Маргерит Дюрас - Моряк из Гибралтара
Я крикнул ему, чтобы он ушел с дороги. Лоран схватил его за локоть и оттолкнул в сторону. Я еще успел увидеть, как Бруно пожал плечами. И сказал Эпаминондасу: нечего тебе вмешиваться, пусть сами разбираются. А Лоран, тот, похоже, обругал его.
Я догнал ее на выезде из Сета, на одной узкой улочке, где движение было замедлено из-за базара. И последовал за ней. Она не могла меня заметить из-за базарной сутолоки, которая требовала от водителя полного внимания. Вела она хорошо — мягко, ловко и точно. В какой-то момент я очутился всего в десятке метров от нее. Так мы добрались до указателя дороги на Монпелье. Тут она сразу прибавила скорость. Ее машина была, конечно, куда мощней моей, но мне все же удалось не слишком отставать, держаться довольно близко от нее, метрах в ста, не больше. По-моему, в тот день стояла отличная погода. Я и сам не знал, почему ехал за ней следом, скорее всего, потому что мне было бы невыносимо оставаться на яхте и дожидаться ее там. Я отлично ее видел. Временами почти догонял, ехал в какой-то полусотне метров позади. Волосы у нее были повязаны зеленой косынкой, и между этой косынкой и черным пуловером как раз оставался промежуток, полоска шеи, чтобы убить ее одним выстрелом. Незадолго до того, как добраться до цели, она резко прибавила скорость и мчалась как сумасшедшая вплоть до самой бензоколонки. Я с трудом поспевал за ней. К счастью, путь оказался недолгим — не больше четверти часа после выезда из Сета, на семнадцатом километре, как и сообщил нам Эпаминондас, показалась шикарная бензозаправочная станция, красного цвета, которой и распоряжался тот самый Пьеро. Под навесом уже стояло три автомашины. Она сбавила скорость, свернула, очень аккуратно, и встала за ними в очередь. Я тоже сбавил скорость, тоже повернул и встал за нею, в каких-нибудь двух метрах позади. Она все еще меня не замечала — во всяком случае, мне так верилось. Сидела ко мне спиной, и по-прежнему все, что я видел, это была полоска шеи между зеленой косынкой и черным пуловером. Она выключила мотор. В нескольких метрах от нас стоял мужчина, глаза на манометре, отпускал клиентам бензин. Она привстала, оглядела его, всего пару секунд, потом как-то резко снова упала на сиденье. Первая машина отъехала от колонки. Мужчина подошел ко второй и тут заметил ее. Тоже окинул ее взглядом. Больше ничего не произошло — кроме этого взгляда, долгого взгляда. Похоже, он не узнал. Ее взгляда, как смотрела на него она, мне видно не было. Его же, как мне казалось, был обращен к женщине, которая была красива и одна — но которую он не узнавал. Поглядывая на нее время от времени, он не спеша наполнил бак второй машины. Не похоже, чтобы он был очень уж молод. Правда, я почти его не видел. Между нами двумя была она, и ее присутствие воспламеняло воздух. Так что все, что я видел, — это какое-то странное, искаженное лицо, будто опаленное огнем.
Подошла ее очередь. У нее был такой вид, точно она этого даже не поняла. Можно было подумать, насколько я мог судить, что она пребывала в каком-то забытьи, задремала, что ли. Мужчина подошел к ней и с улыбкой предложил:
— Не подадите ли немного вперед?
Он был в нескольких метрах от меня, весь освещенный солнцем. Внезапно у меня появилась возможность разглядеть его, наконец-то увидеть его как следует. И я узнал его. Узнал Гибралтарского матроса. Само собой, у нее не было ни одной его фотографии, так что я никогда не связывал его ни с каким конкретным образом. Хотя при чем здесь черты лица? Я узнал его, как, никогда не видя прежде, узнают море… или, скажем, к примеру, невинность, что ли… Это длилось всего пару секунд. Потом все кончилось. И я уже никого не узнавал. Это больше не был его неповторимый, особенный взгляд — просто обычный взгляд, какой может бросить кто угодно. Пошлое смирение, банальная покорность судьбе почти тотчас же заволокли, свели на нет этот показавшийся мне столь удивительным блеск в глазах. Заблуждение могло длиться всего какую-то пару секунд. Однако для нее — как она сказала мне позже — этого оказалось достаточно, чтобы снова едва не потерять сознание. Медленно, прижимаясь к тротуару, она подъехала к колонке. За мной встал еще один автомобиль. Чтобы освободить ему место, я подал вперед и приблизился к ней. Она так и сидела, крепко вцепившись в руль.
— Двадцать литров, пожалуйста, — проговорила она.
Я узнал ее голос, хоть слышал его едва-едва. Мужчина тем временем вновь обрел свое привычное лицо. Теперь он смотрел на нее с какой-то вульгарной наглостью — смесь искушенности, самоуверенности и любопытства. Как, каким образом это лицо могло породить или, кто знает, возродить к жизни, пусть хотя бы на пару секунд, такое невероятное сходство?
