Небесные всадники - Туглас Фридеберт Юрьевич
О себе он всегда говорил в сослагательном наклонении. И не уставал повторять: если я чего-то и достиг, сделал что-то, этого все равно мало. «А что если моя работа — лишь танец ненастоящих фей?.. Что если за это в решающий момент отдадут меня обратно в руки Великого пуговичника, чтобы переплавить и отлить заново — пластичнее, плотнее, целесообразнее?» — так, по-ибсеновски, спрашивал он себя в одну из горьких минут одиночества.
И тем не менее Туглас, считавший себя представителем жизнерадостных пессимистов и скептичных энтузиастов, неизменно повторял: он человек счастливой судьбы. Именно потому, что не было идеальных условий для работы, трудности и противоречия окрыляли его, теснее связывали с жизнью, побуждали добиваться того, что в благоприятных условиях так и осталось бы несделанным. И в самом деле, «многое хорошее зависело именно от многого плохого»!
Но как бы там ни было, бесспорно одно: своей продолжительной и разносторонней деятельностью Фридеберт Туглас оказал глубокое влияние и во многом определил лицо эстонской литературы и культуры XX века. Его творчество живет и будет жить долго, завоевывая все новых почитателей, близких и далеких. В дружественной Финляндии в 1982 году основано Общество Фридеберта Тугласа, призванное укреплять литературные связи советского и финского народов. Его книги, переведенные на русский, английский, французский, немецкий, итальянский, венгерский, польский, болгарский, словацкий, эсперанто, грузинский и другие языки, вошли в сферу международной культуры. Они живут новой жизнью, в новом окружении. И подтверждают тем самым справедливость когда-то высказанного афоризма: «Поэзия одна. Неограниченно лишь число форм ее проявления».
Аугуст Ээльмяэ,
кандидат филологических наук,
директор Дома-музея Фридеберта Тугласа
НОВЕЛЛЫ
ЕЖИК {1}
Начать можно, пожалуй, так:
Жили-были мальчик и девочка, Март и Марет. Дом у них был невысокий, и жили они небогато. Родители их с утра до вечера работали. А дети и не замечали, какие у взрослых заботы и хлопоты. Совсем еще маленькие были дети, только и знали, что играть.
И пока что все для них было игрой. Ею был полон дом и двор, и задворки. Все вокруг них оживало. На дворе в траве жили серые камни, жила старая рябина у ворот и колодезный журавль в углу двора. Жили и разговаривали друг с другом, как разговаривали все домашние животные.
Отец, правда, говорил, что их старая мышастая лошадь просто ленивая, да только детям казалось, что она все время о чем-то думает, потому и слушается не сразу. А мать сетовала, что пастуший пес Моби повадился в лес разорять птичьи гнезда; но когда он прибегал домой, было видно, что пес мог бы порассказать о приключениях куда более интересных. Да и старый кот Тийтс вылезал из-под амбара и, вертя своим пушистым хвостом, с таинственным видом направлялся на чердак. Все они знали что-то необычное и каждый по-своему рассказывали об этом остальным.
Много еще можно было порассказать о той занятной жизни, которая глухо булькала в хлебной квашне, скрипела в часах на стене, потрескивала в очаге. Но все это так затянулось бы, что нашей истории и конца бы не было. Поэтому рассказ пойдет только об одном зверьке, который запомнился детям больше, чем любой другой.
А случилось это весной. Был чудесный денек, послеобеденная пора скотину в поле гнать. Только Март и Марет в пастухи пока не годились. Потому-то за стадом ходил чужой мальчонка, которого уже с малолетства звали по-взрослому — Куста. Сам он тоже был совсем маленьким, худеньким, босоногим мальчишкой. Но его семья жила еще бедней, и он работал на других, так что для него многое уже перестало быть игрой.
Но паренек он был неплохой, и поиграть еще был не прочь. Он, правда, имел обыкновение рассказывать страшные истории обо всем на свете. Послушать его, так в лесу бродят страшные волки, в ручье — живут щуки в сажень длиной, а в горной пещере закопан клад, над которым мерцает блуждающий огонь. Только по его глазам видно было, что сам-то он в свои россказни не верит. В его истории хорошо игралось, и не так уж сильно надо было бояться.
