Дочери дракона - Эндрюс Уильям

— Возможно, ты передумаешь, когда услышишь мою историю, — замечает она, по-прежнему глядя на меня в упор. Смущенно поерзав на стуле, я понимаю, что не знаю ее имени, и спрашиваю, как ее зовут.

— Хон Чжэ Хи. И я твоя бабушка по матери.

— Что, серьезно? — изумленно отзываюсь я. Потом принимаюсь разглядывать собеседницу, и вот что я вам скажу. Когда ребенок смотрит в лицо биологическим родителям, он видит себя. Видит, что у него глаза матери или подбородок отца. Но мне целых двадцать лет негде и не в ком было замечать такие вещи. До сего момента. Хотя эта женщина старше меня лет на шестьдесят, сходство очевидно. Она миниатюрная, как и я, и у нее такие же высокие скулы. Я впервые в жизни вижу, что на кого-то похожа, и это приводит меня в восторг. Внезапно мне уже не хочется поскорее сбежать.

Я пытаюсь вспомнить, как положено вести себя с корейской бабушкой.

— Рада познакомиться, мэм, — говорю я, опустив взгляд: помнится, нам рекомендовали так делать, когда мы готовились к поездке. — Как мне следует вас называть?

— Поскольку мы только что познакомились, — говорит она, — тебе, наверное, будет удобнее звать меня миссис Хон.

— Да, разумеется, миссис Хон, — отзываюсь я.

— Насколько мне известно, твоя приемная мать умерла в прошлом году.

Я сразу вспоминаю, как умирала мама, и мне стыдно за свою эгоистичную радость от встречи с биологической бабушкой. Я молча киваю, глядя в пол.

— Терять близких трудно, правда? — говорит она.

— Мама меня любила, — отвечаю я. — И я ее тоже любила. Мне ее ужасно не хватает. Наверное, я поэтому и отправилась в Корею знакомиться со своей биологической матерью. Мне сказали, что она умерла, рожая меня. Как это случилось? Какая она была? У меня есть братья и сестры? Кто мой биологический отец?

Миссис Хон бросает взгляд в окно. Держится она очень прямо, но во взгляде чувствуется грусть.

— У тебя много вопросов, Чжа Ён.

— Чжа Ён? А, так меня назвали при рождении. Родители дали мне имя Анна.

— Ну хорошо, Анна. Ты говоришь, что принесла гребень. Можешь отдать его мне.

Я достаю из кармана сверток с гребнем и кладу на стол. Миссис Хон смотрит на него в упор, но не трогает. Минута, еще минута… и только потом она наконец осторожно разворачивает ткань. При виде гребня она прикрывает рот свободной рукой, а морщинки возле глаз у нее становятся глубже. Мне кажется, она вот-вот заплачет.

— Я теперь редко его достаю, — признается она. — С ним связано слишком много мучительных воспоминаний.

Я придвигаюсь поближе.

— Извините, что спрашиваю, миссис Хон, но если он вам не нужен, почему бы его не продать? За такую вещь, наверное, можно немало выручить, и вы тогда переехали бы в какое-нибудь… ну, более подходящее место.

— Мне часто хотелось именно так и поступить, — говорит она, не поднимая глаз, — но я не могла. Он слишком важен, чтобы его продавать, Чжа Ён… Анна. И его должна получить ты.

— Но доктор Ким — он организатор нашего тура — сказал, что мне нельзя оставить гребень. Якобы есть какой-то закон, что объекты культурного наследия не разрешается вывозить из страны.

Она резко переводит взгляд на меня.

— Ты показала ему гребень?

— Я… мне пришлось, — говорю я. — Доктор Ким увидел его у меня в руках.

— Что он сказал? Вспомни точно его слова.

— Сказал, я должна отдать гребень ему, чтобы он мог передать его кому следует.

Миссис Хон огорченно прищелкивает языком.

— Вот беда. Он может знать, что это такое. — Она заворачивает гребень в ткань и кладет сверток на стол, а потом говорит: — Анна, я пригласила тебя, потому что ты должна сделать две вещи. Во-первых, выслушать мою историю и историю гребня с двухголовым драконом. А какая вторая вещь, ты узнаешь после моего рассказа.

— Конечно, я буду рада послушать ваш рассказ, — говорю я, — но мне не хотелось бы попасть в неприятности.

