Ультрамарины - Наварро Мариетта
Она собирает взглядом команду вокруг оранжевой шлюпки. Сверху не узнает моряков. Хочется нырнуть, но что-то ее удерживает. Каждое ее движение регламентировано. Она наблюдает за вырисовывающейся картинкой, за мелькающими пятнами, за сверкающей синей водой. Перед ней морская ванна, в которой бултыхаются тела, и она ищет в этом какую-то логику, организующий принцип. Когда, проплывая мимо островов, она видит лица людей, у нее возникает то же ощущение: в навигации есть какие-то секретные неведомые формулы, благодаря которым по пути возникают те или иные объекты. Кроме как с корабля взор их никогда не поймает. Порой она часами изучает электронные приборы, бросает себе вызов.
Она смотрит на них: двадцать человек, которые направляются куда глаза глядят, как могут, куда не запрещено, куда можно, потому что внезапно решили, что их миссия больше не имеет смысла, их профессия не важна. У них появилась новая идея, им захотелось открыть свое сознание. Они не боятся наблюдения, контроля, ошибок в вычислениях. Она видит этих людей в воде обнаженными, потому что они не подумали ни о безопасности, ни о границах дозволенного. Они будто счастливые дети в ванне, в бассейне, им все равно, умеют ли они плавать. Она понимает, что они рискуют утонуть, и она не вправе мешать.
Ее сердце распахнуто так же, как у неловких пловцов. И ей не надо бросаться с ними в воду, чтобы почувствовать их головокружение. Она знает, что раны, удары и отступление от нормы, от прямой линии — начинаются сегодня.
У нее устают глаза. Солнце высоко в небе. Она размышляет о том, что они могли бы как-то себя проявить, пока она смотрит, сплавать наперегонки или синхронно, внезапно нырнуть, помахать рукой. Они не одеты, и она не понимает, кто есть кто, однако в воде каждый звучит по-своему, дышит по-своему, раздаются смелые крики парней. Они напоминают беспомощных зверюшек, летучих рыб, которые бросаются врассыпную при виде корабля.
Глядя в бинокль, она выбирает случайного пловца: тот шумно выдыхает, вытягивает руки, которыми обычно столь редко пользуется, — преодолевает себя ради бахвальства или в приступе вдохновения. Он радостно плывет кролем и не оглядывается на корабль, словно забыл обо всех опасностях, расстояниях, широтах и страхе исчезнуть в море. Ей кажется, что она узнала одного из моряков, с которым обменялась после отплытия всего парой слов, полезных и взвешенных, связанных сугубо с работой. Она едва может разглядеть его лицо, когда он делает остановки, однако он постоянно что-то говорит или выкрикивает, будто читает стихотворение, поет гимн.
Ей интересно узнать каждого. Она хотела бы понять, о чем они думают, закрыв глаза и подставляя лицо солнцу. Словно выпавшие из гнезда птенцы, которые пищат, практикуют птичий язык, а летать еще не научились. Некоторые плавают на спине, другие продолжают кролем, исчезают из поля зрения. Когда ей удается настроить бинокль, она внимательно рассматривает движение губ, пытаясь понять, говорит ли человек на знакомом языке, поет ли он. Она немного беспокоится: вдруг надо расшифровать послание, призыв на помощь, вдруг надо действовать. Но как? Махать руками? Тоже что-нибудь выкрикивать?
Что они декламируют? Песнь из «Одиссеи»? Перечисляют все свои любови? Молятся? Рассказывают удивительную истину, открывшуюся во время купания? Слышат ли они друг друга? Обращаются ли друг к другу? Отвечают ли? Исполняют ли хором гимны моряков? Однако ни одно лицо не выдает тайны. Напрасно она сочиняет про каждого историю, ничего не разобрать.
Можно было бы спуститься в кабинет, изучить досье каждого. Проверив паспорта, можно примерно восстановить историю перемещений, вообразить, что вдохновило того или иного на плавание. Бретонские фамилии, румынские — это не одно и то же, не одни и те же деревни, места рождения, кто-то учился, кто-то нет, все разного возраста: есть опытные моряки и те, кого будет крутить и вертеть от первого шторма, кто проклянет корабль, сойдя на берег. Она могла бы пролистать медицинские документы, секретные папки, где полно информации о косяках, а затем можно сопоставить данные с каждым из голых пловцов. Она могла бы выкрикнуть имена, держась за леер, и посмотреть, кто ответит. Она могла бы проорать все, что на сердце, выплеснуть давно подавленные любовные чувства, желание сбежать, снедавшее в последние дни, жажду покоя.