В тот момент, когда ей надо было уже отъезжать от заправки, она вылезла из своего автомобиля. Обернулась и увидела меня. Должно быть, она уже и раньше знала, что я там, потому что ничуть не выглядела удивленной. Улыбнулась, такой улыбки я еще ни разу не видел у нее с тех пор, как мы знали друг друга, как-то немного смущенно и в то же время настырно, что ли. Будто давала мне понять, что ни на мгновение не забывала о моем существовании, даже тогда, когда было подумала, что нашла его, и будто извинялась передо мной, что вынуждена признать такое положение вещей. Я сделал над собой неимоверное усилие, чтобы сдержаться и не окликнуть ее. Очень быстро она снова повернулась лицом к мужчине. Со спины она показалась мне как-то очень чудно одетой, в этих своих черных брюках и черном бумажном пуловере. Разве теперь выражение ее лица не должно было заставить мужчину тут же исчезнуть? Однако на самом деле у него и в мыслях не было исчезать.
— Вы не могли бы проверить мне шины? — попросила она.
Я не пытался объяснить себе, почему ей захотелось остаться. Мне пришлось сделать над собой усилие и вспомнить, что вот уже годы, как у нее не было мужчины, кроме случайных связей, и что, смирившись с этой привычкой, она хранила верность ему. Мужчина смотрел на нее с любопытством, он был явно польщен. Хотя самоуверенность с него немного слетела, может, почувствовал, как что-то произошло между нею и мной.
— Поставьте машину вот здесь, на обочину, — обратился он к ней. — Мне сперва нужно обслужить остальных.
Он указал на клиентов, среди которых был и я. Она снова села в машину и припарковалась довольно скверно.
— Я не спешу, — заверила она.
Была моя очередь, я подъехал поближе. Теперь я был совсем близко от этого человека. У него не было абсолютно ничего общего с тем, кого я увидел несколько минут назад. Он показался мне немного инфантильным, ведь ему даже в голову не пришло, чем он чуть не стал для нас обоих пару минут назад — для нее и для меня.
— Десять литров, — сказал я.
Он лишь мельком взглянул на меня. Да нет, он и вправду совсем не уловил, что минуту назад произошло у него на глазах. Обслужил меня как-то рассеянно, видно, не терпелось покончить с клиентами, чтобы поскорей заняться дамой.
Я оставил их наедине и снова выехал на дорогу, ведущую в Монпелье.
Мне предстояло тридцать километров до Монпелье. Машина шла отлично. Спидометр поднялся до ста, потом до ста десяти, потом до ста двадцати. Я удерживал сто двадцать сколько мог. Поскольку я впервые в жизни ехал так быстро, да и дорога была не из лучших, вел я очень сосредоточенно. И только после того, как чуть не столкнулся с ехавшим навстречу автомобилем, обогнал парочку, а потом сбавил скорость перед поворотом, вспомнил, что она, должно быть, все еще там, наедине с этим мужчиной, — и ее улыбку, когда она обернулась ко мне.
На полпути я остановил машину. Мне нечем было занять себя, и у меня еще не появилось желания возвращаться назад. Закурил. В памяти снова возникла ее улыбка, и я увидел ее так явственно, будто она послала мне ее всего мгновение назад. На лбу выступил пот. Я увидел это еще раз. Затем в третий. Потом попытался не видеть ее больше, думать о чем-нибудь другом, лишить себя этой радости, вспомнить, к примеру, что сейчас она наедине с этим типом в помещении бензозаправочной станции, что она голая под черным пуловером и с какой легкостью скидывает этот пуловер. Но улыбка ее оказалась куда сильнее, она возвращалась ко мне вновь и вновь, властно сметая все, что бы я себе ни придумывал.
Я снова пустился в путь к Монпелье. Добравшись до предместья, опять остановился. Потом доехал до первых домов на окраине города. Оставил на дороге машину и зашел в первое же бистро, попавшееся мне на глаза. Выпил сперва одну, потом другую, а потом и третью порцию коньяка. После чего заговорил с хозяином:
— Чертовски хорошая погода.
Выпитый коньяк помог, я только теперь заметил, как прохладно в бистро.
— Да, что и говорить, — отозвался хозяин, — сентябрь нынче и вправду выдался на редкость погожий.
У него не было ни малейшего акцента, свойственного обитателям департамента Эро, напротив, какая-то очень изысканная речь, что оказалось для меня совсем неожиданным. После четвертого коньяка я расплатился и пошел вдоль неширокой дороги, что сворачивала направо сразу же возле бистро. Я не знал, куда себя девать. У меня было такое же сильное желание снова ее увидеть, как и в первый раз, тогда, на пляже, но надо было обождать, пока она закончит с этим типом на бензоколонке. Благодаря коньяку я еще пуще прежнего думал о том, что, возможно, в эту минуту она снимает с себя свой черный пуловер, но теперь это было довольно терпимо. Я шагал и шагал вперед. Вдоль всей дороги на обочине в беспорядке валялась плитка, должно быть, ее завезли сюда, чтобы вымостить тротуар, потом бросили, расставшись с идеей тротуара — из-за войны. Я все глядел, глядел на них и метров через пятьсот сам не заметил, как уселся на одну из этих плиток. Подождал немного. Откуда-то издалека донесся заводской гудок. Полдень. По этой дороге ни разу не проехал ни один автомобиль, только велосипедисты время от времени. Она вела к очень бедным на вид домишкам, обнесенным оградами, вокруг которых росли жалкие акации, уже успевшие пожелтеть. Большинство этих домишек были деревянные, обшитые сверху толем. Натянутая между ними проволока определяла приблизительные границы участков, на них сушилось белье. До меня доносился грохот кастрюль и посуды, он смешивался с ворчливыми восклицаниями. Обитатели домишек обедали.
