Флора Шрайбер - Сивилла
Уиллард Дорсетт образца 1957 года, написавший, что он слишком занят для того, чтобы беспокоиться о дочери, был явно тем же самым человеком, который в ходе анализа представал прикованным к своей чертежной доске, окруженным и изолированным звуками своих сверлильных станков. Эта изолированность, судя по всему, полностью подтверждалась следующим диалогом, возникшим в ходе анализа.
— Вики, — спросила доктор, — неужели мистер Дорсетт никогда не замечал жестокости миссис Дорсетт по отношению к Сивилле?
— Он мог спросить Сивиллу: «Что у тебя случилось с рукой?» — или еще с чем-нибудь, что было у нее повреждено, — ответила Вики, — а потом пожать плечами и просто уйти.
Еще до того, как прошел достаточный срок для ответа на послание Сивиллы, она обнаружила в своем почтовом ящике письмо от отца. Боясь читать его в одиночестве, поскольку некоторые из его писем заставляли ее становиться кем-нибудь другим, как это определяла доктор, или «выключаться», как это определяла она сама, Сивилла дождалась прихода Тедди Ривз.
В письме говорилось:
Дорогая Сивилла,
Фрида только что напомнила мне, что пора написать тебе письмо. Фрида становится все больше похожа на нас, Дорсеттов. Несколько раз она говорила мне, что довольна жизнью. Если бы меня спросили, я сказал бы, что она довольна тем, что живет самостоятельным человеком. Я рад видеть ее счастливой. Вчера мы получили твое поздравительное письмо. Мы всегда рады получить от тебя весточку. Надеюсь, этот семестр будет у тебя не слишком тяжелым и не слишком загруженным. Надеюсь, на экзаменах у тебя все будет о’кей. Ха!
Работа у меня идет нормально. Погода стоит холодная. Хорошо каждую неделю проводить пару дней дома. Но я рад, что достаточно крепок для того, чтобы работать и зарабатывать себе на жизнь. Похоже, в будущем году работы будет еще больше. Фриде тоже нравится ее работа. Социальное страхование поднялось до семи процентов, так что теперь я получаю больше. Мне платят по сто четыре доллара в месяц. Это очень помогает. Я доволен, что в свое время подписался на социальное страхование. Это было давным-давно. Я теперь старею. Перестал смотреть по телевизору «Лэсси» и ложусь пораньше в постель. Вставать приходится рано. Новостей никаких нет. Так что до свидания.
Твой папа УиллардСивилла почувствовала не досаду, а скорее снисходительное понимание занятости отца собой и Фридой и неприятное осознание того, что его описание пенсии по социальному страхованию как дара судьбы, спасающего его от нищеты, является способом напомнить ей о том, что он не Рокфеллер. Отец был владельцем собственного дома, владельцем еще трех объектов недвижимости, имел солидный банковский счет и неплохой доход, подкрепляемый зарплатой Фриды, — и при этом хотел заставить Сивиллу поверить в то, что гроши, которые он получает по социальному страхованию, имеют существенное значение.
Она кисло усмехнулась и новой для него подписи «Уиллард». Всегда державшийся отстраненно, отчужденно, отец вдруг прибег к этакой неформальности, к своеобразному приятельскому жесту дружбы и близости.
На этот раз Сивилла сумела остаться собой. То, что она смогла это сделать после неполных трех с половиной лет психоанализа, говорило о ее растущей зрелости, о ее способности адекватно воспринимать ситуацию, которая в прошлом приводила к диссоциации.
Вслед за своим носом, похожим на большой клюв хищной совы, Фрида Дорсетт влетела в мастерскую мужа, расположенную в подвале их большого комфортабельного дома в пригороде Детройта. Жена без слов протянула мужу письмо и ушла, слегка постукивая каблуками-шпильками.
Десятью минутами позже каблуки вновь застучали в мастерской, и, перекрывая шум сверлильного станка, Фрида прочирикала стаккато:
— Это письмо. Оно от нее? — Узкие губы Фриды чуть-чуть скривились, а торс почти незаметно задрожал. — Вижу, что оно расстроило тебя.
Уиллард пожал плечами:
— Мы поговорим об этом завтра.
— Что она там пишет? — Это чириканье прозвучало еще громче.
Фрида Дорсетт не любила женщин и не делала исключения для дочери мужа, тем более что Сивилла представляла собой угрозу. За этот год брака с Уиллардом Фрида, которой было пятьдесят семь лет, впервые в жизни испытала настоящее счастье и теперь не собиралась подвергать его испытаниям — реальным или воображаемым — со стороны его дочери.
