Алексей Слаповский - Война балбесов, хроника
Он поселился в комнате у одинокой старухи.
Тогда мимо его окон стали ходить девушки Полынска.
Тогда парни Полынска побили окна камнями.
Тогда он поменял квартиру.
Тогда опять девушки стали ходить мимо.
Опять зазвенели стекла.
Андрей Ильич не знал, как быть, и тут ему предложил поселиться у него учитель химии и биологии Саламандрин, живший на пятом этаже пятиэтажного дома (таких домов в Полынске немного, но есть), от которого ушла жена. До пятого этажа камнем не очень-то докинешь, и если даже ходят девушки, то кто знает, мимо какого окна они ходят.
По утрам Саламандрин вытаскивал из-под матраца дюжину носков. Он мял их и нюхал поочередно, находил наиболее свежие, а остальные запихивал обратно.
Но говорил и писал он грамотно, и это Андрея утешало.
У Саламандрина в истории войны свое место, но об этом после.
В школе учителем истории работала Эвелина Лаптева. Тридцать лет, брюнетка, у глаз легкие морщинки, голос чуть хрипловатый, низкий — при этом не курила. С короткой стрижкой, с усмешкой. Она-то и бросила Саламандрина, вернув себе девичью фамилию и удачно разменяв двухкомнатную квартиру на две однокомнатные в соседних домах.
Все в школе, глядя на Эвелину, ждали.
Андрей Ильич это понял.
— Все ждут, когда у нас начнется, — сказала ему как-то Эвелина. — Идиоты какие-то, правда?
— Хм, — сказал Андрей Ильич. — Да, — сказал он.
— Вот, например, завтра у нас запланированы школьные танцы, после них вы пойдете меня провожать, потому что поздно, потом зайдете ко мне выпить кофе, ну и все, и нас тут же сосватают.
— Дураки они, что ли? — пробормотал Андрей Ильич.
— А то кто ж? — удивилась Эвелина.
Назавтра Андрея пошел проводить Эвелину, потому что было поздно. Зашел к ней.
— Господи, какой ты мальчик еще, — сказала Эвелина с грустью, наливая ему кофе.
— Это только кажется, — с печальной гордостью сказал Андрей.
— Ты, наверное, думаешь только про это самое дело, — сказала Эвелина, стеля постель, — а души вы не видите никто.
— Я вижу, — отозвался Андрей.
— Ничего ты не видишь, — сказала Эвелина, погасив свет и была при этом буквально права.
А Эвелину любил редактор местной газеты «Пламя» Константин Сергеев. Он жил в Заовражье в родовом родительском доме. Был патриот и выучился на журналиста, чтобы работать в газете, защищать экологию Полынска и окрестностей и писать светлые и печальные стихи о родине. И в сотый раз пришла весна, писал он. И пробудились к жизни всходы. Не спят и чешутся со сна души стремленья у народа. А я гляжу упорно ввысь, блестят глаза мои босые. Кричу я молча: пробудись, умойся, грязная Россия. Стихи печатались в «Пламени» под псевдонимом Сергей Константинов. Но Эвелина любила другую поэзию, которую Сергеев считал жидовской. Признавая, однако, что и она имеет право на существование.
Тогда он пришел к Андрею и сказал, что это хорошо, что с приездом Андрея расширяется интеллектуальный круг, и надо дружить и обмениваться мыслями. Андрей терпеть не мог обмениваться мыслями, но согласился. Тогда они выпили две бутылки вина «Агдам» и пришли к Эвелине, Там они выпили еще по одной бутылке вина «Агдам», а Эвелина не стала пить. Она сидела в кресле, набросив на ноги плед, усмехаясь, и, хотя не курила, казалось, что она курит, держа в бледных пальцах длинную, тонкую сигарету и легкими кольцами пуская дым ввысь.
Тогда Сергеев стал намекать Андрею, чтобы он ушел.
— Тоже мне, блин, культурный человек называешься! — упрекал он Андрея. — Не видишь, мне с женщиной поговорить надо. Эля! Элина! Эвелина!
— Нет, — сказала ему Эвелина. — Уйдешь ты.
Сергеев ушел, а на другой день сказал, что это не помешает крепкой мужской дружбе, и повел Андрея выпить по бутылке вина «Агдам». После этого они пошли к Эвелине. Там они выпили еще по бутылке вина «Агдам», и Сергеев стал намекать Андрею, чтобы он ушел. Эвелина повторила вчерашние слова.
Сергеев ушел. Назавтра повторилось то же самое.
И лишь тогда он сообразил, что — конец. Тогда он погрузился в недельный запой и написал цикл яростных любовных стихов. Сейчас уж времечко не то, писал он, и нет пространства для дуэлей, но не был я зато скотом среди воняющих постелей, и я желаю счастья вам в любви обыденной и скучной и отрекаюсь от вас сам, с своей судьбою неразлучный.
Саламандрин, нюхая носки, заявил, что жизнь в одной квартире с любовником его бывшей жены его дискредитирует.
