Тёрё Гэнка - Два флага над островом
Под вспышки камер Доусон невозмутимо вошел в зал суда. Сев на скамью подсудимых и ожидая объявления приговора, он таращил глаза, стучал рукой по скамье, подергивал плечами – весь его вид выдавал крайнее волнение. Присутствующий на суде американец заговаривал с Доусоном, пытаясь успокоить. Это был юрист, майор американской армии. Даже в таком месте он не утратил присущей ему самоуверенности.
– Выносится приговор! – объявил судья. В зале стих шум.
Такэси, невольно затаив дыхание, ждал решения суда.
– Пожизненная каторга! – разнесся в притихшем зале голос судьи. Судья начал читать обоснование приговора.
«Пожизненная каторга, пожизненная каторга», – вертелось в голове у Такэси. «Доусона, убившего сестру… приговорили к пожизненной каторге. Не к смертной казни. А я так хотел, чтобы его отправили в ад за то, что он послал сестру в рай…» После того как Такэси услышал приговор – «пожизненная каторга», – в сердце его не рассеялся мрак. Боль и гнев скопились, осев на дно его души, и теперь, после вынесения приговора, не находили выхода.
Такэси полными ненависти глазами смотрел на Доусона. Не понимая смысла приговора, зачитываемого судьей по-японски, тот сидел с вытянутым лицом, раскачиваясь из стороны в сторону.
«Относительно заявления адвоката о том, что подсудимый в момент совершения преступления из-за большой дозы алкоголя и лекарства-транквилизатора стал невменяемым и, будучи не в состоянии контролировать свои действия, совершил непреднамеренное убийство, можно утверждать следующее: обвиняемый действительно находился в состоянии легкого опьянения и под влиянием принятого лекарства был возбужден. Однако нельзя согласиться с утверждением, что обвиняемый находился в невменяемом состоянии и не мог контролировать свои поступки. Это очевидно из следующих фактов: во-первых, после совершения преступления обвиняемый, опасаясь разоблачения, уничтожил отпечатки пальцев на месте преступления; во-вторых, после совершения преступления обвиняемый убежал через окно, спустившись с третьего этажа по водосточной трубе; после ареста он давал подробные и четкие объяснения полицейским и следователю; в-третьих, сбежав из бани и вернувшись в казарму, он советовался с друзьями о способах смягчения наказания за содеянное.
Обвиняемый, руководствуясь недоверием к пострадавшей, не выяснив ее намерений, совершил жестокую расправу. Он сорвал с пострадавшей, которая не могла оказать ему сопротивления, одежду и совершив насилие, затем задушил ее. Все это – варварские, противоречащие нормам гуманности действия.
Подсудимый, учитывая его заслуги и юный возраст (19 лет), достоин сочувствия, однако, если принять во внимание обстоятельства семьи погибшей, а также будущее ее ребенка, навсегда лишенного материнской любви, это преступление, хотя и совершенное в состоянии опьянения, не может быть оправдано».
После того как судья закончил читать, переводчик изложил его на английском языке.
– Life inprisonment!
При этих словах плечи Доусона резко опустились, он уткнулся лицом в коленки и заплакал.
Такэси смотрел на Доусона, и в его памяти ожила зверски убитая сестра. Она улыбалась ему своей милой, нежной улыбкой, вселявшей в него надежду. Затем всплыло лицо матери, осунувшееся с того дня, и маленькое личико племянника, еще не умеющего постичь смерть матери; затем все они наложились на лицо Сатико.
– Его надо казнить, – тихо пробормотал Такэси, не спуская взгляда с Доусона.
Такэси сидел между дедом Киёсигэ и Масако Хирадой, подругой убитой сестры. И тот и другая с каменными лицами смотрели прямо перед собой. Масако Хирада училась с Сатико в средней школе. Они жили поблизости, поэтому и после окончания школы остались близкими подругами. Масако сегодня ушла с работы пораньше, послушать вынесение приговора.
У-у-у-у-у!
