Лиззи Дорон - Почему ты не пришла до войны?
Елена не спрашивала, что случилось. Она все поняла.
— Девочка моя, Хаим покупал в Америке вещи, произведенные только в Израиле. Ему не нравится то, что сделано неевреями.
Но моя репутация уже была подорвана. Что Хаим любит, а что нет — это никого не интересовало. Теперь стало не важно, высокий он или низкий, вдовец или женат, дядя или сосед, раввин или пророк.
А Елена продолжала регулярно ходить на почту — осенью, зимой, весной и летом — и забирала посылки одна. Молча складывала новые вещи в шкаф или ящик с игрушками, в одиночку съедала сладости — для нее Хаим, как и прежде, оживал с каждой новой посылкой.
Только когда умер почтовой служащий и почту закрыли, посылки прекратились, а вместе с ними исчез и Хаим.
Странница
«Адольф Эйхман в Израиле и скоро предстанет перед судом…»
Не успел Бен-Гурион закончить свое выступление по радио, как привычное спокойствие нашего квартала уже было нарушено. Распахивались двери, женщины выбегали на улицу, бросались друг к другу со слезами на глазах, обнимались и целовались.
Гул голосов переполнил узкую улочку, плач раздавался одновременно с поздравлениями. Все смешалось: крики, танцы, боль, радость. Дети, бегавшие среди взрослых, удивленно наблюдали за этим странным праздником.
— Мама, — спросил один мальчик, — вы радуетесь так, словно кто-то родился, и плачете, словно кто-то умер. Что происходит? Я не понимаю.
— Это жизнь после смерти, — ответила стоявшая рядом Елена, — ее невозможно понять.
Мальчик промолчал. И больше ни о чем не спрашивал.
Отделившись от взрослых, дети принялись играть. Играли в салки, в прятки, в казаки-разбойники. Записки у игроков были такими: «Эйхман пошел налево, иди направо и спасешься». А если кто-нибудь раздражал других, мешал или проигрывал, ему говорили: «Чтоб ты лежал в гробу вместе с Эйхманом», или: «Чтоб ты сидел в тюрьме вместе с Эйхманом», или: «Эйхман тебя побери». Эйхман прочно обосновался в нашем квартале.
Апрель 1961 года«Судьи Израиля! Я стою перед вами, чтобы обвинить Адольфа Эйхмана, но я не один, со мной шесть миллионов обвинителей…» И потом свидетели, судьбы, безутешные родители, и из всей этой суеты, хаоса, как из призрачного тумана, выплыл образ Сареле Фата Морганы, странницы из неведомых краев.
Черный платок вместо волос, голубые глаза навыкате, под толстыми губами два золотых зуба, за ними дырка, еще зуб, и снова дырка, потом еще не больше двух-трех зубов, а все остальное — голая десна. Выпирающие скулы и острый подбородок не сочетались с маленьким носом. На высохшей фигурке висело длинное платье с широкими рукавами. Худые ноги, которые, казалось, вот-вот согнутся под тяжестью тела, были обуты в военные сапоги, выдававшие темное прошлое, серое настоящее и небольшую хромоту.
Сареле повсюду таскала с собой авоську с потрепанным молитвенником и новым транзисторным радиоприемником, который, как говорили, купила в день ареста Эйхмана. Процесс Эйхмана, Сареле и приемник были тесно связаны. Передавая голоса прокурора и свидетелей, приемник вызывал в воображении Сареле множество образов.
Она обращалась к каждому прохожему:
— Простите, сейчас передают о процессе Эйхмана? — И совала под нос приемник. — Скажите, пожалуйста, о чем они говорят? — просила она.
Все без исключения лишь пожимали плечами, непонимающе таращились и молча проходили мимо.
Сареле не сдавалась:
— Скажите, когда меня вызовут в качестве свидетеля? По радио уже говорили, чтобы я пришла в суд?
Но никто ее не звал.
И она, словно в припадке, начинала кричать, топать, выть, танцевать, петь и бить себя.
— Сареле, что с тобой? — спрашивали те, кто видел, как она то танцует, то плачет, то поет, то кричит, то топает ногами, то колотит себя.
В ответ она повторяла только:
— Они схватили Эйхмана, они схватили Эйхмана… они…
Уже не было рядом того, кто задал вопрос, а Сареле все не унималась:
— Они схватили Эйхмана, они схватили Эйхмана, они…
Ее называли и фантазеркой, и пророчицей, приписывали ей тайные способности и считали ведьмой. Говорили, что Сареле от рождения сирота, что она страдает тяжелой болезнью.
