
Она постоянно ждала особых слов от Судьи, чувствуя, что он должен сказать ей что-нибудь, прежде чем оставит ее одну.
— Ну, на полчасика, — в конце концов согласилась Милли.
Алабама повезла мать мимо местного Капитолия, где ее отец провел так много лет своей жизни. Клерки посылали им розы с клумбы под окном его кабинета. Неужели его книги покрылись пылью, подумала Алабама. Наверное, он заранее написал что-нибудь на прощание, и сейчас его послание лежит в каком-нибудь ящике.
— Почему ты вышла замуж за папу?
— Он хотел жениться на мне. Вообще-то у меня было много поклонников.
Старая дама посмотрела на дочь, словно ожидая возражений. Она была красивее своих дочерей. На ее лице читались такая целостность натуры, такая чистота… Конечно, у нее должно было быть очень много поклонников.
— Один хотел подарить мне обезьянку. Он сказал маме, что у всех обезьянок туберкулез. Тогда моя бабушка поглядела на него и сказала: «По мне, так ты выглядишь вполне здоровым». Она была француженкой, и очень красивой француженкой. Один молодой человек прислал мне поросенка со своей плантации, а другой прислал койота из Нью-Мехико, но кто-то пил не в меру, а еще один женился на кузине Лил.
— Где они все?
— Умерли или давно разъехались, кто куда. Я бы и не узнала их, если бы увидела. Красивые деревья, правда?
