Вирджиния Эндрюс - Руби
Дафна недоуменно вскинула бровь:
– Что ты имеешь в виду?
Отец поспешно развернул картину.
– Нравится? – спросил он у Дафны.
– Неплохо, – уклончиво ответила она. – Но я все равно ничего не понимаю.
– Ты не поверишь, Дафна, но я приобрел это в галерее Доминик!
Отец опустился на стул напротив жены и принялся рассказывать историю, которую только что услышал. Дафна недоверчиво переводила взгляд с картины на меня и обратно.
– Да, все это удивительно, – изрекла Дафна, когда отец смолк.
– Ты видишь сама, у нее большой талант. Талант, который необходимо развивать!
– Да, – равнодушным тоном согласилась Дафна.
Отца ее сдержанная реакция ничуть не разочаровала. По всей видимости, он и не ожидал ничего другого. Он стал рассказывать, чем еще мы занимались этим утром. Дафна слушала, время от времени поднося ко рту изящную кофейную чашечку. Лицо ее становилось все более бесстрастным и непроницаемым.
– Я давно не видела тебя таким оживленным, Пьер, – заметила она наконец.
– У меня есть на это причина.
– Не хочу омрачать твоего радужного настроения, но вынуждена напомнить: ты до сих пор не поговорил с Жизелью.
Отец мгновенно стал серьезным, веселые огоньки в его глазах погасли.
– Ты, как всегда, права, дорогая. Настало время разбудить нашу принцессу и поговорить с ней.
Он поднялся и взял мою картину.
– Где мы ее повесим? В гостиной?
– Думаю, Пьер, лучше всего будет повесить ее в твоем кабинете.
Судя по всему, она хочет, чтобы моя картина как можно реже попадалась ей на глаза.
– Отличная мысль, – кивнул отец. – Я буду смотреть на нее постоянно, и это поднимет мне настроение. Ладно, пора к Жизели. Пожелайте мне удачи.
Улыбнувшись напоследок, он направился к дому. Мы с Дафной переглянулись.
– Вижу, ты подружилась со своим отцом. – Она отставила чашку.
– Надеюсь, так оно и есть.
Дафна вперила в меня пристальный взгляд:
– Он давно не был таким счастливым. Раз уж ты стала членом нашей семьи, тебе, наверное, следует знать, что Пьер, твой отец, частенько впадает в меланхолию. Тебе известно, что это такое?
Я покачала головой.
– Что-то вроде глубокой депрессии, которая овладевает им внезапно, без всяких видимых причин.
– И… как эта депрессия проявляется? – рискнула спросить я.
– По-разному. Иногда он целыми днями не выходит из своего кабинета и никого не желает видеть. Иногда перестает понимать, что ему говорят, отвечает невпопад, а то и вовсе уйдет, не дослушав. А после не помнит, что с ним было.
Я покачала головой. Невозможно было поверить, что человек, с которым я только что провела несколько счастливых часов, способен вести себя подобным образом.
– Иногда он запирается у себя и часами слушает какие-то унылые мелодии. Мы обращались к докторам, они прописывали ему лекарства, но он отказывается их принимать, – продолжала Дафна. – Его мать была такой же. Семейная история Дюма слишком богата печальными событиями.
– Я знаю. Отец рассказал мне о своем младшем брате. О катастрофе, которая с ним произошла.
Дафна вскинула на меня взгляд:
– Вот как? Он уже успел тебе рассказать? – Она покачала головой. – Это тоже свидетельствует о его душевных проблемах. Его постоянно тянет вспоминать всякого рода печальные события и наводить тоску на окружающих.
– Конечно, это очень грустная история, но он вовсе не навел на меня тоску, – возразила я.
Дафна поджала губы. Взгляд ее стал холодным и колючим. Она явно не любила, когда ей возражали.
– Полагаю, он представил все как несчастный случай на воде, – бросила она.
– Да. А разве это было не так?
– Не важно. У меня нет желания погружаться в воспоминания и портить себе настроение, – заявила она. – Я делаю все, что могу, чтобы Пьер был спокоен и счастлив. Если ты намерена жить в этом доме, ты должна способствовать тому, чтобы здесь всегда царила гармония. Ссорам, взаимным оскорблениям, зависти и обидам нет места в семье Дюма.
Против этого мне нечего было возразить. Несколько секунд мы обе молчали.
– Сейчас Пьер на седьмом небе от радости и не отдает себе отчета, сколько проблем породит твое внезапное появление, – снова заговорила Дафна.
Голос ее был мягок и нежен, но тон исполнен такой властности, что мне оставалось лишь слушать, почтительно глядя ей в рот.
– Он не сознает всех сложностей той задачи, которая стоит перед нами, – продолжала Дафна. – В отличие от него, я понимаю, что ты жила в мире, бесконечно далеком от нашего. Этот мир сформировал твои взгляды и привычки.
