Всё и сразу - Миссироли Марко

– Сколько у меня осталось в нашей игре?

Беру сигарету из его пачки:

– С учетом машины примерно восемьсот восемьдесят тысяч.

– Это надо обмозговать.

На закуску – дежурная брискола. Только сперва я варю маккьято, а он идет за колодой, но за стол возвращается не сразу: стоит, глядит, как я наливаю молоко. Играть решаем пять конов.

Когда остается по паре карт, я беру его козырную тройку тузом. С досады он выкуривает подряд две сигареты, хотя с радостью спустил бы пар иначе, поклевав немного «Сент-Оноре»: вон как на холодильник косится. Потом заходится раздраженным кашлем и, держась за грудь, идет к буфету за сиропом. Выпивает, облизывает губы.

– Я тут подумал, – голос уже спокойный. – У меня ведь восемьсот тысяч с гаком осталось, верно?

– Верно.

– Тогда куплю себе хижину в горах, в Поцца-ди-Фасса. И на остаток пускай мне Тина Тернер живьем в гостиной поет.

Пиликает его мобильник, но мы так хохочем, что он не успевает ответить. Это дон Паоло названивает, тот, что учился с ним в одном классе, прежде чем стать священником. Отсмеявшись, перезванивает, они болтают о том о сем, а под конец дон Паоло просит передать трубку мне, как всегда, когда я рядом. Спрашивает, как мне Нандо.

Я ухожу в комнату и отвечаю, что выглядит он вполне нормально.

– Нормально, говоришь, – на том конце трубки раздумья. Дон Паоло – не только дипломированный юрист, но и, если верить легендам, бывший духовник Андреотти [11]. – Знаешь, Сандро, в день свадьбы он тоже выглядел нормально.

Это еще одна легенда: за два часа до того, как расписаться c ней в муниципалитете, Нандо начал сносить заплесневелую стену крохотной кухоньки.

После ужина моя очередь гулять. Мы с ребятами договорились сходить к Вальтеру, чье заведение, «Невод», некогда киоск, где перехватывали на бегу по куску арбуза, а нынче бистро с открытой верандой и видом на канал, открывает летний сезон.

У меня в кармане двадцатка, и, как назло, карту оставил дома. Прихожу, а все наши уже там. Один по-прежнему в Римини, другой актерствует в Риме, третий – врач в Болонье; встречаемся мы разве только на Рождество, а в течение года – так, по мелочи.

– О, летучий миланец, – кричат они.

– На сей раз чуток задержусь.

– На полдня?

– Пока Нандо терпит.

Даже с ними я зову его по имени, словно еще одного приятеля, всегда готового присоединиться к нашей компании. Мне освобождают местечко за столом, Леле протягивает арростичино [12]. Уверен, что бы ни случилось, мы друг друга не растеряем. Времена, когда мы, зажатые, нелюдимые провинциалы, разбрелись по университетам, давно прошли.

Заказываю пива, гляжу на канал. Чайки парят в вышине, снуют туда-сюда моторки, на улочках Борго Сан-Джулиано танцуют, взметая юбки. А я все думаю: вот уж четыре года он один, без нее.

Все заказывают еще по пиву, мы с Леле выпиваем его у парапета над каналом. Я рассказываю, как Нандо тайком уезжает на своей «пятерке» и возвращается посреди ночи. Леле – актер, смотрит в глаза, а лицо такое, будто на каждый чих разрешения просит. Размышляет вслух: говорит, Нандо гоняет, просто чтобы гонять.

– Просто чтобы гонять?

– Ну да.

– Несколько месяцев подряд?

– А ты почем знаешь, что несколько месяцев?

– Дону Паоло из бара звонят.

– Не их собачье дело.

Вода рябит от комаров, лодки тонут в сумерках. Вот и Леле все не женится, у него роман с театром, а толку чуть. Спрашиваю, надолго ли он в Римини.

– До следующего прослушивания. А ты?

– Должен был сегодня уехать.

– И что ж не уехал?

– Это допрос в гестапо?

Он застегивает манжеты рубашки, поднимает воротник: хочет казаться Аленом Делоном, о чем я ему и заявляю.

– Да иди ты вместе с Делоном, – и, уже серьезно: – Скорее уж Бруни.

