Елена Чижова - Преступница
В коридоре послышались голоса. Маша затаилась. Сейчас выносить опасно, родители могут услышать: она представила, какой выйдет скандал. Придется завтра - когда уйдут...
Голоса стихли. На цыпочках она выбралась на кухню и, оглядевшись, сунулась под плиту. Там стояло старое пластмассовое ведерко. Почти до половины оно было наполнено песком. Сто лет назад мама пересаживала фикус, и кто-то, кажется, даже Панька, посоветовал выстлать песочком дно. Подхватив ведерко за дужку, Маша вернулась в комнату и взгромоздила на стол. Ножницы и иголка нашлись на этажерке. Она расстелила газету и высыпала песок. Теперь - распороть и пересыпать. Руки двигались ловко. Пустые мешочки она набила песком и крепко зашила края. Оглядев придирчиво, Маша осталась довольна. Урны темнели на буфете. Ведерко, заполненное до половины, вернулось под плиту. В ванной, моя руки, Маша улыбалась мстительно.
Глава 14 1Решимость убывала, уходила в песок. Почти физически Иосиф ощущал неприятную слабость: стоило добраться до дома, и руки опускались сами собой. История, в которой, кроме себя, винить было, собственно, некого, стремительно приближалась к концу. Точнее говоря, для него она давно завершилась, и если бы не юность, с чьей нежностью Иосиф не мог не считаться, давным-давно он нашел бы слова, чтобы, поговорив с Валей, убедить ее в том, что образ жизни, постепенно сложившийся, становится тягостным - по крайней мере, для него. В поисках выхода он перебирал все звенья, всякий раз начиная от "Чернышевской", и не было слова, которым Иосиф, взрослый мужчина, не заклеймил бы себя за легкомыслие.
С точки зрения нового опыта, все прежние истории, в которых он играл роль страдающей стороны, казались бульварными: красавицы, отвергавшие его страсть ради насущных перспектив, были верхом неуязвимости рядом с беззащитной Валей. Невзрачная девушка, глядевшая на Иосифа поминутно вспыхивающими глазами, преображалась от каждого его слова, как будто тот, с кем свела ее судьба, был божеством, державшим в своей руке ее жизнь и смерть. Поминутно она вскакивала - то помочь, то принести, и именно эта предупредительность, похожая на благочестивый ужас, отдавалась в сердце Иосифа тоской и бессилием. Будь она хоть чуточку другой, он пожертвовал бы собою ради ее счастья.
Трудно сказать, какой именно смысл вкладывал Иосиф в эту меру, однако Валя, сиявшая глазами, понимала по-своему. Заметные старания, которые она прилагала, в представлении Иосифа давали обратный результат. В первый раз он почувствовал это тогда, когда, на беду выглянув в коридор, застал ее у зеркала: прежде чем войти в комнату, она внимательно приглаживала волосы, и выражение ее лица напоминало кукольную гримаску, которыми украшают себя манекенщицы из журнала "Работница". На этот журнал подписывалась одна из его лаборанток. Остальные сотрудники потешались, но охотно листали исподтишка.
Застав однажды, он снова и снова ловил Валю на совпаденьях, срывая раздражение на невинной лаборантке. Оказавшись невольной участницей его душевных передряг, бедная девушка вскоре уволилась, и Иосиф почувствовал облегчение. Теперь для полного счастья, за которое он почитал свою прежнюю жизнь, оставалось поговорить с Валей и подвести к разрыву.
Нельзя, однако, сказать, чтобы процесс, терзавший Иосифа, был прямолинейным на всех отрезках. Иногда выпадали легкие дни, когда Валя, казалось, забывала о наставлениях мудрой "Работницы", и тень, лежавшая между ними, рассеивалась. Радуясь временной легкости, Иосиф начинал балагурить, то припоминая веселые истории из прошлого, то пересказывая шутки, рожденные в лаборатории. Как правило, Вале хватало чувства юмора реагировать в правильных местах, и Иосиф взлетал, как на крыльях, уносивших от тягостных раздумий.
Веселые истории, которые про себя - в отличие от трудного хирургического решения - Иосиф называл терапевтическими, постепенно иссякали, но он продолжал вспоминать, заглядывая в дальние уголки памяти. Однажды Валя заговорила сама. Довольно ловко переняв его тон, она принялась рассказывать о каком-то институтском недоразумении и неожиданно упомянула Машу. Обыкновенно, по какой-то негласной договоренности, имя сестры в их разговорах не звучало - с того самого дня, когда, целый час отстояв на лестнице, Валя увидела его растерянное лицо. В тот вечер она побоялась спросить, потом не представлялось случая, она думала, до поры до времени.
