Мишель Фейбер - Клара и Крысогон
Обзор книги Мишель Фейбер - Клара и Крысогон
Мишель Фейбер
Клара и Крысогон
Фотограф Тим Лемахер
© Michel Faber. first published in Great Britain by Canongate books ltd. © с.б. Ильин; Tim Lehmacher / courtesy of Daniel Cooney fine art, New York
Крысогон показался Кларе отвратительным с самого начала, но, поскольку отвратительными ей казались все клиенты, она сочла это недостаточным основанием, чтобы отвергнуть его авансы. Задним числом она сожалела теперь о своей неразборчивости, виня во всем свою неискушенность в роли проститутки. В бродячем зверинце, каким представлялся ей мир мужчин, существовала отвратительность двух видов: уродливая и странная. Крысогон был отвратительным странно.
Но и уродлив он тоже был. Его зубы были бурыми, глаза — налитыми кровью, борода клочковатой, а нос испещрили оспины. Передвигался он прихрамывая, а розовато-серую кожу его лба покрывали непонятные шрамы — как если бы еще в младенчестве кто-то вылил ему на голову кипяток. Вообще говоря, его можно было бы и пожалеть, да вот только Клара не была предрасположена к жалости. Мир в целом таковой не заслуживал, и потому она задаром никого не жалела. Некрасивые, обезображенные шрамами мужчины были тем не менее мужчинами — и уже потому существами презренными.
— Называйте меня мистером Хитоном, — сказал он и церемонно поклонился. В этом было нечто почти комичное: он стоял, опираясь на трость, перед Кларой посреди улицы Большого Белого Льва и разговаривал с нею так, точно она была будущей ученицей его фортепианных курсов, а не шлюхой.
Произошло это шесть недель назад. А в новой ее жизни шесть недель составляли срок далеко не малый. Запреты и иллюзии, которые она некогда лелеяла, отмирали почти ежедневно, а стоило ей вообразить, что все они наконец-то канули в вечность, как откуда ни возьмись появлялись новые — и тоже гибли, когда приходил их срок. По прошествии очередного месяца в ней уже невозможно было узнать женщину, которой она была месяц назад и уж тем более два. Даже говорила она теперь не как женщина образованная. Речь ее стала более вульгарной, чем в пору, когда она состояла служанкой в уютном доме, принадлежавшем типичным представителям среднего класса, — казалось, грязь уличной жизни замарала ее язык, огрубила гласные, обглодала согласные. Усилия, необходимые для того, чтобы воздерживаться от словечка «не-а» или от двойных отрицаний, представлялись ей ныне, когда производить впечатление было уже не на кого, слишком тягостными. Всего год назад она, облаченная в тугой миткаль и сжимавшая в кулаке внушительную связку серебристых ключей, разговаривала с торговцами и посыльными булочника у черной двери дома своей госпожи и, стоило им только рот открыть, как ощущала свое превосходство над ними. Малейшее различие в интонациях подтверждало, что она стоит на общественной лестнице намного выше их. Но теперь она катилась по этой лестнице вниз с головокружительной быстротой.
Но в известном смысле падение это придавало ей свежие силы. Что ни день она обретала новые навыки и уверенность в себе, позволявшую ей оценивать мужчину с первого взгляда и отвергать, если ей представлялось, что хлопот от него будет больше, чем он того заслуживает. Обратись к ней странный мистер Хитон не шесть недель назад, а вчера, она без малейших колебаний отшила бы его. Да, в этом она была почти уверена.
Однако полтора месяца назад Клара только еще нащупывала свой путь в новой профессии и опасалась, что привередливость доведет ее до окончательной нужды. В конце концов, она же была не содержанкой, проживающей в изысканном доме Сент-Джон-Вуда, а самой обычной уличной девкой, старающейся заработать на кров и еду. И что бы с ней стало, если б она отвечала отказом каждому уроду, который полезет к ней с мерзостным предложением?
А мистер Хитон, что ни говори, с таковым к ней не лез. Просто спросил, не согласится ли она — за шиллинг — отрастить длинный ноготь на одном из ее пальцев.
— Ногти на пальцах растут страх как медленно, сэр, — ответила она после того, как заставила этого господина повторить свое странное предложение. — Вы хотите постоять здесь и понаблюдать за тем, как они это делают?
— Нет, — ответил он. — Я встречусь с вами здесь через неделю, в это же время. И если ноготь отрастет, дам вам еще шиллинг.
