Андрей Шляхов - Черный крест. 13 страшных медицинских историй
– Вы же на пятом курсе... – удивилась заведующая реанимацией Ирина Ивановна, плечистая, коротко стриженная дама лет сорока. – Можете работать фельдшером. Зачем вам идти в медсестры, то есть – в медбратья? Да еще в такое тяжелое отделение, как наше.
– Опыта набраться хочу, – пояснил Маркел.
– Правильно мыслите, – похвалила заведующая. Помялась немного и спросила: – Скажите... а вы, наверное, болгарин?
– Русский я, – улыбнулся Маркел. – Из Мурманска.
Традиционная отговорка про югослава здесь была бы не к месту.
Двух месяцев в реанимации хватило для того, чтобы окончательно разобраться в своей сущности. Главное – что? Не врать самому себе, как учил отец. «Всем остальным врать можно и нужно, – говорил он, – но только не ври себе, потому что это приводит к принятию неправильных решений, а неправильные решения, в свою очередь, приводят к неправильным поступкам. Вот я в свое время убедил себя, что быть военным моряком куда лучше, чем торговым, и что же?»
«Чему бывать – того не миновать», – рассудил Маркел и начал осторожно, не торопясь, изучать себя нового. Процесс был захватывающим и крайне интересным, жаль только, что его результатами нельзя было ни с кем поделиться. А так хотелось иметь под рукой хоть одного единомышленника, с которым можно было бы разговаривать обо всем не таясь.
Постепенно определялись предпочтения. Так, например, агонизирующие мужчины сильно Маркела не впечатляли. Разве что интересно – но не более того. Как-то некрасиво умирали мужчины. А вот с женщинами дело обстояло иначе, причем ни возраст, ни внешность существенной роли не играли. Женщины уходили красиво – любо-дорого смотреть! Маркел ощущал импульсы их агонии, ловил, впитывал и наслаждался, наслаждался, наслаждался... Чем короче агония, тем сильнее импульс, тем острее радость. Если агония затягивалась более получаса – весь интерес пропадал, становилось скучно и даже как-то не по себе. Словно обещали большую вкусную шоколадку, а подсунули вместо нее окаменевший леденец, который невозможно ни грызть, ни сосать. Краткость – она не только таланту сестра, но и удовольствию.
В один из дней, когда молодая еще женщина с трансмуральным[3] инфарктом на фоне сахарного диабета вдруг зафибриллировала[4] и никак не хотела откликаться на реанимационные мероприятия, Маркел понял, что о чем-то похожем пытался рассказать великий Моцарт в своей Маленькой ночной серенаде. Догадка была такой восхитительной, что Маркел чуть не задохнулся от счастья. Стоило соединить в себе чарующее зрелище с не менее чарующей мелодией, как исчезли последние сомнения в своей... ненормальности, что ли. И на место никчемным страхам и опасениям пришла уверенность в своей исключительности.
Отныне все радостные события он про себя называл «серенадами».
Набираясь опыта, Маркел научился владеть собой. Владеть настолько, чтобы не приходилось менять нижнее белье после каждой серенады. Разумеется, самоконтроль в определенной мере мешал наслаждению, но зато он способствовал сохранению тайны. Расслабиться можно было позже, уединиться, закрыть глаза – и услужливая память сразу же вытаскивала из своих глубин нужную картину – пожалуйста, наслаждайся сколько влезет.
Пойти дальше и вступить с кем-то из «уходящих» в физический контакт совершенно не тянуло. Разве что хотелось иногда взять умирающую за руку, не более того. Жест этот выглядел совершенно естественным и никакой опасности не представлял. Главное для Маркела было – присутствовать, быть рядом, чтобы уловить ту часть жизненной силы, которая, не будучи востребованной, изливалась в пространство и навсегда растворялась в нем. Ну и конечно же смотреть, даже не смотреть, а наблюдать, подмечая особенности и смакуя их с большим удовольствием.
Отношения с женщинами не шли ни в какое сравнение с серенадами. Не тот интерес, совсем не те впечатления, абсолютно не та радость. Ничего особенного – оно ничего особенного и есть. Однажды Маркел набрался храбрости и предложил одной из своих немногочисленных девиц «внести разнообразие» в их любовные игры.
– Никакого анального секса! – сразу же ответила недалекая дура.
Маркел объяснил, что о подобном он и не помышлял, а хотел просто слегка, самую чуточку придушить, нет – всего лишь изобразить удушение своей партнерши при помощи пояска от ее псевдошелкового и псевдояпонского халатика.
– Будет щекотно – и все, – пообещал он. – Ты только закатывай глаза и хрипи...
Конечно же ничего не вышло. Мало того что она отказалась, так еще и растрепала по всему общежитию, что Маркел пытался трахнуть ее в попу, а когда она гордо отказалась, хотел придушить, чтобы все-таки добиться своего. Сука, настоящая сука, и ничего, кроме суки. Чем больше Маркел узнавал женщин, тем больше он их ненавидел, а чем больше он их ненавидел, тем радостнее было ему смотреть на то, как они уходят в небытие. Если бы не обстоятельства (отсутствие московской прописки и московской квартиры), то он к своей жене Тамаре и близко бы не подошел. Но нужда заставит – и кукарекать начнешь. Для того, чтобы иметь прописку и свой угол в столице, пришлось во время интернатуры приударить за Тамарой и довольно скоро сделать ей предложение. После пяти лет некоего подобия семейной жизни их брак перешел в «полумирное» сосуществование, в котором пребывал до сих пор. Подобная форма бытия устраивала обоих – двухкомнатная квартирка в панельном доме без доплаты разменивалась на две самые паршивые комнаты в каких-нибудь самых неказистых коммуналках. Чем жить бок о бок с посторонними людьми, лучше уж соседствовать со своей законной половиной. Правда, в последнее время Тамара начала сильно раздражать Маркела, вынуждая к активным действиям. Изящный и совершенно безопасный план составился скоро. Оставалось дождаться зимних морозов, когда станет возможно подержать ее несколько дней на балконе в «разобранном на запчасти» и упакованном в пакеты виде. Маркел придерживался мнения, что от трупа лучше избавляться частями и без спешки.
К середине шестого курса он передумал становиться реаниматологом, отдав предпочтение работе на «скорой помощи». «Скорая» сулила массу возможностей, и вдобавок наслаждение на вызове отличалось от такого же в реанимационном зале. Оно было как бы камерным, более интимным, индивидуальным. Сделав свой выбор, Маркел никогда в нем не раскаивался. То что надо, особенно если не возражать против работы в одиночку. В отличие от своих коллег, Маркел спокойно ездил без фельдшера даже ночью. К этому давно привыкли, и стоило только кому-то из фельдшеров заболеть или запить, как старший фельдшер перекраивала график таким образом, чтобы в одиночку работал доктор Дисов. Одни считали, что он делает это из гордыни – смотрите, мол, какой я крутой, другие ставили во главу угла экономические соображения (за работу без фельдшера врачам неплохо доплачивали). Истинной причины, разумеется, никто не знал.