И вот Куста как раз выходил со своим стадом, когда подоспели дети. И ну проситься с ним. Мать в полосатом переднике, сбивавшая масло на крылечке амбара, наконец уступила.
— Ладно, идите, только не заблудитесь. Да берегитесь змей! А ты, Куста, поглядывай за ними!
И они отправились: впереди две-три коровенки, бычок Пуну, да овец с полдюжины, следом дети. А Моби успевал повсюду: и спереди, и сзади, и по бокам, благо ноги-то четыре.
Сразу за прогоном, по ту сторону залитого водой сенокосного клина начинался лес: сперва поросль, потом взрослые деревья, вырубки и опять леса и леса.
— И так до самого края света, — уверял Куста, — все лес да лес!
— А ты там бывал? — спросил Март. — Там, на краю света?
— А то как же! Однажды вон тот черный ягненок запропастился, ну, я и отправился искать его. И где нашел? На самом краю света стоит, ноги расставил и траву щиплет. А за ним уже ничего нет!
— Ой, как смешно! — пискнула Марет.
— Эт-верно, смешно, — согласился Куста, — что и говорить!
Тем временем они уже достигли леса. И здесь так интересно было слушать, о чем говорят деревья. Конечно, в лесу они говорили не поодиночке, а все вместе. Этот глухой шелест и был гул их голосов. Но чуткое ухо даже в нем различило бы отдельные слова.
— Ветерок-то какой ласковый! — блаженствовала, раскачиваясь, высокая сосна. — Все уладится, все уладится! — трепетала листочками осина. — А мне тут тихо и прохладно! — попискивал под сенью густого леса тоненький болотник.
Но вот деревья снова поредели, и впереди открылась вырубка. Тут были пни, груды щепок и кучи хвороста из распиленных стволов, были кусты малины и земляничные поляны, а надо всем — стоящие особняком стройные сортовые сосны. И о чем шептались между собой их кучерявые макушки, — этого внизу, конечно, не разобрать…
Куста любил останавливаться здесь со своим стадом: тут тебе и лес, и трава местами выше пояса, но скотину все же видно. Коровы своими длинными языками теребят траву, тут и там овцы ее пощипывают, да ягненок, выпрыгивая из-за куста, головой бодает воздух. Куда ни глянь — все радует слух и зрение. Где-то рядом долбит дерево дятел, звучно кукует кукушка вдали, а высоко над вершинами сосен плывет в синем небе ястреб-перепелятник.
Посреди вырубки стояла полуразвалившаяся избушка лесорубов, перед ней большущий пень, а вокруг уже поросшие травой костровища. Вот где было хорошо играть, сидеть-мастерить. И самые лучшие истории вспоминались тоже здесь.
И сейчас Куста взялся делать свистульку из ивового прута. Подрезал концы, оббил и снял кору, вырезал пазок, натянул кору обратно — она и заиграла. Мелодия, конечно, незамысловатая — одно только «пи-и» да «пи-и» — зато своими руками сработана.
А потом Куста опять завел рассказ. Но в такой солнечный денек даже истории о змеях и волках не пугают. Вокруг свои животные, будто взрослые встали в круг и охраняют детей. От их безмятежности веет покоем.
Только Пуну-проказнику хочется порой взбрыкнуть. Вон и сейчас — испугался чего или задумал какую проделку? Задрал вдруг голову, словно прислушиваясь, взмахнул хвостом и помчался с шумом и треском через малинник. В ту же секунду Куста был на ногах:
— Ах ты ж, злыдень! — И уже на бегу бросил детям: — Сидите на месте, не то пропадете!
И вот уже сам пропал…
Издалека еще донеслось его науськивание и лай Моби.
Март и Марет сидели на пне. Неожиданно все стихло. Не куковала кукушка, и уже сонливо постукивал дятел. Стукнет и молчит, опять стукнет — и словно задремал.
