Алёна Алексина - Перехлестье
- Прекрати! - руки мага уже до самых плеч искрились от инея.
Однако дэйн устал молчать. Брат был его единственной болевой точкой. Из-за него он долгие годы все никак не мог избавиться от остатков чувств. И вот теперь, когда, казалось бы, дэйн целиком отдался служению богам, успокоился и утратил последние переживания, забыл о них, все началось сначала.
- Ну, нет, - заупрямился Волоран. - Ты сам начал этот разговор. А я уже порядком устал то и дело покрывать тебя и спасать, защищать и ограждать от ошибок и их последствий.
- Защищать? Меня? Ты? - и столько было в голосе мага неверия, насмешки и удивления, что его собеседник в ответ на эти слова горько усмехнулся.
- А ты думаешь, я пошел в дэйны от большой любви к фадирам?
Иней медленно таял, вот он опустился до локтей. Грехобор выглядел озадаченным.
- Что?
- Эта таверна - прямо-таки заколдованная какая-то, - вздохнул дэйн. - Все тут сегодня стремятся выяснить отношения. До твоего рождения меня дважды звали в послушники. Дэйны забирают детей с четырехлетнего возраста. А мне было уже шесть, и меня дважды звали нести служение. Я очень подходил: спокойный, тихий, разумный не по годам. Почти лишенный переживаний. Одним словом, осененный богом. Те чувства, которые я испытывал, были слабые. Но они были. И мне не хотелось их лишаться. Когда ты родился... - мужчина вздохнул, вспоминая... - Ты был смешным. Почему-то волосатым, хотя в нашей деревне младенцы всегда рождались лысыми. Отца не было, Повитухе помогал я. Младенцы не улыбаются, а ты мне улыбнулся. Я тогда что-то почувствовал. Не помню что именно, но что-то странное. Приятное. А потом раздался стук в дверь.
Иней сполз до запястий. Маг ловил каждое слово, сказанное ровным почти безразличным голосом.
- Она заплакала. Мать. Тихо. Повитуха пошла открывать, а она смотрела на тебя, лежащего у нее на груди, и плакала. Я видел, что она не считает тебя чудовищем, не хочет отдавать. Я много раз ходил потом по роженицам. Много раз заглядывал им в глаза. И, несмотря на понимание нашей правоты, почти все отдавали детей с болью. Тот дэйн, который пришел за тобой, был немолод. Весь седой, но все еще статный. Он потом стал моим наставником. Он протянул к тебе руки - не вырвал, а аккуратно взял. А она прошептала: "Кто теперь позаботится о моем малыше?" И из глаз текли слезы.
Ему не надо было продолжать, Грехобор все понял без слов. Однако брат продолжил:
- Я учился оберегать тебя. Заботиться. Учился помогать сдерживать твой дар. Еще один всплеск чувств - радость - когда мне сказали, что ты станешь Знахарем. Боги одарили тебя возможностью помогать людям. А при том, насколько злобной была твоя сила, это - редкость. И вот я иду, порадовать тебя и вижу: ты обнимаешь Повитуху, а твоя душа чернеет. Я видел, что ты задумал. Видел последствия. И поступил так, как поступал все эти годы. Позаботился о тебе.
- Я не оценил, - в отличие от спокойного голоса дэйна, голос Грехобора был сиплым, сдавленным.
- Ты никогда не ценил. Для тебя я всегда был злом, - равнодушно уточнил палач магов. - Единственный раз, когда мне действительно захотелось причинить тебе вред, случился в тот день, когда ты предложил кольцо здешней стряпухе.
При упоминании о жене мороз снова сковал руки Грехобора и пополз вверх.
- И она меня пожалела, - мужчина перевел взгляд на свои ладони, увидел иней, и усилием воли заставил себя успокоиться.
- Не могу назвать ее жалостливой, - не согласился дэйн. - Скорее уж милосердной. Она умна и прямолинейна. Жалость таких людей проявляется иначе. Они не станут взваливать на себя чужое ярмо. И помогать его тащить тоже не будут. Вернее помогут сбросить. Такие, как она, жалеют деятельно.
- Она не отсюда, дэйн. И... - маг замолчал.
Трудно было говорить о том, что он только что услышал. Трудно было признать это. Он, конечно, понимал. Все понимал. И даже сам говорил это Милиане. Но услышать подтверждение своей правоте из уст жены оказалось очень тяжело. Неизмеримо больнее, чем он предполагал. Почему? С какой стати это так его хлестнуло? Грехобор пытался разобраться в себе. Пытался понять. Видимо за то короткое время, что маг провел под крышей харчевни, он впервые ощутил всю прелесть слова "дом". А когда Василиса касалась до него, когда осталась с ним на ночь...
Мужчина не мог объяснить то, что чувствовал. Не мог облечь в слова. Он не знал таких слов. Понимал лишь, что эта женщина нужна ему. Нужна так сильно, как он не предполагал. И это осознание пришло лишь тогда, когда он услышал то, что она говорила о нем.
