Светлана Метелева - Чернокнижник (СИ)
— Подожди минуту…
Передохнул, успокоился. Постарался мягко попросить человека, чтобы договорился он о встрече, но только для меня. Мне не хотелось говорить об «Утопии» при свидетелях. Не мог объяснить — чувствовал: так надо. В конце концов, очень кстати вспомнил предупреждение ректора — и сказал прямо: так, мол, и так, сейчас все эти встречи — дело опасное, мало ли что… Он сначала обиделся — потом согласился.
Набрал телефон — я потянулся за сигаретой, обнаружил — руки дрожат…
Ему ответили. Он спросил: сможешь встретиться с одним человеком, рассказать про книгу и тот случай в поезде. Она поупиралась — недолго; как я понял, боялась, что я из милиции… Но — согласилась. Послезавтра. Послезавтра — как раз ее смена. Встретится на вокзале, у поезда, за полчаса до отправления. Время… Номер… Вагон… Вокзал — Ленинградский…
…Остаток дня прошел странно. Сначала — точно волны необъяснимой эйфории заливали сознание. Я не украл — но я верну, — билось, пело и приплясывало в голове. А потом радость схлынула и напала тоска. Чего я хотел от этой книги? Чего ждал? Почему — до сих пор — верил, что достаточно лишь прикоснуться к потертому тому, перелистать страницы — и откроется мне правда, станет ясным смысл моей истории, обнаружится концовка в моем романе? Я не понимал — ни тогда, двенадцать лет назад, ни сейчас — не мог я понять, что значит для меня на самом деле первое издание «Утопии», тысяча пятьсот шестнадцатый год, Лувен, лебединая песня Чернокнижника…
Глава 8
Октябрь 2006 года.
…Я топтался у поезда минут сорок. Снова и снова прокручивал в голове — да, все верно, все точно: вокзал Ленинградский… Номер… Время… Потом объявили посадку. Побежал по вагонам — спрашивал Инну; смотрели, как на идиота, но в пятом сказали: Инна, это, наверное, с седьмого. Вернулся к началу — седьмой, там обнаружилась большая толстая тетка, нудно выспрашивала, кем я прихожусь Инне, да зачем она понадобилась. Я не стал врать — сказал, мол, договорились встретиться по поводу одного пакета в Финляндию. Тетка еще пару минут думала, потом изрекла: Инна приболела. Мол, позвонила в последний момент, такая вот легкомысленная девица, и теперь ей придется всю дорогу одной корячиться. Но пакет, если надо, передаст. Я поблагодарил, вышел.
Было обидно, но, с другой стороны — ничего страшного. Если Инна осталась в Москве, значит, можно встретиться в любой день — хоть завтра…
Уже на выходе — у самых дверей — задержался, оглянулся — и увидел худую некрасивую девчушку, лет, наверное, пятнадцати. Она сидела на корточках и жалобно плакала. Подошел к ней, спросил, как зовут, что случилось. Сначала дичилась, пыталась убежать, потом поняла, что я не маньяк, рассказала: зовут Леной, мать уехала куда-то, оставила ее одну, без денег, без билета, и что теперь делать, она не знает.
— Что за ерунда? — не понял я. — Как это — мать без тебя уехала? А ты опоздала на поезд, что ли? Так пойдем к начальнику вокзала, посадит тебя на другой, доедешь…
— Да нет, — давясь слезами, ответила она, — куда я доеду? Я же не знаю станцию. — И, отвернувшись, тихо добавила:
— Она, наверное, пьяная была…
Вот оно что…
— Ну а домой вернуться?
— Так я же не местная… Мы с мамой из деревни приехали, здесь у каких-то ее знакомых жили — но я туда не хочу…
Она отвела глаза, шмыгнула носом.
— А в деревню, обратно? Может, денег тебе дать на билет?
— Да нет, спасибо… Мама дом сдала — меня уже туда, наверное, не пустят…
…Позвал ее с собой — не оставлять же на вокзале…
* * *Хозяйкой она оказалась никудышной. Пришлось учить — всему: мыть полы, готовить, стирать. Как она росла — непонятно. Хотя — с такой матерью… Большим умом Ленка тоже не отличалась; похоже, восемь классов всего закончила — и то с трудом. Однако книжками — теми, что лежали у меня дома, на пересылке между магазином и Отделом в университете — заинтересовалась; спрашивала, о чем, да откуда; ахала, смотрела большими глазами. С преувеличенной осторожностью расставила на полках…
Идти ей было некуда; я подумывал сначала — не отправить ли ее все-таки домой, но потом сообразил — а смысл? Дом сдан, рассчитывать на доброту жильцов — рискованно, как минимум, особенно, если они деньги вперед заплатили. Спросил: на какой хоть срок мать дом сдала? Пошмыгав носом, ответила — точно не знает, вроде бы на два месяца. Ну, что ж… Вот через два месяца и поедем туда.
