Римма Глебова - Мистические истории
Он говорил негромко, но уже окрепшим голосом, почти все время смотрел на фонтан, текущие струи будто успокаивали его. Он покосился на Герду и еще раз повторил, что ни в чем не виноват перед ней.
Герда опустила голову, чтобы не смотреть на него. Она самаразрешила . Она самаподписала . Теперь она вспомнила, как подписывала, даже вспомнила цвет пластмассовой ручки, что ей дали – красный. А цвет пасты синий. Она не хотела больше смотреть на этого человека, вот сейчас еще глянет один раз и уйдет от него… Но как же, как же это может быть, это Гай сидит рядом, это Гай смотрит на нее черными, как спелые оливки глазами и говорит тихим голосом. И голос у него похож. Нет, не знает она, не помнит сейчас голос Гая, все сейчас так перепуталось. Она не может оторвать глаз от него, не в силах, лучше умереть, но не расстаться с ним опять. Нет, нет, ни за что. Нет!
– Ваша девушка вас оставила. Она больше вас не любит. Не думайте о ней, забудьте ее. Я буду вас любить. Я буду тебя любить, я всегда любила тебя. Я никогда тебя не оставлю, Гай!
Я безумна, в какую-то секунду подумала она, и на эту секунду опомнилась, но не дала себе осознать до конца, что происходит, ее неудержимо и вслух понесло по волнам воспоминаний о не закончившейся любви, о незабываемом прекрасном времени, о построенных им красивых домиках.
Парень смотрел на нее с ужасом и страданием. Вот точно так же страдание отражалось на лице Гая, когда ему было плохо, когда он переживал. Герда, счастливо улыбнувшись, погладила его пальцами по лицу и парень отшатнулся.
– Гай, дорогой, мы больше не расстанемся, пока смерть не разлучит нас…
– Смерть уже разлучила вас, – с горечью сказал он. – Меня зовут не Гай, мое имя Даниель. А как вас зовут?
Герда удивленно смотрела на него. Его слова были непонятны, в ее сознание проникла только последняя фраза. Он забыл ее имя, забыл свою Герду. Он разлюбил ее.
– Герда… меня зовут Герда. Неужели ты забыл?
Она отвернулась, скрывая слезы, но не в силах была не видеть его лица и снова повернулась и жадно рассматривала его, догадываясь, что придется расстаться, и это лицо уйдет от нее, она больше никогда не увидит его, не найдет в толпе других лиц.
Он встал со скамейки.
– Герда, мне очень жаль, но… мне пора. Не идите за мной. Да-да, не идите! Зачем все это? Я не Гай, не Гай, я другой человек!
– Да, да, конечно, – пробормотала она и закрыла лицо руками. И почти сразу ощутила не только тишину, но и пустоту. Да, он ушел. Пока она так сидела, он ушел.
Мимо проходили люди, некоторые обращали на нее внимание, на ее потерянный и горестный вид, Герде было все равно, она терзалась своей мыслью, своим отчаянием. Как она найдет его? Почему она позволила ему уйти? Уйти вот так, не объяснившись. Надо опять искать его. Ни за что, ни за что она не откажется от счастья его видеть. Пусть он не Гай, пусть Даниель, пусть называет себя как хочет, ей абсолютно неважно. Но он взял себе лицо Гая, и она хочет это лицо видеть. У него глаза Гая, он моргает как Гай, у него тик как у Гая. Он принадлежит ей, пока они живы. Она растопит его холодное сердечко, как растопила уже когда-то.
Герда побежала в ту сторону, откуда они вместе пришли. Какой-то немолодой седой мужчина остановил ее, схватил за руку. Он будто поджидал ее и, продолжая удерживать, смотрел укоризненно и сожалеюще, и Герда ответила ему враждебным взглядом. Это был тот, что у книжной витрины, тот врач…
– Я видел его, – без предисловий начал говорить мужчина, но Герда сразу прервала его.
– Вы знаете, где он, куда он пошел? Скажите! – потребовала она. Он покачал головой и вздохнул.
– Не в этом дело, куда он пошел. А дело в том, что он не ваш муж и вы должны твердо это себе уяснить.
– Я знаю, – вдруг спокойно согласилась Герда. – Но я не успела сказать ему что-то очень важное. Я прошу вас, – добавила она умоляюще.
– Но что вы хотите от него, ведь вы что-то хотите, – он явно не верил ее словам.
Любви – могла бы сказать она. Она хочет его любви. Ей уже не важно, что у него другое имя, она будет называть его Гаем. Может, не вслух, но все равно Гаем. Но сказать такие слова этому человеку было нельзя.
– Нет, я ничего не хочу от него. Мне только нужно ему сказать… Дайте мне его адрес. Если не дадите, я все равно найду… Даниеля.
Герда шла по улице, сжимая в руке бумажку с адресом и светилась от счастья. Теперь ей незачем было бежать, спешить, и она вернулась к фонтану, к скамейке. Там он ее и нашел. Он держал в руках две порции мороженного и задумчиво смотрел на нее.
– Вы любите мороженое? – он подумал и поправился. – Ты любишь мороженое?
– Почему ты спрашиваешь? – радостно улыбнулась Герда. – Ты прекрасно знаешь, что люблю. Я люблю всё, что ты делаешь. И тебя. И всегда буду любить.
