Мишель Фейбер - Клара и Крысогон
— Может, подыщем щеночка, пусть поучится ремеслу? — пошутил крысолов и все снова повеселели.
За одним исключением. Мистер Хитон покинул «Отдых путника» еще до выступления Лопси-Лу. Он сослался на расстройство желудка, да и вправду выглядел он ужасно, лицо шло пятнами — белыми, точно кость, и красными, как ростбиф. Его друзья-спортсмены возражали, уговаривая мистера Хитона остаться: Робби был чемпионом и после попытки Лопси-Лу наверняка получил бы еще одну. Владелец Лопси-Лу намеками дал понять, что внезапное недомогание мистера Хитона может указывать на то, что победа, которая и так уж была у него кармане, куда важней для него, чем честное состязание двух благородных собак. Но мистер Хитон был непреклонен. Пищеварение его, настаивал он, никуда не годится. И он нисколько не удивится, если какой-нибудь час спустя окажется прикованным к постели.
Не сказав друг дружке ни слова, мистер Хитон и Клара бок о бок вышли из паба. Мистер Хитон сразу же остановил кеб, и Клара на миг испугалась, что он уедет, оставив ее стоять на панели. Однако мистер Хитон распахнул перед нею дверь кабинки и подождал, когда она заберется внутрь.
— Вы нарушили слово, — сказал он, едва они уселись, а экипаж стронулся с места.
— Я обо всем забыла, сэр, — ответила Клара.
— Но я же вам напоминал, — сказал мистер Хитон. — Дважды.
— Я не могла оторвать глаз от собаки и крыс, сэр. Это же был мой первый раз.
Он тяжко вздохнул, уставился в окно. Близилась ночь. Приказчики спешили по домам. Фонарщик занимался тем, что могло показаться гимнастикой, разминая спину и руки перед тем, как приступить к исполнению своей задачи.
— Простите, сэр, — попросила Клара. Она надеялась, что мистер Хитон — слишком джентльмен, чтобы потребовать назад свои десять шиллингов, но считала при этом, что и искреннее раскаяние выказать тоже невредно, пусть он пожалеет ее.
— Что сделано, то сделано, — отозвался он голосом полным горькой печали. Казалось, что он удаляется в собственный мир, в места, в которые вход открыт лишь для него. И это привело Клару в замешательство куда бóльшее, чем если б он громко отчитал ее прямо на улице.
— Простите, сэр, — повторила она, украдкой поглядывая на мистера Хитона и пытаясь понять, не смягчился ли он. Он, кажется, ее не услышал.
Кеб влился в поток экипажей, которые направлялись к Вестминстеру, прогромыхал по мосту, миновал парламент. Высокие здания заслоняли собою солнце, убыстряя приход ночи. Мистер Хитон расстегнул пальто, затем сюртук, достал из внутреннего кармана жестянку с табаком. Скатал сигарету, закурил ее. И, сделав затяжку, очень долгую, как показалось Кларе, откинул голову назад, к стенке кабины. Тогда-то Клара и увидела глубокий шрам, который тянулся под самым его подбородком почти от уха до уха. Совершенный полукруг, нарушаемый лишь выпуклостью адамова яблока. Этот шрам окружали, подчеркивая его, другие — мелкие белые крестики, оставшиеся там, где проходила грубо сшивавшая распоротую плоть игла. Выглядели они так, точно на месте их были когда-то пришиты пуговки, незаметно оторвавшиеся и опавшие.
— Что с вами было, сэр? — спросила Клара.
Мистер Хитон выдохнул дым — так, что тот повис, облекая его голову, точно туман. И уставился в потолок поблескивавшими, налитыми кровью глазами.
— Было? — отсутствующе пробормотал он.
— Ведь кто-то поранил вас, сэр? — Клара указала на его шею, почти притронулась к ней. Он улыбнулся, но не ответил.
— Грабители, сэр?
Он опять улыбнулся:
— Можно назвать их и так.
И он снова втянул в себя дым — так глубоко, как только можно, заставив сигарету неистово вспыхнуть во мраке кабинки.
Экипаж катил себе, громыхая. За окном Клара различала строения, которые знала по той, ушедшей без возврата поре ее жизни, когда она встречалась в чайной у вокзала Чаринг-Кросс с горничной по имени Шинейд из другого приличного дома. Теперь она более или менее понимала, где они находятся. До возвращения в Сент-Джайлс времени оставалось уже не много, и Клара принялась репетировать слова, которые скажет на прощание мистеру Хитону, размышлять о том, принять ли ей тон легкомысленный или надменный, сумеет ли третье ее извинение растопить холодность, овладевшую им, или удастся выгадать что-то на том искреннем раскаянии, какое она уже ему показала; предложить ли ему проделать все то же самое еще через месяц — даже при искреннем ее желании, чтобы он никогда больше не попадался ей на глаза. Но в тот миг, когда Клара с головой ушла в размышления о том, не умнее ли всего будет легонько чмокнуть его в щеку перед тем, как она быстрой пробежкой устремится к свободе, мистер Хитон заговорил снова.