Нарушив табу, Валя спохватилась, но Иосиф закивал особенно весело, и, перескакивая с пятого на десятое, она вспомнила еще одну давнишнюю историю с курсовиками. Совершенно искренне Валя говорила о том, что Маша - в сто раз умнее других сокурсниц, так что ей вообще непонятно, зачем его сестра поступила в эту богадельню - финансово-экономический факультет. Добро бы еще - на экономическую кибернетику, а так - курам на смех. Иосиф хмыкнул: "Не знаю... Зависит от кур..."
Раньше они этого не касались, но теперь, воодушевленный справедливым отзывом о сестре, он решил воспользоваться случаем, чтобы преподать ей азы национально-государственной грамоты. Морщась, как от привычной боли, он рассказывал о государственном антисемитизме, пропитавшем советскую систему снизу доверху, о подлой политике первых отделов, вынюхивающих еврейскую кровь, об искореженных судьбах тех, кого власть объявила людьми второго сорта. "Рано или поздно все кончится плохо", - Иосиф завершил обвинительную речь.
Валя верила и не верила. То, о чем он говорил, никак не могло быть правдой: правда, которой ее учили, была совершенно другой. Конечно, он все преувеличивал, но Валя готова была верить и вопреки очевидности, потому что любила его. И все-таки она попыталась возразить: "Хорошо. Но как же ты? Если все так... гадко, разве стал бы ты кандидатом?" - "Да, уж, - он покрутил головой. - Достойная медалька за долгую и безупречную службу". - "А Маша? - Валя наступала. - Я - свидетель. Мы вместе сдавали экзамены. Ей же - одни пятерки. А потом - студенческое научное общество, она - председатель. Я имею в виду - теперь". - "В нашей стране, - Иосиф усмехнулся, - все вообще выглядит замечательно, если не знать правды". - "Правды?" - Валя переспросила доверчиво. Соблазн был велик.
История с ложной анкетой, которую он рассказал во всех подробностях, произвела ошеломляющее впечатление. Глаза, распахнутые на Иосифа, сияли ужасом и восхищением. В продолжение его рассказы она слушала зачарованно, словно страшную волшебную сказку. Иосиф говорил и не мог остановиться, потому что вера, с которой она слушала, могла победить все тягостные раздумья.
За вечерним чаем Валя снова заговорила о Маше. Она призналась, что чувствует себя неловко, всегда отводит глаза, как будто в чем-то виновата перед его сестрой, хотя, видит бог... Этот разговор Иосифу был неприятен, но он не сумел отмахнуться. "Конечно, надо как-то..." Преподанных азов было недостаточно, чтобы внятно объяснить Машину позицию - жесткую и непримиримую.
Отвернувшись к раковине, Иосиф думал о том, что одной веры мало. Все-таки между ними стояло что-то, не облекаемое в слова. Уходя от разговора, он объявил, что собирается отпраздновать день рождения - в узком кругу, для друзей. Идеей праздника Валя зажглась моментально и, позабыв о Маше, заговорила про угощения. Спохватившись, Иосиф не набрался храбрости уточнить, что имел в виду не домашнюю, а лабораторную вечеринку. На том и порешили: в четверг пойти по магазинам и на рынок. Валя обещала налепить домашних пельменей.
Накануне, в пятницу, она лепила самозабвенно, и рука, отбрасывающая пряди, оставляла в волосах мучные дорожки. Походя она ухитрилась измазать и лицо, и белые полосы, покрывавшие щеки, показались Иосифу потешными. Он рассмеялся и, качая головой, назвал ее женщиной из племени мумба-юмба: "Для полного сходства недостает юбочки из листьев и ожерелья из вражеских костей". Сорвавшись с места, Валя бросилась в ванную и тщательно вымыла лицо. Конечно, она понимала юмор, но все-таки очень расстроилась, поэтому и схватила телефонную трубку - просто оказалась рядом, в прихожей, когда зазвонил телефон. На ее алле никто не откликнулся, но трубка, зажатая в руке, не была мертвой. Она прислушивалась к Валиному дыханию. Новое алле разбилось о частокол коротких гудков.
Вернувшись в кухню, Валя принялась резать салат, но ножик то и дело соскальзывал. Она едва не порезалась. Однако обошлось, и телефон больше не звонил, и тесто получилось клейкое, не зря она ездила в Елисеевский за свежими дрожжами.
Валя стеснялась Иосифа. Ложась в постель, она испытывала странное чувство: с одной стороны, ей нравилось быть взрослой, не хуже девчонок из общежития, с другой стороны, все, что про себя она называла словом это, казалось ей стыдным. Оно было непременной частью взрослой жизни, но жизнь, в которую вступила Валя, в ее глазах была ущербной. Выражение прикрыть грех венцом, над которым посмеялась бы любая из сокурсниц, не было для Вали пустым звуком. В дневных раздумьях приходило мамино слово: испортил. О том, что она на это решилась, Валя не жалела. Пожалуй, даже радовалась тому, что именно Иосифу принесла свою девическую жертву.