Она впервые на борту одна. У нее от этого мурашки, появляются мысли о новых возможностях. Она быстро считает, сколько времени понадобится, чтобы по волнам добраться до лодки, протянуть веревочную лестницу, затем отходит от перил, исчезает из виду, пропадает в корабельном замке. Перед ней длинный ряд дверей, каюты офицеров. Она открывает одну как бы случайно, аккуратно присаживается на койку, оглядывается. Простыни смяты, пахнет мужчиной, на столе бумаги, компьютер. Достаточно его включить, чтобы разведать все о том, кто здесь живет. Она узнает чемодан своего помощника. Изменится ли ее отношение к тому, кого она знает лучше всех, если она раскроет его секреты, рассмотрит его вещи? Поймет ли она наконец, чего он ждет, когда они вместе смотрят на море? В одном из карманов она находит булыжник, она их иногда тоже собирает, словно кусочек суши, который хочется унести с собой. Она находит билет на метро, здесь он смотрится нелепо, даже угрожающе. Она берет телефон и видит на экране фото ребенка с красивыми светлыми волосами и широко открытыми глазами. Она не хотела этого видеть, ей аж пальцы обожгло, когда она погасила экран: реальность, не сочетаемая с ней самой и со всей обстановкой, выскочила из ниоткуда. Она раскладывает вещи по местам. Достаточно было бы пройтись по каютам и открыть несессер каждого, чтобы обо всех все узнать: их скрытые страхи, болезни, духи, мыло, бритвы, транквилизаторы, презервативы, зубные щетки, кремы, расчески, суеверия, магические бальзамы, маниакальные привычки, беспорядок.
Она вспоминает о том, как вторгалась в личную жизнь других людей, иногда случайных мужчин, когда оставалась в квартире одна. В тишине она ложилась на диван и томно разглядывала чужой свитер, нюхала его, примеряла. Она листала открытую газету, начатую книгу, разгадывала чужие мысли, прислушивалась к голосам соседей, открывающимся и закрывающимся дверям на площадке, к звукам дома. Ей казалось, что таким образом она узнает о человеке куда больше, чем из его рассказов, где наверняка много выдумок и недомолвок. Классное резюме ничто по сравнению с одним проникновением в дом.
Сидя в каюте офицера, она наслаждалась созерцанием вещей и отсутствием людей. Пара носков возле стула говорит о спешке, о внезапном неожиданном уходе. Здесь, как на археологических раскопках, каждая опрокинутая ваза напоминает о землетрясении.
Ей хотелось бы оставить этому мужчине что-то в память о себе, дружеский знак, жест, на который она уже не осмелится, когда все будут на борту. Она хотела как бы пожить в этом пространстве, хоть и понимала, что у нее всего несколько минут, так что, не раздумывая, она разделась и залезла в душ. Она вымылась его мылом, его гелем для душа из супермаркета — со сладким запахом ванили, она погладила свое тело, как делает всегда, чтобы смыть напряжение, технический жаргон, англицизмы, почувствовать себя живой после многих часов наблюдения за неподвижным горизонтом. Она одевается, хотя тело еще влажное, можно подумать, она заколдовала время и с помощью плавных жестов заставляет мгновения замирать.
Конечно, в одиночестве идти по морю было бы сложно, пришлось бы разрываться между приборными панелями, палубой, между головой и внутренностями. Она представляет, как бы это могло быть, как бы она бегала туда-сюда, лишенная сна.
Она бы всем заправляла и шла на корабле вперед. Она могла бы привести в движение все спирали, хоть это и опасно, создать огромную волну, непреодолимую дистанцию между собой и пловцами. Достаточно одного жеста, импульса. Достаточно отключить одну небольшую часть сознания. Затем она, единственная хозяйка на корабле, шла бы долго-долго, избегая суши и других кораблей, а однажды причалила бы где-то и сказала, что не знает, куда пропал экипаж. Или корабль нашли бы разбитым вдребезги о скалу рано утром, в тумане. Детям рассказывали бы, какая она худая, истерзанная, будто призрак. Она бы хотела умереть во время бури, по воле волн, после многих лет скитаний, когда земля окончательно решит ее отвергнуть.