— Я сражался в битве при Пейвар-Котальском перевале (сражение Второй англо-афганской войны, происшедшее в 1878 году. — Esquire).
— Какой ужас, сэр. Это в Индии?
— В Афганистане.
Клара понятия не имела, что это за место. Надо сказать, образование она получила ничтожное, а после сразу стала служанкой, что же до хозяйки ее, та и вовсе ничего и ни в чем не смыслила. Клара попыталась припомнить — может быть, мистер Уильям Рэкхэм, супруг хозяйки, высказывал в ее присутствии какие-нибудь содержательные мнения об Афганистане. Но одна только мысль об этом напыщенном пустозвоне, который уволил ее, снабдив убийственным рекомендательным письмом — столь ядовитым, что она потратила больше трех лет, пытаясь найти с его помощью приличное место, пока не занялась нынешним ее ремеслом, — приводила Клару в ярость, от которой она становилась глухой, немой и слепой.
— Я мало что смыслю в истории, сэр.
Мистер Хитон щелчком выбросил сигарету в окно.
— Собственно говоря, эта битва произошла в прошлом году, — и он, повернувшись к ней, приблизил свое лицо к ее, словно пытаясь определить, впервые за время их знакомства, насколько она желанна, как женщина. — Вы ведь считаете меня стариком, верно? А я, готов побиться об заклад, моложе вас.
— Я бы биться с вами об заклад не решилась, сэр.
Он оторвал от нее взгляд и снова обмяк на сиденье. Его меланхолическая гримаса и реденькая бородка вдруг показались ей — ни с того ни с сего — юношескими. В конце-то концов, он худощав, костляв даже. А пережитое им в сражении просто состарило его лет на десять, двадцать, тридцать.
— С чего же началась та война, сэр?
Он хмыкнул, и этот звук получился у него не очень красивым.
— Вождь афганцев, Шер Али, подружился с одним русским джентльменом. Наше правительство решило, что дружба их не служит интересам империи. И потому несколько тысяч человек, и я среди них, выступили из Индии в Афганистан. А достигнув перевала Пейвар, мы встретились с армией, состоявшей из восемнадцати тысяч афганцев.
— О господи, сэр, какое же ужасное поражение вы потерпели.
Он усмехнулся снова:
— Поражение? Напротив — мы победили. То есть победила армия Ее Величества. Что до меня, я не победил. Как вы легко можете видеть.
Клара покусывала нижнюю губу, ощущая себя женщиной до крайности подлой.
— Это ужасно, сэр. Нам всем следует благодарить вас, сэр, — за вашу победу.
Мистер Хитон пошарил по карманам, отыскивая жестянку с табаком.
— Боюсь, праздновать победу нам пока рановато, — сказал он, начав сворачивать новую сигарету. — Война все еще продолжается.
— Продолжается, сэр?
— Я был ранен в бою. А война продолжается. Всего только месяц назад мы потеряли сотни людей и потерпели страшное поражение при Мейванде.
Клара притихла. Если и извлекла она хоть какой-то урок из этого фиаско, то состоял он в следующем: не лезь в разговор, в котором даже не надеешься обрести достойное место. И пока мистер Хитон докуривал сигарету, Клару трясло от поражения, которое потерпела она, от желания показать ему, что и она тоже страдала. Ей так хотелось в подробностях рассказать мистеру Хитону о том, как бесчестно ее уволили, об унижениях, которые предшествовали увольнению, об оскорблениях, которые пришлось ей сносить после него, о мерзостях, которые она претерпела, оказавшись в руках скотских, гнусных мужчин, прибегающих к услугам проституток. Однако она придержала язык.
Вдали засветились хорошо знакомые ей фонари. Ночь уже опустилась на город, в кебе становилось холодновато. И Клара обнаружила вдруг, что кисти рук ее все еще голы. Она вытащила из кармана платья перчатки, осторожно, чтобы не зазвякали лежавшие в нем монеты. И, надевая правую, обнаружила, что ноготь среднего пальца мешает этому больше обычного: он обломился, зазубрился, обретя сходство с каким-то редкостным режущим инструментом. Должно быть, она сжимала закраину крысиной арены с большей, чем ей запомнилось, силой.
И совсем неожиданный голос — ее — вдруг прозвучал в темноте:
— Я обломила ноготь, сэр. Но он все еще длинный. И очень острый. Хотите его попробовать, сэр?