Он слушал, склонив голову набок. Он поэтому и вернулся. Она будет его любить. Что бы ни случилось. И он согласен вступить в эту игру. Ее игру.
Миссия
Гарольд (не Чайльд-Гарольд, но чуть-чуть, но почти, он же Дон-Хуан, он же Печорин-Тригорин, он же Казанова и Сад и т.д. и пр. и пр. – короче, мужчина, любимый женщинами), итак, просто Гарольд, как обычно, как всегда или почти обычно и почти всегда раз в месяц посетил своего врача. Ни за чем, просто так, раз в месяц. Есть лишнее время, есть врач, надо его посещать. Даже, если особо незачем. Ибо, если каждый, или почти каждый, или каждый второй, третий и даже четвертый решит, что врача посещать незачем, то врач будет сидеть часами в кабинете наедине с компьютером, в конце концов, его уволят, а один компьютер, как бы хорош и умен он ни был, не с каждым больным и его здоровьем или нездоровьем справится, если не будет рядом того, кто кнопки нажмет на клавиатуре. Гарольд уважал своего врача, а врачебный компьютер уважал еще больше. Потому что ничего в современной многообразной технике не понимал. Чем и был доволен. Каждому овощу своя грядка. Гарольдова грядка была не совсем обычной. Хотя, как на это дело посмотреть и с какой стороны разглядеть. Гарольд ЛЮБИЛ женщин (а не только они его, как было замечено в первых строках). Подумаешь новость, скажете. Да, конечно, любить женщин не новость. Но как любить? Для чего? Гарольд любил юных, но совершеннолетних (он не Гумберт какой-нибудь, сначала возрастом интересовался), незамужних, и не лишь бы каких, недомерок к примеру, и страхолюдок, а только красивых и никому не принадлежащих (последнее понятно, почему: разборки, выяснения, ревность, драки – всего этого добра не надо). Ну, а красивые – тут и объяснять нечего. Он их обожал, боготворил, целовал следы их босых ножек на песочке, когда девушки это видели, и сами босые ножки в затененном синим шелком алькове, когда, увлеченные туда, они уже больше чувствовали, чем видели. Альков был его маленьким убежищем для двоих, его маленькой тайной от сурового и слишком правильного, обремененного всякими условностями и законами внешнего мира, он устроил это убежище из маленькой комнатки в своей малогабаритной квартирке. Когда девушка входила в незаметную дверь, скрытую плотной бархатной портъерой, точнее, ее вводили в эту дверь, девушка (любая девушка) – ахала! Синий, переливчатый шелк занавесей, скрывающих большое (и сто лет немытое) окно, мягкий полусвет от голубых абажурчиков, расшитых золотыми птицами, синий же потолок разрисован звездочками и теми же райскими птицами, а посередине комнаты – кровать с резными деревянными спинками (если присмотреться, то старыми и потертыми), синим шелковым пологом и набросанным ворохом шелковых подушек. Кровать занимала практически всю комнату, заходи и сразу падай на нее, так как ногами ступить уже, можно сказать, и некуда. А потому не ступали, а сразу падали, побежденные и очарованные. Синим светом, синим шелком, абажурчиками, птицами, самим Гарольдом, а потом и блескучими в полумраке звездами на потолке…
Девушек на свете много, а Гарольд один. Всех не охватишь. Всех не обнимешь. Надо, конечно, стараться. Но, когда стараешься , получается не очень. И иногда даже, да-да, это ужасно, но иногда – даже не то чтобы скучно, а несколько утомительно, и видится впереди вереница девушек, и нет у вереницы конца… Но ведь всё не просто так, как можно с налету подумать и вообразить, не маньяк он, Гарольд, вовсе не маньяк, не сексуальный и никакой другой, и в записную книжечку ничего не записывает. Хотя однажды подумалось: записывать надо бы, согласно полученному результату , хоть известно будет количество . Припомня прошлое – близкое и уже не очень, все аккуратно стал записывать, но в итоге только переживания получил: мало ! Опять не подумайте как-нибудь не так. Гарольд не развлекался с девушками, во всяком случае, не только развлекался и получал удовольствие, это было бы слишком просто и даже примитивно. У Гарольда имелась некая МИССИЯ . И не некая, а вполне определенная. В смысле определенных результатов , по прошествии опять же определенного времени вполне видимых и даже осязаемых. Правда, видеть эти результаты Гарольд не стремился, а уж осязать – тем более. Ему достаточно было знать, что всё прошло, ну и, будем надеяться, и дальше будет проходить успешно , то, что должно было случиться – случилось, то есть, его усилия потрачены не напрасно и доведены до результата. А что окончательный результат будет получен в его отсутствие, точнее сказать – в его неприсутствие, то так и задумано. И Гарольд выполнял свою задачу или, если выразиться более значительно и даже высокопарно – миссию с энтузиазмом, достойным в будущем всяческой похвалы и признательности потомков, которые, правда, не узнают даже имени своего зачинателя. Именно так, ведь он самоотверженно выполнял свою задачу именно как зачинатель – Гарольд всех своих девушек беременил . Тут, конечно, просится аналог со словом осеменял , но не будем так грубы и так точны в глаголах, девушки все же не коровы, а просто девушки. Обязательно красивые девушки (и забудем о коровах, коровы редко бывают красивыми).