Не в меру усердные родители Фриды выдали ее замуж в четырнадцать лет за мужчину, которому был тридцать один год. Уже в шестнадцать она родила сына. Карл Обермайер, ее первый муж, был движущей и ведущей силой церкви Уилларда, но струн ее души он не затронул, и она была разочарована и браком, и рождением ребенка. После того как Карл умер от сердечного приступа в возрасте тридцати восьми лет, Фрида имела ряд связей с мужчинами, стала бухгалтером и научилась содержать себя и сына. Она всегда подчеркивала, что ее интеллект превышает ее образовательный уровень, и после смерти мужа стала читать и учиться, постоянно занимаясь самообразованием.
Сделавшая себя, она сумела также «сделать» Уилларда — некоторые говорили, что из-за денег, некоторые считали, что по любви. Познакомились они в Сан-Франциско в 1949 году, но не вступали в брак до 1956 года. Когда он переехал в Детройт, Фрида тоже приехала туда, сняла квартиру рядом с ним, готовила ему еду, заботилась о его белье и ухаживала за ним, когда он плохо чувствовал себя. Уиллард, который из Сан-Франциско сообщал Сивилле, что не собирается жениться и не женится на Фриде, хотя та и является хорошим другом, написал Сивилле в Нью-Йорк о том, что его намерения изменились. «Думаю, — пояснил он, — мне необходимо жениться на Фриде, потому что она постоянно находится у меня в квартире и со стороны это плохо выглядит».
Продолжая стоять на своем, Фрида с напускной застенчивостью посоветовала:
— Уиллард, Сивилла — больная девушка. А ты все еще бодрый и здоровый мужчина. В первую очередь ты должен подумать о себе. — Фрида взяла Уилларда за руку и слегка сжала ее. — Обещай мне, что ты не позволишь ей помешать нашему счастью.
— Нашему счастью… — медленно и задумчиво повторил Уиллард. Встав с кресла, он прошелся по комнате. — Но я люблю свою дочь и всегда старался быть для нее хорошим отцом.
— Временами мне кажется, что ты слишком старался, — решительно ответила Фрида, — а вот она недостаточно старалась быть хорошей дочерью.
— Она гениальна, Фрида, она яркая, одаренная девушка, — убежденно ответил он, — независимо от всего остального, что с ней происходит.
— Тогда почему она не найдет себе работу, как все люди? Или почему она не выйдет замуж? Если бы она позволила мне подружиться с ней, я бы нашла ей мужчину. Почему она не носит высокие каблуки? Почему предпочитают мужские часы? Ей бы научиться пользоваться губной помадой, укоротить платья и сделать укладку.
— Этот доктор, этот доктор… — пробормотал Уиллард. — Но теперь уже наверняка недолго. Я надеюсь, что Сивилла скоро поправится и найдет свою дорогу в жизни.
— Так что она пишет? — настойчиво прощебетала Фрида.
Наступила неловкая пауза.
— Возможно, мне придется отправиться в Нью-Йорк. Еще поглядим, — медленно ответил Уиллард, чье сопротивление просьбе слабело. — Знаешь, если я сейчас не лягу спать, то с утра не смогу встать.
Уиллард Дорсетт, ста семидесяти восьми сантиметров ростом, выглядел импозантно — прямой, с четко прорисованными чертами привлекательного лица. Волосы у него были белыми как снег, и, похоже, возраст не лишил его ни единой пряди шевелюры. Цвет уверенного лица свидетельствовал о здоровом образе жизни в молодости, ровные зубы были в идеальном состоянии. Не съевший в жизни ни кус ка мяса, не выпивший ни глотка алкоголя, он сохранил фигуру и весил сейчас вряд ли больше, чем в те дни, когда ушел из колледжа. Голос у него был низкий и негромкий, а его нежелание спорить с кем-то, даже если его втягивали в спор, отражало убежденность в том, что грешно демонстрировать свои чувства. Выразительность его длинных тонких пальцев диссонировала с общей отрешенностью. Вздернутый нос был носом Сивиллы — фирменным знаком семейства Дорсетт.
Эти пальцы были внешним признаком чувствительной художественной натуры, находившей свое выражение в том, что он строил лучше, чем конкуренты, и проявлял разнообразные эстетические интересы. В колледже Уиллард изучал пение и искусство красноречия. В Уиллоу-Корнерсе он пел тенором в церковном хоре и в городском клубе, а также организовал превосходный мужской квартет. Он играл на гитаре в испанском стиле и проявлял столь живой интерес к классической музыке, что, несмотря на отрицательное отношение его отца к мирским «новомодным выдумкам», приобрел один из первых эдисоновских фонографов. Кроме того, он интересовался экономикой, обладал настоящим чувством ответственности перед обществом и становился очень уважаемым человеком во всех городах, где жил. Люди, с которыми он работал, буквально поклонялись ему.