В глазах — тут же — слезы; спасибо, дядь Борь — еле остановил нескончаемый этот поток благодарностей…
Вернулся Комментатор — сразу приехал ко мне. Поговорить, правда, не получилось — Ленка вертелась под ногами, очень уж ей хотелось послушать; пожаловаться новому человеку; поучаствовать в наших планах. Комментатору она не понравилась — он ничего не сказал, но я увидел — по сухим его фразам, по официальной какой-то улыбке; прочитал в немоте поджатых губ. Пошел проводить его — Ленка рвалась с нами, но — не пустил; велел помыть посуду. Кивнула с готовностью — усвистела на кухню. По дороге к метро Комментатор осторожно выведывал: а уверен ли ты, Боря, в том, что девочка именно такая, как тебе кажется? — То есть? Не понял… — Ну, как — ты ведь считаешь ее простой и наивной, полагаешь, что она хорошо к тебе относится — а так ли? — Конечно, так. А с чего она должна ко мне иначе относиться? — Да нет, тебе видней, конечно… — В тебе говорит сейчас интеллектуальный снобизм. По-твоему, неумный человек хорошим быть не может? — Боря, я об ее уме даже и не думал. Ладно, давай закончим этот разговор…
Расстались взаимно друг другом недовольные.
Несколько следующих дней я присматривался к Ленке внимательнее — и снова убеждался: перемудрил Комментатор. Нормальная, простая, глупая и очень наивная девочка. А он, кстати, в следующую нашу встречу тоже вроде как помягчел — может, передумал? Даже взялся что-то ей объяснять — про книги, про ценность первых изданий — она, напряженно сморщив лоб, слушала. Ближе к вечеру мне стало нехорошо — это случалось теперь время от времени… Ленка подняла страшный шум — хотела вызвать «скорую», но я не дал. Принял свои таблетки — полегчало. Пошутил: мол, раньше сидел на игле — сейчас на колесах… Юмор не оценили. Ленка всхлипнула, Комментатор задумчиво покачал головой.
* * *Как она вызнала, что у меня на днях день рождения? В паспорте смотрела, что ли? Загорелась: дядь Борь, а можно, я праздник устрою? Вы только скажите, кого позвать — а я все остальное сделаю. Долго отказывался, махал руками: никогда не праздновал дни рождения, разве что в детстве далеком, поздно начинать — но она оказалась к тому же упрямой и продолжала изводить меня своим нытьем. В конце концов, махнул рукой — ладно, делай, что хочешь. После того как почти что из рук уплыла моя «Утопия», опустилось странное равнодушие.
…В тот день мой букинист позвонил сам — сказал с недоумением: сам ничего не понимает, дозвониться до Инны никак не может, все время отключен телефон. Потом, через пару дней, съездили мы с ним вдвоем к ней на квартиру — он догадался узнать не только телефон, но и адрес; как оказалось — зря. В комнате, где она жила с подругой, не было ни ее самой, ни ее вещей. Квартирная хозяйка поведала, поджав губы: «буквально позавчера… или даже раньше» Инна срочно засобиралась домой, к родителям, куда — не знает, кажется, в Тверь. А может — во Владимир. Словом — единственная ниточка к моему первому изданию оборвалась. Оставался, конечно, еще вариант: найти ее напарницу, ту, с которой ездила она в Финляндию в девяносто четвертом…
Опять, поманив Истиной, исчезла лувенская «Утопия», опять не смог я поймать ее… Но — стоило ли? Нужно ли было? Ведь и моя собственная утопия — вернуть государству ценности, восстановить справедливость — рушилась на глазах, как Вавилонская башня… Не в этом ли и пряталось то странное между нами сходство? У нас не вышло.
* * *День рождения получился неожиданно веселым: собрались Комментатор, Славик и Женька; Кирилл не приехал — занят в банке. Ленка принесла, дурочка, воздушные шары и торт — и весь вечер бегала из комнаты в кухню, вроде как «ухаживала за мужчинами». Смотреть на нее было и смешно, и грустно. Особенно, когда торт чуть не уронила в коридоре. А он был хорош. Чуть ли не свадебный — с кремом, какими-то розочками, в три этажа. Правда, вечером, когда разошлись все, кроме Комментатора, опять случился приступ…
А на утро следующего дня я понял, что умираю. Каруселью кружилась голова, сматывались и сталкивались железные цепочки; горели внутренности, точно уксусом их выжигало — той самой эссенцией, что когда-то я выводил печати с толстых и тонких томов. Неудержимо, постоянно рвало — сначала вчерашними салатиками и тортом, потом — желчью, потом — черными сгустками с мелкой кровавой крупой. Я не хотел в больницу — но перепуганная Ленка все-таки вызвала «скорую»; врачи суетились, клали на носилки; сигналя, мчалась в стационар машина. По дороге я потерял сознание — но в больнице после каких-то медицинских манипуляций пришел в себя. Врач — бородатый здоровый мужик — смотрел серьезно, пробовал успокоить: мол, ничего страшного, Борис Николаевич, сильное отравление, судя по всему, да еще у вас печень и почки в плохом состоянии — но выживете, и не такие выживали.