Андрей сообщил об этом Эвелине. Он не знал, что Эвелина сама подсказала Саламандрину выразить претензию, потому что сам Саламандрин не догадался бы: ему на самом деле было все равно.
И Андрей стал жить у Эвелины.
Педагогический коллектив это устраивало больше, чем тайная связь. Договорились (молча) смотреть на Андрея и Эвелину как на семейную пару.
Зато теперь Андрею можно было появляться вечером в джинсах и футболке, он стал теперь женатый на местной жительнице, нормальный, свой.
Как раз в это время Алена заскучала, вспомнила про школу и пошла в школу.
Жены Полынска насторожились. Конечно, Алена еще не в возрасте, когда нужно готовить осиновый кол, но нынешние девушки зреют раньше, поэтому, в общем-то, осиновый кол присматривать все-таки нужно.
Алена училась плохо.
Вот она написала сочинение и подала его Андрею Ильичу. Сочинение было про «Войну и мир». Она писала: "В Войне И Мир Толстой писал как про войну так и про мир но если б он так писал то не был бы классик а он был классик и он писал про людей а не просто он писал про стримления Андрей хочит славы а потом нет А Бизухов женица на Наташи хотя она любила Андрея но стала здоровая самка но этим Толстой хотел показать как про войну так и мир двенадцатого года с «Наполеоном».
И впервые Андрея Ильича не стошнило! — хотя до этого он не мог сдержаться всякий раз, когда видел нечистоплотную орфографию. А видел он ее всегда, и его рвало постоянно, он носил в карманах полиэтиленовые пакеты, то и дело выбегал из класса, ученики ржали и думали, опытные уже в жизни, что он с похмелья блюет. Дома было проще: он проверял сочинения и диктанты полулежа у унитаза, одной рукой чиркал и правил, а другой обтирал рот, сочащийся непрерывной слюной тошноты, и делал перерыв только тогда, когда начинало уже тошнить желчью. Помогало вино.
А тут вот не стошнило. Потому что перед глазами: лицо Алены, ее голубые глаза. Красота. Но написал ей в дневник, чтобы пришли родители. Алена усмехнулась. Родители не пришли.
Тогда он пошел сам по адресу и увидел Аленину Пр-сть, увидел старый дом, в котором, казалось, гнездилась сама история, живя трухлявой, но милой жизнью, ему показалось вдруг, что он увидел дом своего рождения, хотя родился в роддоме номер три города Сарайска, да еще вакуумным способом.
Вышел Мама.
— Вы отец Алены Шлендиной? — спросил Андрей Ильич.
Мама замахнулся железякой, Андрей Ильич ушел.
Алена глядела из окошка на его фигуру в свете вечерней зари.
Она влюбилась.
Как-то все вышли из класса, а она замешкалась. Встала у двери. Андрей Ильич, выходя, хотел мягким движением ее посторонить, но рука уперлась в ее грудь, Алена зашептала:
— Ты че? Ты че пристаешь? Закричу.
— Не надо, — сказал Андрей Ильич.
— Закричу, — сказала Алена, прижимаясь.
— Отпусти, — попросил Андрей Ильич.
— Закричу! — все грозила Алена.
— Потом, потом, — испугавшись, сказал Андрей Ильич.
— Когда?
— Потом, — сказал он и поскорее выбежал.
Он думал, как быть, и советовался с Эвелиной.
— Это худо, — помрачнев, сказала Эвелина. — Это очень худо. Тут придумать что-то надо. Она девчонка без руля и ветрил. А ты скажи, что девчонок не трогаешь. У тебя такой принцип.
— Я девушек не трогаю, — сказал Алене Андрей Ильич.
Тогда Алена прибежала домой, потащила Маму на кровать и стала его ласкать. Но тот уже старый был. Вспотевшая, разъяренная, бросилась она в сарай, схватила лопату черенком к себе. Вскоре послышался ее крик.
Через три дня она подошла к Андрею Ильичу и сказала, что она теперь женщина, а не девушка.
Андрей Ильич посоветовался с Эвелиной.
— Скажи, что она несовершеннолетняя и ты боишься суда и тюрьмы.
Андрей Ильич сказал.
— Никто не узнает, — поклялась Алена. — Последняя я распадла буду, если кто узнает!
Эвелина совсем растерялась.
— Пусть справку от венеролога принесет, — оттягивала она время.
Алена принесла.
— Скажи, что ты импотент! — в отчаянии выкрикивала Эвелина. — Что ты со мной для отвода глаз живешь!
Андрей Ильич сказал.
Алена прижалась к нему на одну только секундочку, Андрей Ильич отпрянул, но уже поздно было, Алена усмехалась и грозила пальчиком, как хитрая девочка, раскусившая наивный взрослый обман.
— Тогда я убью ее, суку! — закричала Эвелина.
Это было в воскресенье.
Чудесны воскресенья в Полынске, особенно в погожий летний день. (Событие, о котором чуть позже, произошло весной, но я хочу описать именно летнее воскресенье).
