Соблазн быть счастливым - Мароне Лоренцо

– Мы могли бы сходить в какой-нибудь небольшой ресторанчик, поесть рыбы и выпить вина, и немного поговорить о нас самих. По сути, мы с тобой давно знакомы, но я ничего о тебе не знаю.

Россана уже встала с кровати и стоит ко мне спиной, а я еще валяюсь с бокалом в руках и пялюсь на зад моей любезной стервозины. Она замирает, держа трусики в руках: вероятно, мое предложение повергло ее в такой шок, что помешало совершить даже такое простое действие, как надеть пару трусов.

– Ну так что думаешь? Неплохая программа? – Вместо ответа она садится на край кровати и опускает голову. Я продолжаю видеть ее спину – проблема в том, что мне больше не виден ее зад. Да, я так и думал, нужно было поаккуратнее со словами, это как в кроссворде: ошибешься в одном слове и можешь все запутать. – Ладно, если не хочешь, то нет проблем, я не обижусь.

Россана не оборачивается, и в комнате повисает молчание, которое позволяет моему взбунтовавшемуся кишечнику громко заявить о себе долгим и переливистым урчанием. Я притворно закашливаюсь, чтобы приглушить его ропот, хотя, по правде говоря, если бы я мог, я бы лучше с удовольствием пукнул, и живот бы тут же успокоился. Ставлю пустой бокал на тумбочку и приподнимаюсь, садясь повыше в кровати. Совершенно ясно, что я сказал что-то не то: проблема понять, что именно. Дело в том, что я потерял ловкость в обращении с женщинами. Катерина умерла пять лет назад, моя последняя любовница еще помнит меня без седины в паху, а Россана – что ж, мне не пришлось прикладывать каких-то грандиозных усилий, чтобы ее завоевать. Это отрицательная сторона того, когда слишком долгое время ходишь к проститутке: ты забываешь подходы, прелюдии, вежливое обращение, разные знаки внимания – все те вещи, которые необходимы тебе, чтобы уложить в постель «нормальную» женщину.

Я закуриваю сигарету и искоса замечаю, что по щеке у нее ползет слеза – пока она не смахивает ее сердитым движением руки. Елки-палки, последней женщиной, которую я видел плачущей, была та моя коллега – как бишь ее звали? – признавшаяся, что хотела бы построить со мной серьезные отношения. Я утер ей слезы и дал стрекача. Нет, на самом деле последней была не она, последней была Катерина. Только она плакала не из-за меня, а из-за своего больного тела. Но даже тогда я был не в состоянии помешать этому чем-то, кроме вымученных и ненужных жестов. Иногда по ночам я вдруг просыпаюсь и мне мерещится, что она все еще лежит со мной рядом, и я шепчу холодной стене то, что мне следовало бы тогда сказать ей: «Ты не одна, я здесь, я с тобой».

Я сказал, что не любил ее, но не бывает и дня, когда бы я не просил прощения за то, что я ей сделал.

– Прости меня… – шепчет Россана.

Я придвигаюсь к ней поближе и кладу руку ей на плечо. Кожа у нее холодная и вся в мелких прыщиках, и тем не менее несколько минут назад она казалась мне бархатной и благоухающей, как у юной девушки. В такие моменты я способен видеть то, что угодно моему воображению.

– Просто уже столько лет как никто не приглашает меня поужинать в ресторане.

– Ну, если это тебя так огорчает, беру свое предложение обратно!

Она улыбается и вытирает глаза тыльной стороной ладони.

– Дурак, просто это было так неожиданно. И в любом случае, сейчас не самый легкий период.

Ну вот, мы и добрались до сути. Теперь мне нужно было бы встать, натянуть брюки, оставить деньги и уйти. Она – проститутка, я – клиент. Наши отношения должны заканчиваться на этом – к обоюдному удовлетворению. Но с женщинами всегда так – даже когда ты ей платишь, если ты слишком надолго задержишься в ее постели, все дьявольски усложняется. И поэтому мне приходится задать вопрос, который она молчаливо ждет:

– Что-то случилось? Хочешь рассказать мне?

– Нет, что ты, куда я буду лезть с моими проблемами, у тебя и своих хватает. И вообще, ты приходишь сюда расслабиться, а не слушать о чужих неприятностях.

