Сергей Сиротин - Дальняя пристань
Взяв инструмент так же, как только что брал он, я взмахнул кувалдой и вывернул так же руку.
Когда меня подняли с земляного пола, звезды еще долго, мерцая, носились перед моими глазами. Как только я, наконец, смог слышать, до меня донесся уже не хохот, гремевший минуту назад, а слова: «Так ведь и убить парня можно» — и голос дяди Аркани, испуганный и извиняющийся:
— Да нет, он здоровый парень. Только не догадался ручку на себя дернуть и кисть придержать.
Синяки под глазами у меня светились все каникулы. С тех пор шутки кузнеца я воспринимаю с оглядкой, особенно если они связаны с железом.
Жизнь шла, фокусу дяди Аркани я научился, но и чего боится мой сосед, тоже узнал. А боялся он собственной жены, чернявой цыганистой Галки-комендантши. Девчонки из женского общежития звали ее «Наполеон в юбке». Как только этот кряжистый, тяжело шагающий русый мужик приходил домой навеселе, поднаторевшая в сварах в своем общежитии Галка так верещала за стенкой, так невыносимо пронзительно орала «Убивец!», «Душегуб!» и, кидаясь на мужа с кулаками, так дико визжала, что мы с дружками, сидевшими у меня, дружно вставали и шли дышать свежим воздухом.
Моя мать, не выдержав, бежала, в который раз, спасать «убиваемую» «душегубом» Галку.
Детей у комендантши не было, и весь свой нерастраченный воспитательский пыл она отдавала днем общежитию, а вечерами «Незабвенному Аркаше».
Как-то раз я тоже попал в ее сети.
Однажды, когда за окном серел вечер не начавшейся еще весны, я мирно сидел на одной из коечек, заправленных темно-синим солдатским одеялом, и что-то, видимо, очень страстное говорил свернувшейся на одеяле калачиком девушке. В другом углу, уютно устроившись на широком подоконнике, умудренные опытом тридцатилетние матроны, пострадавшие на большой земле от пристрастия к красивой жизни, разводили в литровой банке из-под маринованных огурчиков «тройной» одеколон.
В момент наивысшего напряжения, когда я уже совсем близко склонился к уху подружки, в дальнем углу послышалось характерное как при полоскании горла бульканье, дверь с грохотом отворилась и в комнату, словно посланная грешникам в наказание шаровая молния, влетела Галина Игнатьевна.
Что там было, передать невозможно. Комендантша, дав всем нахлобучку (если все, что она за час с лишним провопила без отдыха по адресу присутствующих, можно назвать таким безобидным словом), пригласила меня в свой личный кабинет. Там в тесной комнатушке со списанным старо-канцелярским столом и тремя шатающимися стульями она милостливо сообщила мне, что не скажет о моем присутствии «в этом ужасном месте ни матери, ни общественности». Я вздохнул облегченно, а она добавила, что это только при условии, если буду сообщать ей, если увижу, где ее Аркадий Семенович выпивает и с кем. «Если замешана женщина», то я должен был сделать это немедленно.
Я испугался матери больше, чем общественности, и сдался на милость победительницы.
Назавтра сидел на наковальне и рассказывал все соседу. Он меня жалел. Потом мы нашли выход. Я сообщал яростной комендантше о своих подозрениях в дни, когда главный механик оставлял кузнеца для выполнения срочных заказов. Тигрица бежала в кузню, но, встретив покорно-торжествующий взгляд мужа, трусливо удалялась, с трезвым она не связывалась.
Так прошло месяца два, а потом за давностью я простил себе свершенные «злодеяния».
Недавно мать мне написала с помощью грамотной подруги: «Сосед и его жена воспитывают ребенка, взятого из детского дома. У дяди Аркаши побаливает печень, Галина перестала кричать на мужа. Но теперь она бегает целыми днями за парнишкой, даже в школу, и постоянно скандалит с учителями из-за Вовочкиных отметок. «А так мальчик неплохой и веселый, и покладистый».
Каждый новый день не похож на предыдущий.
Вчера работали под землей, в мерзлотнике, перегружали полные рыбой ящики в дальние штольни, где работницы маркируют торцы ящиков. Проведут мягкой кистью по приложенному к доскам трафарету из жести — и готово. На досках написано — откуда, куда и какая рыба в ящике. Тут муксун, красноглазый пыжьян, горбоносый щекур. Коротышка-сырок уложен голова к голове, а хвостами врозь. Там нельма в длинных специально для нее скроенных ящиках — жалко резать такую красавицу. Налимы лежат изогнутыми поленьями, лоснятся жирными боками. Дальше навалом насыпаны в тару толстопузые икряные ерши. Корюшка, селедка или ряпушка как была уложена на ребро вверх спинками одна к другой, так и застыла ледяными плитами. Плиты рассортированы по видам рыбы и уложены по четыре-шесть в каждый ящик. Противни разные, и это создает неудобства при укладке. Зубастые щуки порезаны на круглые цилиндры. Осетры в отдельных нишах-кладовых за мощными замками.
