Юрий Горюнов - Корабль «дураков»
— И каков ваш сан?
— Я Монах, — просто ответил он. — Я посвятил свою жизнь служению в молитвах.
— Неужели всегда хотели этим заниматься? Такая тяга к душевным разборкам?
— Нет, конечно. Редко кто приходит к служению с детства. В основном, когда приобретаешь жизненный опыт и это становиться необходимостью для самого себя. Так и я. Я родился в обычной семье, где к религии относились спокойно, не соблюдая традиций, но сменились обстоятельства жизни, которые заставили, вынудили меня посмотреть на мир по-другому. Мне захотелось тишины, наличия времени, чтобы подумать о себе, о мире; я как и большинство, гнался за деньгами, но видимо исчерпал свой путь на этой дороге стяжательства, не находя на нем радости.
— А теперь нашли?
Он пожал плечами: — Хочется верить, что нашел. Я доволен тем, что у меня есть, а главное тем, что могу говорить с людьми открыто. Мысли свободны. Но не быстро пришел к тому, что сейчас. Я раньше жил с другими монахами, но решил уйти, чтобы попробовать самостоятельно и вот оказался здесь в пути; хочу попробовать себя на новом месте.
— В роли наставника?
— В роли умеющего слушать чужую боль, чужие проблемы, тех, кто заблудился на своем пути или потерял его, чтобы не очерствели окончательно их души. Слушать надо уметь, не слышать, а слушать; я сам этому учился. Людям иногда надо просто дать возможность высказаться. От меня требуется только сказать им доброе слово, которого они ждут. Вы же понимаете, что на исповедь ходят для очищений души, а для этого важно, чтобы была соответствующая обстановка, а не просто скамейка в парке. И они приходят с надеждой. А проповеди? Я не читаю проповедей, я хочу донести ранее сказанное Всевышним.
— Сами слышали, что он сказал?
— Не надо так грубо, я умею читать, что написано с его слов, не терзая душу, как вы сейчас терзаете рояль, пытаясь поймать мелодию.
— Увы. Мелодию поймать можно только тогда, когда инструмент настроен, и его можно услышать душой. Мне, как Настройщику, слышна фальшь. Вот вы я думаю, тоже слышите фальшь прихожан в молитве.
— Это так. Голос, каким бы он ни был смиренным, выдает не искренность, но еще больше выдают глаза. Стало модным приходить в храм, иногда без веры в душе, но отказывать им в желании высказать свое, нельзя. Может быть, произнося вслух слова, они услышат себя, как я услышал вашу музыку, и решил заглянуть. Вы заманиваете слушателей?
— Любая музыка, даже фальшивая, в царстве тишины — ловушка.
— Ловушка для дураков.
— Это какой стороны смотреть. Надо быть очень умным человеком, чтобы прикинуться дураком, — все это время Настройщик, не прерывал игры. Музыка звучала тихо и не перекрывала их голоса. — Я ваше появление рассматриваю, как интерес к общению.
— Именно так. Дорога за разговором становиться короче.
— Вы правы. Может быть, к нашей компании еще присоединяться те, кто не захочет скоротать путь в одиночестве; для кого общение, еще остается способом познать не только окружающий мир, но и себя.
Настройщик прекратил играть, при звуке вновь открывшейся двери. Вошло двое: мужчина в военной полевой форме и женщина в белом халате с красным крестиком на кармане. У мужчины было обветренное лицо, как следствие частого пребывания на воздухе и загорелое, от длительного пребывания на солнце. На вид ему было лет сорок пять, коротко стриженные волосы. Уверенный взгляд с прищуром; прямая спина говорила о его выправке.
Женщине было около сорока. Светлые волосы спадали, касаясь плеч, скуластое лицо с добрыми чуть грустными глазами. Полноватая фигура не потеряла своей привлекательности.
— Здравствуйте, — приветствовал их Настройщик, а Монах пожелал им доброго утра. — Присоединяйтесь к нам. Судя по вашей одежде, вы военный, — обратился Настройщик к мужчине, — а вы медицинский работник, — перевел он взгляд на женщину.
Военный оценивающе окинул взглядом салон, словно осматривал поле перед битвой и, оставшись удовлетворенным, пояснил:
— Легионер, а это моя попутчица — врач. Мы встретились в коридоре, направляясь на звуки музыки.
Они прошли: Врач села в кресло, а Легионер расположился на диване.
— Скучно коротать время, глядя в иллюминатор, — поделился Легионер, — а здесь есть возможность убить время.
— Используете военную терминологию? — спросил Настройщик.
— А как еще сказать? Краткость отражает суть. Мы все его убиваем, не думая о последствиях.
