Лариса Ратич - Мажорный ряд
— У него? С такими деньгами? Не смеши, — отрезала Наталья.
— Но деньги — это ж ещё не всё, — продолжал настаивать Сергей Яковлевич. — Может быть, любовь невзаимная, а? Как ты думаешь?
— Я думаю, — засмеялась Наталья, — что нет такой любви, которую нельзя было бы проплатить. Такса просто разная.
Сказала — и тут же осеклась. Мысленно обругала себя: дура длинноязыкая, следить надо за базаром! Сергей так глянул — даже в жар бросило. Пришлось срочно заглаживать:
— Нет, конечно, бывает всякое… Может, действительно… — Наталья, наконец, овладела ситуацией. — Я поговорю с ним, Серёженька; не волнуйся.
Но «поговорить» не получилось: со своей молодой мачехой Николай никогда не вёл душеспасительных бесед.
Что касается Величко, то перемену в поведении Иннокентия заметила первым делом Лена. И она попыталась осторожно сказать об этом Павлу: мол, сын ваш, наверное, плохо себя чувствует, раздражается слишком часто. Павел Петрович, загруженный, как обычно, только своими мыслями, буркнул только: «Пустяки». И на этом кончилось.
На самом деле — ни Сергей Яковлевич, ни внимательная Лена — не ошиблись. Действительно, оба сыночка имели сейчас причины для плохого настроения: проигрались недавно в карты в пух и прах, спустили все наличные и остались ещё должны немало. Срок истекал через два месяца.
Конечно, можно было попросить у отцов; но это вызвало бы ненужные расспросы. И так уже папаши хором, дружно навязывали им «работу». Кольке Старкову — ещё ничего; сумма его проигрыша, хоть и большая, была ровно в три раза меньше долга молодого Величко.
А время шло; не шло, а мчалось, и дней становилось всё меньше и меньше. Вот-вот придётся признаваться папашке — и тогда уже не отмазаться от трудовой деятельности, гори оно всё синим пламенем! А тут ещё Лена, гусыня безголовая, лезет с разговорами:
— Иннокентий Павлович, скажите, — может, я могу вам помочь?
Ишь, мать-игуменья нашлась! Кешка ей прямо и выложил:
— Не вмешивайся, когда тебя не просят!!! Поняла?! — заорал он, краснея от злости. — Запомни, милая моя: я не нуждаюсь в жалости собственной прислуги!
Лена охнула и тяжело отступила, схватившись одной рукой за дверной косяк, а другой — за грудь. О возрасте домработницы в этом доме никто никогда не думал; она была чем-то неизменным и стабильным, вроде корзины для белья в ванной комнате. Поэтому Иннокентий, вдохновившись, продолжал вопить (становилось легче!):
— Ещё раз посмеешь полезть ко мне — не знаю, что я с тобой сделаю! Ты тут живёшь на всём готовом — ну и радуйся тихо, потаскуха старая!!!
Лена побелела как бумага и с трудом прошептала:
— Иннокентий Пав… Кеша… Мне плохо, плохо…
— Можно подумать, мне хорошо! — вскипел молодой хозяин. — Оклемаешься.
И он вышел, тяжело грохнув дверью напоследок; Лена, как сквозь ватную стену, услышала, что взревел мотор Кешкиного авто. Уехал.
Это была последняя осознанная мысль: женщина рухнула как куль с мукой. Как на грех, дома никого не было.
Через два часа приехавшая из парикмахерской Вероника застала Лену всё в той же позе на полу. Вероника истерически завопила, решив, что перед ней — мёртвая. Однако у неё хватило ума вызвать «скорую».
Врачу удалось привести Лену в сознание, но ничего утешительного он не сказал:
— Больной нужен покой и уход. Сколько продлится паралич — неизвестно. Мужайтесь; может быть, это навсегда…
Мужаться Вероника не собиралась и немедленно вызвала мужа. Тот прибыл довольно быстро, и уже к вечеру кое-что решилось: Лену поместили в маленькую комнату на втором этаже; Павел Петрович в срочном порядке, через хорошего знакомого, нанял новую помощницу.
Она явилась на следующее утро и хозяина абсолютно устроила. То, что надо: средних лет, здоровая, одинокая. Будет жить в доме (а значит, часть зарплаты вычитается за еду и проживание), делать всё, что до этого делала Лена; и к тому же, сколько потребуется, будет ухаживать за неподвижной теперь старухой. Новую прислугу звали красиво: Августа.
Она ретиво взялась за дело, и целых две недели всё шло хорошо, и даже лучше, чем при Лене. Августа шикарно готовила; с выдумкой. Она когда-то в молодости устраивала банкеты для «больших людей». К тому же была исполнительна и вежлива; а самое главное — не наблюдалось у неё в глазах того скрытого упрёка, который нет-нет — да и мелькал в выражении лица Лены…
Но однажды утром Августа решительно сказала:
— Господин барон, мне нужно поговорить с Вами, и срочно.