Грехобор был лишен сурового равнодушия и спокойствия дэйна. Поэтому сейчас он испытывал боль и ее сила пугала. Даже после предательства Мили он не чувствовал такой пустоты в душе, такой тоски. Почему?
Да просто потому, что ему необходима ее любовь. Как воздух. Как вода. Как сон. Как хлеб. Понимание этой истины заставило мага окаменеть. Как бездумно он принимал ее касания, запрещая себе радоваться им и убеждая, что причина неожиданной ласки кроется в жалости. Он запретил себе хотеть ее, претендовать на нее, любить ее. Убеждал себя, что достаточно испытывать благодарность. Не позволял себе даже мечтать об ином! Он и Мили так сказал.
Вот только услышав свои собственные доводы из уст жены, понял: врал сам себе. Ему было необходимо, жизненно важно, чтобы Василиса его любила. Седого, со шрамом, бесплодной душой и пустотой в карманах. С тяжким грузом своих и чужих грехов. А теперь от понимания, что это невозможно, что его мечта неосуществима - хотелось взвыть.
- Я вижу тебя и ее, Йен, - брат первый раз назвал мага по имени, несмотря на запрет. - Поверь, в этот раз ты не ошибся в выборе женщины. Так что...
- Грехобор! - маг вздрогнул.
Зария торопливо ковыляла к столу, за которым беседовали братья, и отчаянно махала руками:
- Грехобор! Лиске плохо!
Гроза
Маг сорвался с места, в два шага пересек расстояние до кухни и подскочил к жене. Она сидела на лавке, привалившись спиной к стене, и дрожала. Бледная, с синюшными губами, закатившимися глазами, прерывисто дышащая.
- Заренка! - Йен подхватил ее на руки, дотронулся губами до потного лба. Ледяной.
- Дышать...не...могу... - кое-как выдохнула девушка, отчаянно стуча зубами. - Что...это...
Она пыталась совладать с собой, посмотреть на мужа, но тело не подчинялось. Грехобор прижал жену к себе и заглянул в незрячие глаза. Вздрогнул, быстро огляделся и тут же, не раздумывая, вышел со своей ношей на задний двор. Он только-только пнул ногой дверь, как над головой раздался оглушительный раскат грома. Черные набрякшие тучи рассекла длинная кривая молния. В лицо ударил резкий порыв ветра. И небо обрушилось на землю потоками ливня.
Стихия рвалась и ревела, швыряла в лицо пригоршни воды, хлестала по щекам и плечам, заливала глаза, неслась ревущей рекой с крыш, устремлялась ручьями по земле. Йен стоял в непроницаемой стене воды, по-прежнему держа жену на руках. Мокрые волосы облепили лицо, одежда насквозь промокла, но маг этого словно не замечал, он крепко прижимал к себе дрожащее тело, подставляя его хлещущим струям дождя.
Василиса уткнулась лбом в теплое плечо и судорожно вдыхала свежий воздух. Обрушившийся на нее ливень унял неистовую дрожь, изгнал из тела холод, вода словно смывала боль и слабость, согревала, возвращала силы, дарила способность дышать, возвращала к жизни.
Мягкая рука, до того бессильно висящая, обвила Грехобора за шею. Девушка теснее прижалась к мужу, словно впитывая его силу. Они стояли долго. Дождь все лил и лил, но, даже несмотря на сполохи молний, продолжавших рвать небо, он затих. Сейчас это был просто сильный ливень уже мало похожий на водопад. Василиса, наконец, совладала с собой и смущенно попросила:
- Поставь, я тяжелая.
Йен подчинился, но, опустив жену на землю, тут же развернул лицом к себе, и, гневно встряхнул:
- Зачем ты прикасалась к Повитухе?
Василиса струхнула. Самым бесславным образом. В голосе и взгляде мага было что-то такое... несвойственное ему прежде - жесткость, требовательность. Девушке стало страшно. Не по себе. И она уставилась под ноги, стараясь не встречаться с мужем взглядом. Поняв, что вот так сразу ответа от нее не добьешься, Грехобор слегка подтолкнул жену, вынуждая зайти под широкий навес, где у рачительного Багоя прятались узкий верстак и кое-какой нехитрый инструмент.
- Зачем? - повторил мужчина.
Лиска с тоской подумала о том, что, похоже, придется-таки ответить, иначе между ними разгорится первый семейный скандал. А ей совсем-совсем не хотелось скандалов. Ей было горько. И не хотелось передавать мужу суть их с Повитухой отвратительного диалога.
- Василиса! - впервые в его голосе прозвучали властные нотки.
Стряпуха вздрогнула. Вот уж не думала, что ее мягкий, тихий, постоянно сомневающийся в себе Йен может говорить таким тоном. По коже побежали мурашки. А такой ли он тихий? И вообще, ее ли он? Внезапно Василисе захотелось исчезнуть. Подальше. Желательно, на другой материк... но сильные руки держали крепко, поэтому девушка не нашла ничего лучше, как спрятать голову... под мышку Грехобору. И оттуда уже пробормотать ответ.
