Владимир Сорокин - Лёд
– Значит, у нас, молодой человек, небольшая трещинка в грудине, – заговорил врач.
– Мне уже говорили, – пробормотал Лапин, не отрывая глаз от Мэр.
– Повторенье – мать ученья, – бесстрастно продолжал врач. – Стяжку десять дней не снимать. Бетонные плиты не поднимать. Мировых рекордов не ставить. С титанами любовью не заниматься. А вот это, – он протянул две упаковки лекарств, – попить. Два раза в день. И если будет болеть – пенталгин. Или семь стаканов водки. Ясно?
– Что? – Лапин перевел на него тяжелый взгляд.
– Шутка. Берите. – На ладони врача лежали две упаковки. Лапин присмотрелся к ним. Взял. Рассовал по карманам.
– Молодой человек не понимает шуток, – с улыбкой объяснил врач женщинам.
– Он все прекрасно понимает. Спасибо. – Мэр прижалась своей щекой к щеке врача.
– Будь счастлив, Урал, – громко произнесла медсестра.
Лапин резко обернулся к ней. Вперился в нее: красивая, стройная, теплый взгляд. Большие очки. Большие губы.
Мэр кивнула им. Вышла в стеклянный тамбур. И на улицу. Там было пасмурно. И промозгло. Мокрые голые деревья. Остатки снега. Серая трава.
Лапин вышел следом. Осторожно ступал.
Мэр подошла к большому синему «Мерседесу». Открыла заднюю дверь. Повернулась к Лапину:
– Прошу, Урал.
Лапин забрался внутрь. Сел на упругое сиденье. Синяя кожа. Тихая музыка. Приятный запах сандала. Белобрысый затылок водителя.
Мэр села впереди.
– Познакомься, Фроп. Это Урал.
Водитель обернулся: 52 года, круглое простецкое лицо, маленькие мутно-голубые глаза, пухлые руки, синий, в тон машины, костюм.
– Фроп, – улыбнулся он Лапину.
– Юра… то есть… Урал, – криво усмехнулся Лапин. И вдруг засмеялся.
Водитель отвернулся. Взялся за руль. Машина плавно тронулась. Выехали на Лужнецкую набережную.
Лапин продолжал смеяться. Трогал рукой грудь.
– Ты где живешь? – произнесла Мэр.
– В Медведково, – с трудом облизал губы Лапин.
– В Медведково? Мы отвезем тебя домой. Какая улица?
– Возле метро… там. Я покажу… У метро. Выйду.
– Хорошо. Но прежде заедем в одно место. Там ты познакомишься с тремя братьями. Это люди твоего возраста. Они просто скажут тебе несколько слов. И вообще помогут. Тебе сейчас нужна помощь.
– А… это где?
– В центре. На Цветном бульваре. Это займет максимум полчаса. Потом мы отвезем тебя домой.
Лапин посмотрел в окно.
– Главное для тебя сейчас – постарайся не удивляться ничему, – заговорила Мэр. – Не пугайся. Мы не тоталитарная секта. Мы просто свободные люди.
– Свободные? – пробормотал Лапин.
– Свободные.
– Почему?
– Потому что мы проснулись. А тот, кто проснулся, – свободен.
Лапин смотрел на ее ухо.
– Мне было больно.
– Вчера?
– Да.
– Это естественно.
– Почему?
Мэр обернулась к нему:
– Потому что ты родился заново. А роды – это всегда боль. И для роженицы, и для новорожденного. Когда твоя мать выдавила тебя из влагалища, окровавленного, посиневшего, тебе разве не было больно? Что ты тогда сделал? Заплакал.
Лапин смотрел в ее голубые глаза, сдавленные слегка припухлыми веками. По краям зрачки окружала еле различимая желтовато-зеленая пелена.
– Значит, я вчера родился заново?
– Да. Мы говорим – проснулся.
Лапин посмотрел на ее аккуратно подстриженные русые волосы. Концы их мелко подрагивали. В такт движению.
– Я проснулся?
– Да.
– А… кто спит?
– Девяносто девять процентов людей.
– Почему?
– Это трудно объяснить в двух словах.
– А кто… не спит?
– Ты, я, Фроп, Харо. Братья, которые будили тебя вчера.
Выехали на Садовое кольцо. Впереди была большая пробка.
– Ну вот, – вздохнул водитель. – Скоро по центру – только пешком…
Рядом с «Мерседесом» двигалась грязная «девятка». Толстый парень за рулем. Ел чизбургер. Бумажная упаковка задевала его приплюснутый нос.
– А тот, который… там остался? – спросил Лапин.
– Где?
– Ну… вчера… он что? Проснулся тоже?
– Нет. Он умер.
– Почему?
– Потому что он пустой. Как орех.
– Он что… не человек?
– Человек. Но пустой. Спящий.
– А я – не пустой?
– Ты не пустой. – Мэр достала из сумочки пачку жвачки. Распечатала. Взяла сама. Протянула водителю. Тот отрицательно мотнул головой. Протянула Лапину.
Он взял автоматически. Распечатал. Посмотрел на розовую пластинку. Потрогал ею нижнюю губу.
– Я… это…
– Что, Урал?
– Я… пойду.
– Как хочешь. – Мэр кивнула водителю.
«Мерседес» притормозил. Лапин нервно зевнул. Нащупал гладко-прохладную ручку замка. Потянул. С трудом открыл дверь. Вышел. Пошел между машин.
Водитель и Мэр проводили его долгими взглядами.
– Почему все бегут? – спросил водитель. – Я тоже сбежал.
– Нормальная реакция, – снова зажевала Мэр. – Я думала, он раньше попытается.
– Терпеливый… Куда теперь?
– К Жаро.
– В офис?
– Да. – Она покосилась на заднее сиденье.
Согнутая розово-матовая пластинка осталась лежать.
На синей гладкой коже.
Швейцарский сыр
Лапин шел. Потом побежал. Тяжело. С трудом поднимая ноги. Морщился. Прижимал руку к груди. Пересек улицу.
Вдруг.
Боль.
Грудина.
Как разряд тока.
Вскрикнул. Отдало в локти. В ребра. В виски. Застонал. Согнулся. Опустился на колени:
– Сука…
Остановился хорошо одетый мужчина:
– Чего такое?
– Сука… – повторил Лапин.
– Жизнь-то? Это точно.
Лапин тяжело встал. Заковылял к Патриаршим прудам. Здесь снега давно не было. Мокрый тротуар. Весенняя городская грязь возле пруда.
Он добрел до Большой Бронной. Вышел на бульвар. Сел на скамейку. Откинулся на влажную жесткую спинку.
– Хуе… бень… хуебень…
Подошла грязная старушка. Заглянула в урну. Двинулась дальше.
Лапин достал кошелек. Вынул доллары. Пересчитал: 900.
Пересчитал рубли: 4500. И старые свои 70. И металлический пятак.
Посмотрел по сторонам. Шли люди. Быстро. И не торопясь. Парень и девушка пили пиво на ходу.
– Это правильно… – Лапин вынул пятисотенную купюру, кошелек убрал. Встал осторожно. Но боль затаилась.
Он добрел до ларька. Купил бутылку «Балтики». Попросил открыть. Отпил сразу половину. Отдышался. Вытер выступившие слезы. Двинулся к метро. На Пушкинской площади было людно. Он допил пиво. Осторожно поставил на мраморный парапет. Стал спускаться вниз по ступеням. Остановился. Подумал: «А хули?»