Неистовый ветер ударял в лобовое стекло и, завывая, проносился дальше. По низко нависшему небу мчались серые тучи. Временами сильный порыв ветра налетал сбоку, сотрясая машину Такэси. Он гнал молча, с силой вцепившись в руль. Он купил машину в долг, поступив в авторемонтную мастерскую. Это была старенькая малолитражка, за которую он заплатил пятьсот долларов, но мотор был еще в порядке, и, если заменить кое-какие детали и покрасить корпус, она еще послужит.
Дед Киёсигэ сидел с усталым видом, откинувшись на спинку заднего сиденья, и что-то бормотал себе под нос. Такэси прислушался: Киёсигэ вспоминал младшего брата Киёскэ (родного деда Такэси), скоропостижно скончавшегося перед войной, племянника Киёкити, умершего во время войны, Сатико, убитую американским солдатом. Уже сколько времени прошло, а война вроде все не кончается. Дед проклинал все несчастья этого мира.
Масако, сидевшая рядом с Такэси, не в силах молчать, время от времени заводила с ним разговор о том, что и после «возвращения» островов много окинавцев, подобно Сатико, погибает от рук американцев. А после того как ввели еще и войска самообороны, жизнь на Окинаве стала еще хуже. Масако жалела оставшегося без матери Акиру. У Такэси, поглощенного своими мыслями, не было настроения поддерживать разговор, и он отвечал односложно. Гнев жег его. После вынесения приговора он узнал от журналистов, что обвиняемый остался недоволен приговором и намерен подать на обжалование.
Такэси не мог простить и себя. Ведь в то время, как он залез в долги, купил машину, сестра стараясь прокормить семью, пошла работать в турецкие бани. Если бы он приносил в семью деньги, и с сестрой, наверное, ничего бы не случилось. На нем тоже лежит доля вины за смерть сестры… Эта мысль причиняла ему невыносимые страдания.
Такэси попытался переключить мысли на другое. Сколько ни терзай себя, сестру не вернешь. Даже если бы Доусона и приговорили к смертной казни, то и это не успокоило бы душу сестры.
Несомненно, сестру убил Доусон, но все ее несчастья начались с того типа с усиками – американца, который бросил ее с ребенком. А американские военные власти безжалостно вышвырнули ее на улицу…
В конце концов он пришел к мысли, что само пребывание американцев на Окинаве привело Сатико к гибели. Такэси вспомнил слова Масако. Когда к Такэси явились журналисты, он заявил, что желал бы для Доусона смертного приговора. А она сказала: «Смерть Сатико – это трагедия, порожденная существованием на Окинаве военных баз. Я считаю, чтобы подобные трагедии не повторялись, американская армия должна убраться с Окинавы».
Машина въехала в центр города, и они были уже недалеко от дома Такэси, как вдруг, когда они остановились у светофора на перекрестке перед подъемом на холм, молчавшая до сих пор Масако вдруг вскрикнула. Такэси подумал, что она вспомнила, что забыла что-нибудь, обернулся и заглянул ей в лицо. Но та, прижавшись лбом к ветровому стеклу, неотрывно смотрела вперед.
– Посмотри. Это символ сегодняшней Окинавы.
Казалось, сделав для себя важное открытие, она, разговаривает сама с собой.
Такэси проследил за ее взглядом и увидел: два флага. На холме, засеянном травой и окруженном металлической сеткой, стояло два белых флагштока. На них под порывами сильного ветра развевались два флага: звездно-полосатый и белый с красным солнцем посередине.
Там находился Главный штаб американских войск на Окинаве, а до «возвращения» острова здесь размещалась одна из главных американских баз. Прежде здесь был только звездно-полосатый флаг, но теперь рядом с ним появился и японский. Он висит здесь с момента «возвращения» Окинавы, но Такэси показалось, что сегодня он увидел его впервые. На фоне серого неба красный круг на белом полотнище флага казался большим и ярким.
И тут сердце у него дрогнуло. Перед ним отчетливо всплыло иссиня-бледное лицо сестры, каким он увидел его в покойницкой. Нестерпимый гнев вновь завладел им.
Зажегся зеленый свет, и Такэси резко нажал на газ. Он вложил в это движение весь кипевший в нем гнев. Мотор заревел, и машина взлетела на вершину холма.
Примечания
1
В имя Кацуко входит иероглиф «побеждать».