— Выслушай меня, тогда и решишь, как следует поступить.

Я вздыхаю, гадая, во что ввязалась. С другой стороны, почему бы не остаться? Она все-таки моя биологическая бабушка, а наша группа вернется из Итхэвона только после обеда. Может, мне удастся узнать что-нибудь важное. Ну и потом, что такого ужасного может случиться? Если речь зайдет о чем-то слишком серьезном, всегда можно встать и уйти, а гребень оставить миссис Хон, так ведь?

За окном ветерок вздымает грязь с тротуара. Такси. Я забыла про такси. «Пятнадцать американских долларов каждые пятнадцать минут». Я беру сумку и говорю миссис Хон, что меня ждет водитель: я его пока отпущу и скажу, к которому часу вернуться.

— Сколько времени займет ваша история? — спрашиваю я.

— Она длинная, — говорит миссис Хон, беря в руки фотографии со стола. — Очень длинная.

Я говорю, что попрошу таксиста заехать за мной в три, и жду от нее подтверждения, но она смотрит на снимки и молчит. Я обещаю, что вернусь через пару минут.

Подойдя к двери, я обуваюсь и еду на лифте вниз, к такси. Водитель опускает стекло, когда я подхожу.

Он заявляет, что прождал двадцать минут и с меня тридцать долларов.

— Пятнадцать американских долларов каждые пятнадцать минут, — напоминает он.

Я достаю из сумки тридцать долларов и даю ему, потом говорю, что мне надо еще тут побыть. Сможет ли он приехать за мной позже? Он соглашается и спрашивает, во сколько приехать.

— В три, — отвечаю я.

— Ладно, в три, — отзывается он. — Если придется ждать, пятнадцать амери…

— Да-да, я помню. Пятнадцать американских долларов каждые пятнадцать минут. — Водитель ухмыляется, снова демонстрируя плохие зубы, и медленно уезжает.

Когда я возвращаюсь, дверь в квартиру миссис Хон открыта. Хозяйка стоит возле стола; за спиной у нее окно, и свет из него выделяет ее фигуру, словно на картине. Она переоделась: вместо блузки и брюк на ней желтый национальный костюм ханбок, похоже шелковый. У блузки длинные пышные рукава, а широкая юбка доходит почти до пола. Волосы миссис Хон заплела и убрала наверх, скрепив узорчатой шпилькой бинё.

— Все в порядке, внучка? Ты готова выслушать мою историю?

Я киваю и говорю, что готова. Я словно во сне.

— Проходи, — говорит она. — Садись и слушай.

Я снова сажусь за невысокий стол. Бабушка передвигает цветок и фотографии в центр стола, поближе к свертку с гребнем. Сидит она прямо, положив руки на колени. Глубоко вздохнув, она начинает ясным и твердым голосом:

— Молодой солдат на покрытом ржавчиной мотоцикле привез предписание от японского военного командования в Синыйчжу…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сентябрь 1943 года. Провинция Пхёнан-Пукто, Северная Корея

Молодой солдат на покрытом ржавчиной мотоцикле привез предписание от японского военного командования в Синыйчжу. Я первая увидела, как он едет вверх по склону холма к нашему дому. За мотоциклом тянулись клубы пыли. Они были похожи на длинный змеиный хвост, который тянулся, извиваясь, до самого моря и до лежащей за морем Японии. Змея подбиралась все ближе, и мне хотелось выбежать и кинуть в нее камнем. Я ужасно жалела, что еще не выросла — мне исполнилось всего четырнадцать — и была слабее мальчишек, а то я швырнула бы в эту змею огромный камень и наконец убила бы ее.

Змею я видела не в первый раз. Солдат приезжал прошлой осенью — привез предписание для моего отца. Там говорилось, что на следующий день отец должен явиться в военную штаб-квартиру в Синыйчжу, а оттуда его пошлют в Пхеньян работать на сталелитейном заводе. Следующим утром, когда солнце еще не успело подняться над тополями, а воздух был совсем холодный, отец уже прощался с нами — со мной, моей старшей сестрой Су Хи и нашей матерью. Кажется, мать заплакала, когда отец, высоко держа голову и с предписанием в кармане, прошел мимо высокой хурмы, росшей у нас во дворе.

Я любила аппа [2]. Он меня баловал: позволял мне такие вещи, которых мать никогда бы не допустила. Но с того дня я больше никогда его не видела.