Величко стало неприятно: ну вот, сейчас попросит прибавки. Работы много, это так; да ещё и уход за Леной… Он приготовился торговаться, но Августа, вопреки ожиданию, заговорила не о деньгах:
— Павел Петрович, я вот о чём подумала…
Они были одни, и об этом разговоре Павел никому не проболтался. Ох и умна, оказывается, новая прислуга; умна как дьявол!
Эвтаназия — вот так красиво это называется. Лена никогда больше не встанет, это ясно как день. Сколько времени она бревном проваляется?.. Зачем же мучить; надо проявить милосердие.
— Сами видите, Павел Петрович: она отнимает у меня столько сил! А хотелось бы, чтоб моя работа вас радовала, понимаете? Не люблю я готовить кое-как, а с этой Леной — просто руки опускаются, и настроения никакого…
Августа успела, конечно, давно выяснить, что Лена здесь — никто и ничто. Иначе она б такого разговора не затеяла.
Да-да, эвтаназия — это выход.
Величко немедленно связался с надёжным врачом, в порядочности и молчании которого был уверен. Заминка произошла только с суммой; здесь возникли разногласия, которые, впрочем, удалось разрешить. Ценным было то, что молчание оказывалось в интересах обоих, и дальнейший шантаж просто отпадал. Оставалось назначить день.
Павел Петрович подгадал очень удобно, и, таким образом, о визите врача знали только он и Августа.
Чтоб не волновать Лену (которая, впрочем, не могла бы даже крикнуть), Августа накануне объяснила ей, что завтра придёт доктор и сделает очень важный укол («Лекарство дорогое, учтите! Благодарите Павла Петровича, это он достал»!), после которого Лена гарантированно пойдёт на поправку. Женщина, конечно, поверила; ведь она всю свою жизнь отдала Павлику и детям…
А на другое утро всё было кончено. Скорбящая семья торжественно проводила Лену в последний путь, не поскупившись на хороший гроб и пышные поминки. Таким образом, старая домработница приобрела заслуженный покой, вечную память и престижный гранитный памятник; а Павел Величко окончательно утвердил в правах успевшую уже стать незаменимой Августу.
* * *Под этот шумок Иннокентию ловко удалось вернуть долг. Получилось гениально и просто: утирая крокодиловые слёзы, Кешка попросил отца поручить лично ему все хлопоты по похоронам Лены, которая «была ему как родная».
Вечно занятый Величко только обрадовался и, конечно, никакого отчёта по расходам не спрашивал. Так что спасибо старушке: выручила Кешеньку!
Отдав долг, Иннокентий снова стал весел и беззаботен. Вот Николаю — тому не повезло: пришлось всё-таки просить деньги у отца, предварительно сочинив жалостливую басню. Что-то там о девушке, которая «залетела» от Кольки и требует или жениться, или денег на аборт. Сергей Яковлевич вошёл в положение сына (сам был молодой!) и требуемое дал, хотя и прочитал лекцию.
На самом деле таких сентиментальных историй в жизни друзей не было; пока, во всяком случае, всё обходилось. Многочисленные подруги оказывались в меру сговорчивы, милы и непритязательны.
Один раз только, и не у Николая, а у Иннокентия — вышла осечка, да и то давно. Он не любил об этом вспоминать.
Дело было ещё в институте, на втором курсе. Понравилась ему девчоночка с параллельного потока — ну хоть плачь. Ничего особенного, если честно, — а Кешка даже сон потерял. До этого, с другими, — стоило только руку протянуть, даже неинтересно… А здесь — и так, и этак, и никакого сдвига. Несмотря ни на что! Вот купил Кеша в ювелирном браслетик, — милую вещицу, очень недешёвую; и подкатил к зазнобе с подарком. Так она отрезала:
— Иннокентий, извини. Не могу я этого принять.
Кешка ожидал что угодно, но чтоб девушка отказывалась от дорогой цацки?.. Абсурд.
— Но почему?..
— У нас с тобой не такие отношения, чтобы я могла взять подобный подарок.
— Ну так давай сделаем, чтоб отношения соответствовали!.. — растерялся юноша.
— Нет, нет. Я не смогу тебя полюбить, потому что… Потому что люблю другого! — закончила она решительно.
Вот те на! Кешка исстрадался, а потом попробовал подъехать с другой стороны. Скоро у девушки ожидался День рождения, и Величко, выяснив, чем любимая дышит и живёт, стянул под это дело из домашней библиотеки двухтомник Ахматовой. И принёс в подарок.
Глаза девушки распахнулись до размеров блюдца, когда она увидела книги.