– А что с ним?

– Держался бы ты от него подальше.

– Не начинай.

– Не нравится мне, что ты торчишь в Римини дольше, чем нужно.

– Не начинай.

– Повторяю: Бруни.

– А если у меня и номера его больше нет?

– Ага, так я и поверил.

– Вот вы два придурка…

– Учетку в Фейсбуке он, кстати, снес.

– И что?

– Смотри, все равно узнаю.

– Ну-ну.

– Как бы то ни было, Сандро, Бруни теперь не у дел.

Я допиваю пиво, облокачиваюсь о парапет:

– Еще пару дней побуду в Римини – и ладненько.

– Значит, успеешь познакомиться с Биби.

– Что еще за Биби?

– Биолог. Тридцать два года, связи в Милане. Имя говорит само за себя: Беатриче Джакометти.

– Богачка.

– Мимо.

– Еврейка.

– Мимо.

– Сиськи?

– Обычные.

– И на фига она мне сдалась?

– А у нее не забалуешь: чуть занесет, сразу по мордасам.

Домой я возвращаюсь поздно и поддатым. «Пятерка» на месте, в его комнате горит свет. Один из трех пончиков, купленных по дороге в баре «Дзета», съедаю в кухне, пока лезу в Инстаграм поглядеть, на что похожа эта Беатриче Джакометти. Профиль закрытый, есть только крохотная аватарка: шатенка, нос с горбинкой, глаза озорные. Биби, значит.

Два пончика оставляю на тарелке к завтраку, накрыв бумажным полотенцем. Поднимаюсь в ночную часть дома, дверь в его комнату чуть приоткрыта.

Окликает меня. Вхожу: читает, лицо в свете настольной лампы бледное. Снимает очки.

– Пиццу куда есть пойдем?

– Самая вкусная в Ривабелле.

– Меня что-то на каприччозу потянуло. – В руках Сименон: по-моему, он его всю жизнь читает.

– Этот твой Мегрэ какой-то бесконечный.

– Сериал мне больше нравится.

Желаю ему спокойной ночи, и тут мне приходит в голову, что сам-то я давно ничего не читаю: это первое, от чего отказываешься, когда одолевают собственные мысли.

Вдоль позвоночника: нечто вроде спазма. Затылок: мурашки. Или волна озноба от основания черепа. Мои дурные предчувствия. Появляются, стоит только сесть за стол. И уж если появились, колоды прежде остальных касаться не вздумай.

Все утро слоняюсь без дела. Он торчит в саду, пропалывает радиккьо, хотя сверху вовсю накрапывает: копает, согнувшись в три погибели, рыхлит землю, старую с новой мешает. Открытой ладонью, кулаком, одним пальцем, тремя пальцами, и все это под дождем, барабанящим по спине. Ползет на четвереньках, тянется к каждому кочану, особенно упорствуя возле корней, расправляет, подбирает листья. Вязнет в грязи, синяя майка и затылок промокли до черноты, но он, присев на корточки, все притопывает ногой, разглаживает бугры локтями и только время от времени, утерев землю со лба, хватается за бок, но не останавливается. Потом начинается гроза, и я, выглянув в окно, зову его в дом.

Он машет мне, что идет, и в самом деле идет, зажав в руках по кочану. Обстукивает подошвы на коврике у двери и входит внутрь, промокший до нитки, насвистывая что-то из Вендитти [13].

Хорошее предчувствие – не иметь предчувствий. Обыденность, спокойное течение дней. По накатанной, пока не вскрыта колода.

После полудня иду в банк. И запрашиваю второй кредит. Этим хватает папки с документами о доходах. О результатах сообщат в самое ближайшее время.

Как только возвращаюсь домой, делаю вид, будто набираю номер, зная, что он в кухне и все слышит:

– И можно узнать, платить-то вы когда собираетесь? Почему мне каждый раз приходится унижаться? Семь месяцев прошло, скажите спасибо, что я на вас адвокатов не натравил! Переводите уже деньги, и покончим с этим!

Сую телефон в карман, иду в кухню, а он там яблоки печет. Оборачивается:

– У нотариуса Лоренци есть хорошие адвокаты, если нужно.