– Что вы имеете в виду, мадам? – вскинула я голову.
Я действительно не понимала, к чему она клонит.
– Я имею в виду твои взгляды и привычки, – отрезала Дафна. – Все это относится к области, о которой не принято говорить вслух. По крайней мере, в приличном обществе.
– У меня нет таких взглядов и привычек, о которых было бы стыдно говорить вслух! – возмутилась я.
– То, что кажется вам, каджунам, вполне естественным, другие люди воспринимают совершенно иначе. Я знаю, у вас своя мораль, свои правила поведения…
– Это не так, мадам! – перебила я, но она продолжала, будто не услышав моих слов:
– Лишь вырвавшись из привычной среды, попав в хорошее общество, получив образование, вы осознаёте всю дикость этой морали. Пьер хочет, чтобы ты стала членом нашей семьи, и я попытаюсь стать твоей руководительницей и наставницей. Но если ты хочешь добиться успеха, то должна слушаться меня беспрекословно. Да, и еще… Если у тебя возникнут затруднения – а в том, что они возникнут, можно не сомневаться, – обращайся ко мне. Не вздумай беспокоить Пьера. Его душевное равновесие необходимо тщательно оберегать, – добавила она вполголоса, словно для себя самой. – Иначе Пьера ожидает участь его младшего брата.
Я устремила на нее недоуменный взгляд.
– Впрочем, сейчас это не важно, – махнула рукой Дафна. Она грациозным движением отодвинула стул и встала: – Сейчас я переоденусь, и мы с тобой отправимся по магазинам. Встретимся в холле минут через двадцать.
– Хорошо, мадам.
Дафна подошла ко мне и откинула прядь волос с моего лба.
– Надеюсь, со временем ты сочтешь возможным называть меня «мама», – произнесла она.
– Я тоже на это надеюсь.
Против моего желания эта фраза прозвучала почти угрожающе.
Дафна слегка отступила, прищурилась, растянула губы в напряженной улыбке, затем повернулась и, держа спину безупречно прямо, направилась в дом.
Коротая время в ожидании Дафны, я продолжила знакомство с домом, отыскала кабинет отца и заглянула в него. Прежде чем отправиться к Жизели, он зашел сюда и положил мою картину на письменный стол. На стене над столом висел портрет пожилого мужчины – я догадалась, что это мой дедушка, отец отца. Он был изображен в строгом костюме, на лице – ни тени улыбки, губы плотно сжаты. Тем не менее выглядел он скорее не суровым, а задумчивым.
Помимо орехового письменного стола, обстановка кабинета состояла из обитых кожей кресел, французского комода и многочисленных книжных шкафов. Пол был отполирован до блеска, под столом лежал небольшой пушистый коврик. В дальнем углу я заметила глобус. Все дышало безупречной чистотой, нигде ни пылинки. Создавалось впечатление, что в этой комнате ходят на цыпочках, опасаясь что-нибудь задеть, а если надо взять какую-то вещь, надевают перчатки. Посреди этого великолепия – дорогой сверкающей мебели, картин, статуэток – я чувствовала себя как слон в посудной лавке. Тем не менее я сделала несколько осторожных шагов, чтобы рассмотреть фотографии в серебряных рамках, стоящие на письменном столе. Это были Дафна и Жизель и еще какая-то супружеская пара – по всей видимости, родители отца, мои бабушка и дедушка. Миссис Дюма-старшая оказалась миниатюрной женщиной, ее лицо с тонкими изящными чертами дышало печалью. Странно, что на столе у отца не было фотографии младшего брата, несчастного Жана.
Выйдя из кабинета, я обнаружила рядом библиотеку – очень уютную комнату, где стояли удобные кожаные диваны, стулья с высокими спинками, а на резных столах красовались бронзовые лампы. В стеклянной горке переливались разноцветные бокалы – красные, зеленые, пурпурные, без сомнения страшно дорогие. Стены были сплошь завешаны потемневшими от времени картинами. Я подошла к полкам и стала читать названия на корешках книг.
– Вот ты где! – раздался за моей спиной голос отца.
Резко повернувшись, я увидела его в дверях. Рядом стояла бледная заспанная Жизель, в розовом шелковом халате и розовых шлепанцах. Волосы ее были в беспорядке, руки скрещены на груди.
– Мне хотелось посмотреть книги, – смущенно пробормотала я. – Я ничего здесь не трогала, только…
– Ты можешь заходить куда угодно, смотреть и трогать все, что угодно, – перебил отец. – Это твой дом. Теперь, когда Жизель все знает, она хочет тебя поприветствовать. Будем считать, что вашей первой встречи не существовало, – улыбнулся он.