Такого рода заработок представлялся ей до нелепого легким. Мистер Хитон показал Кларе, какой именно ноготь она должна отрастить (на среднем пальце правой руки), Клара дала ему обещание, он ей — шиллинг, потом она какое-то время смотрела, как он, хромая, пошел прочь. Утро перетекло в послеполуденные часы, а те — в вечер, жизнь Клары шла своим чередом. Она потратила монету и забыла о мистере Хитоне. Забыла так основательно, что спустя неделю оказалась переминавшейся с ноги на ногу на том же самом месте и помертвела от испуга, увидев, как он приближается к ней.
Клара надеялась, что, быть может, она, по чистой случайности, забыла остричь тот ноготь, о котором у них был договор. Однако, сняв по просьбе мистера Хитона перчатку, увидела, что ноготь острижен почти до мяса.
— Простите, сэр, — сказала она, — должно быть, я его отгрызла.
Он смотрел на нее с грустью, как если бы уже много раз попадал в подобные обстоятельства со многими женщинами.
— Я дам вам еще один шанс, — сказал он. — И еще один шиллинг. Однако на этот раз вам придется сдержать слово.
— Непременно, сэр, — торжественно пообещала она.
Сдержать слово оказалось дьявольски трудно. Хотя от прежней ее жизни, жизни горничной в услужении у леди, Клару отделял всего только год, она, казалось, утратила навык, позволявший ей, занимаясь рутинными дневными делами, держать в уме обязательства, непосредственной очевидностью не обладавшие. Когда-то, давным-давно, она могла помогать хозяйке планировать званый обед или шить платье, не забывая при этом, что ровно в пять ей надлежит напомнить своей госпоже о чем-то еще. Подумать только, какой она была дисциплинированной! Ныне Клара с трудом вспоминала, за какие, собственно, услуги заплатил ей клиент, и нередко подозревала то одного, то другого из них в попытке получить кое-что задаром.
Что же касается истории с ногтем, она обратилась в пытку. По десять, по двадцать раз на дню Клара подносила ноготь к губам и едва не вгрызалась в него маленькими белыми зубками. А затем, досадливо всхрапнув, опускала руку. По десять, по двадцать раз на дню она с непонятной самой ей неловкостью обнаруживала, что один из ее ногтей не походит на девять других и пыталась понять — почему. Ах да, мистер Хитон.
Кто бы мог подумать, что слегка переросший другие ноготь среднего пальца может обратиться в такую докуку? Да там и глядеть-то было особенно не на что — ну с полдюйма лишней длины, ну и что? Но при этом он цеплялся за ткань ее лифа, впивался в шею, когда она расстегивала воротник, царапал ей щеку, когда она поднимала руку, чтобы поправить челку. Перчатка, которая прежде льнула к ее руке, была безнадежно испорчена. Всего полдюйма лишней длины, а этот ноготь с таким же успехом мог быть и когтем.
После дневной работы (Клара предпочитала заниматься своим ремеслом днем, а ночью спать) она приходила в жилье, которое снимала в меблированных комнатах миссис Портер, платила хозяйской прислуге, чтобы та наполнила ванну, а после отмокала в теплой воде, пока руки ее не становились размякшими и не покрывались ямочками. Ноготь обретал при этом гибкость — такую, что она сгибала его, прижимая острием к кончику пальца. Клара знала, что, если б она стиснула его зубами, он оторвался бы без малейшего сопротивления; он был бы совершенно безвкусным, и она могла бы проглотить его или выплюнуть — как пожелала бы, так и сделала. Она посасывала его, легко сжимала зубками, как поступали некоторые мужчины с ее соском, но оставляла нетронутым. Бог да проклянет мистера Хитона! Сколько еще времени он будет мучить ее?
Каждую неделю он приходил к Кларе на угол Большого Белого Льва и Дадли-стрит, с одобрением отмечал, что ноготь отрастает и вручал ей шиллинг. Каждую неделю она решала, что скажет ему: шиллинги эти ей больше не нужны, ноготь стал слишком длинен и неудобен. И каждую неделю ей не хватало на это храбрости. Мистер Хитон столь явственно радовался ее послушанию, что Клара против своей воли ощущала, как в душе ее вспыхивает, точно спичка, детская гордость тем, что она оправдывает его надежды.
А мужчины Кларой довольны бывали не часто. Она не располагала их к себе, обаянием или хотя бы особой вежливостью не отличалась. Тело свое она отдавала им без всякой любезности, цену объявляла тоном самым сухим, восторгов, когда какой-нибудь краснорожий дурак корчился, лежа на ней, не изображала. А похвалы их попросту презирала: когда один из первых ее клиентов объявил, что у нее самые красивые груди, какие ему случалось видеть, Клара и дала бы ему плюху, да уж больно неудобным для этого оказался угол, под коим она была с ним сопряжена. Медоточивые комплименты мужчин неизменно приводили к тому, что платье ее оказывалось заляпанным липкой слизью, которую приходилось потом оттирать.