Ну да, так и есть, я прихожу, чтобы расслабиться, плачу и не желаю слушать о проблемах. Все правильно. Однако кто его знает почему, сегодня вечером трудности Россаны вызывают у меня любопытство. Я уже давно не слушал о чужих проблемах.

– Давай сделаем так, – предлагаю я, – мы сейчас встанем, пойдем на кухню, ты поджаришь мне яичницу, и мы обо всем поговорим.

Она поворачивается ко мне лицом, перепачканным растекшейся от слез косметикой. Похоже на карнавальную маску, вот только смеяться совсем не хочется. Мне приходится перевести взгляд на ее отвисшие груди, чтобы напомнить себе, в связи с чем я оказался в этом доме. Снова подняв глаза, я внезапно натыкаюсь на собственное отражение в зеркале: я восседаю на кровати с брюшком, прикрывающим собой пах, дряблыми руками, седыми волосами на груди и складками, напоминающими уши спаниеля; я сам себе отвратителен. Да, вот именно что отвратителен. Тогда я поворачиваюсь и встречаюсь глазами с Россаной, которая смотрит на меня; она заметила, как я метнул взгляд на свое отражение, и теперь улыбается.

– Наверное, стоит убрать из спальни зеркало, – замечает она.

– Да, – откликаюсь я – мне кажется, да.

Когда мы встаем, в зеркале продолжает отражаться одна лишь неубранная постель. Парочка цирковых уродцев завершила – по крайней мере сегодня – представление своего жалкого зрелища.

В халате и без косметики Россана не заработала бы и десяти евро, но в конце концов хватило бы и красивого белья, чтобы сделать ее по-прежнему привлекательной.

– В твоем возрасте стоило бы уделять больше внимания тому, что ты ешь, – произносит она.

– Да, это правда, но готовка – одна из тех немногих вещей, что обычно делаются для других, а не для себя.

Она улыбается. Кажется, что все, что я говорю, поднимает ей настроение. Я не считаю себя особенно приятным собеседником, но она, однако, дает мне почувствовать себя вполне общительным человеком. В этом одно из ее достоинств, ее самое весомое преимущество (не считая сисек, разумеется). Благодаря Россане ты считаешь себя лучше, чем ты есть. Кто его знает, притворяется ли она, но даже если и так, то, черт побери, она очень хорошая актриса.

– Но у тебя есть семья, дети? Ты мне никогда об этом не говорил! Я знаю только, что ты был женат.

Это все потому, что мы сидим за столом – это он придал ей храбрости задать этот вопрос. На самом деле чувствуешь гораздо большую близость, когда сидишь вместе на кухне, чем когда лежишь вместе в постели.

– Да, у меня двое детей, – буркаю я, набив рот хлебом, которым я заедаю яичницу.

Мой ответ звучит резко, но она все же не отступает.

– Два сына?

– А мы разве не должны были говорить о твоих проблемах?

– Ладно, проехали.

– Сын и дочь. Хотя я, наверное, должен сказать «две дочери».

– В каком смысле?

– Мой сын – не такой, как все, – бросаю я небрежно и отхлебываю глоток вина.

На этот раз Россана не просто улыбается, она смеется вовсю.

– Что такое?

– Ты говоришь так, будто это не твой сын!

– А как мне, по-твоему, нужно говорить?

– У него кто-то есть?

– На самом деле он от меня это скрывает.

Она поднимается и достает пачку сигарет из шкафчика над мойкой. Я пользуюсь случаем и тоже беру себе сигаретку, хотя мне и не следовало бы курить – три года назад у меня был инфаркт. Слишком беспорядочная жизнь, как сказали врачи. Курение, алкоголь, недосып, неподходящее питание. Несколько месяцев я жил у Звевы, где она держала меня в черном теле – не дай бог было нарушить режим! – но потом мне осточертело изображать сына собственной дочери, и я вернулся к себе домой, где снова стал вести свою обычную жизнь. Все равно в моем возрасте сердечный удар – это еще не самый плохой конец.

– Мой сын потерял работу, – сообщает Россана немного погодя.

Я делаю затяжку и наблюдаю, как рассеивается дым в желтоватом свете маленькой лампочки под потолком. Помещение кухни – темное, с дряхлой мебелью и выщербленной кафельной плиткой. Атмосфера, в общем, гнетущая. Но, во всяком случае, кухня кажется чистой.