Сколько рыбы за многие годы уплыло, улетело? Сколько осталось на льду, не успели вывезти из-за нехватки техники, из-за ранней весны, просто из-за чьей-то нерасторопности, из-за некоторых странностей ведомственных правил?!
Не раз я наблюдал, как приходили трактора с полными рыбой санями, и рыбнадзор, сделав неожиданные контрольные замеры улова, браковал все пять-семь тонн первоклассной рыбы. Бригадир рыбаков, несчастно глядя на инспектора рыбнадзора, спрашивал: «Так куда мне ее теперь девать? Я же не могу ее обратно в прорубь спустить? И в невод я ее не гоню».
Рыбозавод имел право принять эту рыбу лишь по копеечной цене и соответственно сдать ее дальше за бесценок. Но не хватало морозильных площадей, ни людей для обработки и вывозки стандартной рыбы, и заводское начальство отказывалось от забракованной рыбы. И вот уже тянутся люди с мешками к саням, и бригадир разрешает каждому набирать, сколько унесешь и чего хочешь. Он собирает рубли и полтинники. Мешок — рубль, половина — пятьдесят копеек. Бригада на самообеспечении — есть и пить людям надо, и хотя главная пища рыбака — рыба, нужны еще и масло, сахар, соль, чай, хлеб — всего не перечтешь. За всем этим приехал бригадир. «Рыбнадзор» — свой человек, знает, что режет заработки на корню, но делать нечего, действует он по закону. Он и так старается пореже делать контрольные отборы, но у него тоже есть руководство…
Рыба — главное богатство, главная проблема и, конечно, главная неприятность поселка. То ее не вывезли с рыбацких порядков, и она огромными тухлыми пятнами плавает потом по губе летом. То ее вывезли слишком много и не успевают перерабатывать, и она опять начинает портиться. То ее очень много подготовили к отправке, а навигация задерживается — в мерзлотнике начинает подниматься температура, брикеты тают и расползаются. А если навигация ранняя, то не хватает судов для перевозки. С рефрижераторами вообще плоховато. Вот и подгоняют к пирсу небольшие паузки и укладывают в трюм — ящики с рыбой, а в специальные карманы между обшивкой трюма и бортами — лед. И идет эта посудинка, влекомая тихоходным катеришкой, свои шестьсот километров до рыбкомбината, и не понять, чего она больше везет — рыбы или льда.
Все это богатство нескончаемо, день и ночь везут трактора, впряженные в деревянные сани, подшитые железными подошвами, с дощатыми бортами в полтора человеческих роста. В каждых санях от пяти до семи тонн разномастной рыбы — все зависит от мощности двигателя трактора. А он бедный, кашляя и надрываясь, тянет сани со своим мягким скользким грузом по уже ослабшему, но еще крепкому льду. Весна — самое опасное время для трактористов. Вода накапливается на льду в широкие, на сотни метров разлившиеся лывы, и нужен опытный глаз, чтобы отличить мелкую снеговую воду от настоящих глубоких разводин, появившихся от перепада температуры между днем и ночью. В это время, по инструкции, выпущенной главным инженером, кабины должны быть с кошмой вместо двери.
Главный инженер, если встречается трактор с дверями, бледнеет. Вся его худощавая фигура трясется, он останавливает трактор и не соответствующим его перекошенному лицу тихим голосом приказывает снять дверь здесь же, на месте.
Из-за этого тихого с дребезжанием голоса, при искривленной физиономии, трактористы боятся его больше, чем крикливого матерщинника-завгара. Не попадая отверткой в прорезь винта, нарушитель снимает дверь и смывается вместе с трактором, в который раз размешивая глину на главной улице поселка, превращенной в теплую пору в непроходимое болото. Только на переездах из толстенных плах сухо.
Главный инженер — вообще достопримечательность поселка. Кроме того, что он первый в мире выдумал делать в вечной мерзлоте огромные хранилища, и не только придумал, но и построил первый мерзлотник у нас в поселке, он еще и главный враг поселковской грязи. Переезды через тротуар — его детище. А теперь он предлагает сделать лежневую обводную дорогу вокруг поселка с подъездом к мехцеху и запретить тракторам появляться на улицах. Эта его борьба вызывает глухой ропот трактористов. Они любят подкатывать к самому крыльцу и вообще используют трактор как такси. Не поддерживают главного инженера директор с парторгом. Директору жалко денег на лежневку, а парторг ворчит, что ему не до грязи. Главный раздражается, его трясет, и он цедит сквозь зубы, что «коллеги» — это его любимое слово — не видят дальше своего носа.