— Одновременно вошли жизнь и смерть, — философски заметил Монах.
— Это еще почему? — спросила Врач.
— Легионер, он же наемник, — ответил Монах. — Его задача укрощать непокорных, его профессия воевать, а где война — там смерть, а иначе, что это за война, так прогулка, а задача врача — возвращать людей к жизни, кто еще имеет на это шанс.
— А вы видимо священник? — парировал Легионер, — и когда возвращение к жизни не возможно, то вы провожаете в последний путь тех, кому уже все равно, что о них или им, говорят. Вы бы лучше говорили живым, чтобы нам не приходилось вмешиваться, да и ваши слова порой приводят к войнам, как было уже в истории, так что мы звенья одной цепи, но первым являетесь вы.
— Я Монах.
— Надоела мирская жизнь? У вас глаза устали?
— Не понял?
Легионер усмехнулся и пояснил: — Не возможно всегда ходить с выпученными глазами, удивляясь на то, когда видишь, что твориться в мире. Вот и уходят в монахи отшельники. Я это понимаю.
— Я не отшельник, я живу и собираюсь жить среди людей.
— Тогда как-то не вяжется у меня понятие монаха, но это ваши проблемы.
— Я просто констатировал факт вашей профессии, — пояснил Легионеру Монах. — Но провожать в последний путь это тоже необходимость, но я в основном все-таки общаюсь с живыми.
— А я постарался ответить. А вы кто будете? — обратился Легионер к Настройщику.
— Настройщик. Инструмент должен звучать правильно. Музыка нужна не тем, кто уходит, а тем, кто живет, давая возможность задуматься. Она должна быть искренней всегда: и в радости и в горе; она не должна фальшивить, вот я и настраиваю инструменты, чтобы музыка звучала в душе.
— Если в радость, то хорошо, но хочется верить, что мы здесь никого хоронить не собираемся, — заметил Легионер.
— Разве только свое прошлое, а так надеюсь, что нет, но…
Настройщик не успел закончить фразу, как дверь снова распахнулась, и в салон вошла еще одна женщина — это была Проститутка. Взгляд ее был уверенный, а в глазах, присмотревшись, можно было увидеть лукавые искорки, которые прерывались грустью от познанного мира. Весь ее облик говорил, что она хотела показать, что является представительницей одной из древнейших профессий, и не скрывает этого.
Она чуть задержалась в дверях и, насладившись произведенным эффектом, сказала:
— Здравствуйте! Я услышала звуки музыки и пошла, как крыса на зов дудочки, и приятно удивлена столь разносторонним обществом.
В ответ, присутствующие поздоровались с ней, а она прошла по салону красивой походкой, и села в соседнее кресло, рядом с Врачом.
— Чем вы здесь занимаетесь? — спросила она, закинув ногу на ногу, оголив и без того мало прикрытые ноги, еще больше.
— Не тем, о чем вы могли подумать, — отрезала Врач, повернув к ней голову.
— О том, на что вы намекаете, я не думаю никогда, — смеясь, ответила она. — Это вы, женщины из сферы условного обслуживания, можете думать об этом, а мне этого добра и так хватает. Ухаживая за больными, а судя по вашей одежде, так оно и есть, вы порой делаете им больно. Я тоже порой делаю больно, но чаще словом, отвечая на гнусные замечания моральных уродов, которых еще достаточно. Им нечего предложить женщине, кроме слов. Вот и упражняются, думая, что заденут меня.
— А вам нужны материальные знаки внимания?
— А вы живете только духовной пищей?
— Нет, конечно, но наши услуги разного характера.
— Еще бы! Без меня мир озлобиться, и будет в напряжении. Считайте, я оказываю услуги по снятию стресса.
Все это она говорила легко: в ее голосе не было злости, обиды, скорее некая снисходительность. — Я, почему, спросила про ваше времяпрепровождение здесь? У вас очень грустные лица, а надо радоваться жизни, вы слишком глубоко погружаетесь в себя. Не унывайте. Раз мы оказались здесь, то стоит ли сожалеть о сделанном выборе, надо просто понять, что земля, что мы оставили, с каждой минутой становиться все дальше.
— По вашей одежде не скажешь, что вы философ, — едко заметил Монах.
— Вы знаете, я еще умею читать и прочитала много книг. Но главное не это. Я так много видела людей, в том числе и вашего брата, блюстителей нравственности, когда они сбрасывают с себя не только одежду, но и мысли, что поневоле станешь философом. Иногда без слез не взглянешь, на то, что видишь, как говориться «черт — те, что и сбоку бантик». Засмеяться бы, но грустно. Не стоит относиться ко мне, как к пустой кукле, имеющей лишь тело. Поверьте, вы ошибаетесь.