Истории о Сареле переходили из уст в уста. По слухам получалось, что за спиной у Сареле несколько мест рождения, множество родителей, пятеро или семеро мужей, несметное количество детей, целый набор профессий и десятки ужасающих происшествий. Сареле стала неисчерпаемым источником вдохновения для всех любителей почесать языком, и в первую очередь для детей.
Дети любили приставать к ней:
— Как поживает Эйхман?
Если они находили ее спящей на лавочке, то начали кричать:
— Сареле, вставай! Эйхман у нас в квартале!
Сареле в ужасе просыпалась и вскакивала с лавочки, готовясь вершить возмездие, ревела, как раненый зверь, и тряслась от ужаса. Рассказывали, однажды она даже не смогла удержаться и обмочилась. Всегда были те, кто смеялся над ней, но находились и другие, плакавшие при виде Сареле.
Для детей насмешки над Сареле превращались в развлечение.
— Сареле, тебя вызвали свидетелем! — однажды подшутили они.
Услышав эту новость, Сареле запела «Хава нагила» и пустилась отплясывать краковяк, а детский хор ответил ей на схожий мотив:
— Дурочка попалась, дурочка попалась…
Сареле стала гоняться за детьми и, поймав одного, закричала:
— Ты — Фата Моргана, и Эйхман — тоже Фата Моргана!
Отпустив ребенка, она продолжала бормотать себе под нос:
— Я — Сареле Фата Моргана, я — Сареле Фата Моргана, всё вокруг — Фата Моргана.
Дети в испуге разбежались по домам и рассказали, как Сареле ловит детей и городит ужасную абракадабру. Родители решили избавиться от такой напасти и выгнать безумную из квартала.
Узнав про это, Елена запротестовала:
— Надо дать Сареле выступить в суде! Тогда все увидят, что она не безумна.
День и ночь Елена писала письма во всевозможные инстанции с просьбой оказать Сареле честь и разрешить выступить в качестве свидетеля. Ответы доказывали, что Елена, как всегда, в меньшинстве. «Уважаемая Елена, — можно было прочесть в одном из писем, — доводим до Вашего сведения, что Сареле не в своем уме, поэтому полагаться на ее показания нельзя».
Елена не сдавалась:
«Многоуважаемый господин! Довожу до Вашего сведения, что показания людей, оставшихся в своем уме, никуда не годятся, их здравомыслие доказывает, что Катастрофа их почти не затронула. Сареле же, многоуважаемый господин, может не произносить ни слова. Ей достаточно появиться в суде, и весь мир увидит, какую Катастрофу учинил Эйхман в ее душе».
Елена не падала духом и продолжала настаивать, что Сареле — важный свидетель для обвинения. Посоветовавшись с адвокатами, Елена придала своим просьбам юридическую окраску:
«Эйхман должен быть осужден не на хрупкой основе существующего законодательства, а на основании специального закона для нацистов и их подельников. Исходя из этого, Сареле должна выступить свидетелем в суде, несмотря на статьи общего законодательства. Ничтожно общество, которое исходит из заранее предписанного, которое исключает возможность выражения протеста и не разбирает единичных случаев. В правосудии и медицине всегда существовали исключения. Мы не должны быть слепы и твердолобы. Человеческий долг призывает нас быть внимательными, сочувствующими и гибкими, только тогда мы победим…»
Это письмо Елена отправила в секретариат премьер-министра. Сареле так и не дали выступить свидетелем.
Когда Эйхмана приговорили к смертной казни через повешенье, у Сареле появилась другая навязчивая идея:
— Не разрешили выступить против него, так дайте хотя бы повесить.
Заходя в пустой автобус, стоящий на конечной остановке, Сареле садилась за руль и упрашивала автобус бросить своего водителя, чтобы отвезти ее на важное задание. Потом она стала обращаться с такими же просьбами к продавцу фалафеля, глухому молочнику, мороженщику, к детям и вообще к каждому.
В тот день Елена пришла в полицейский участок и предупредила:
— Все это плохо кончится.
— Процесс Эйхмана помутил ее рассудок, — ответил страж порядка. — Нам, полицейским, этот феномен известен. — И добавил, что понимает, отчего Сареле печалится. Стараясь успокоить Елену, он поручился, что причин для беспокойства нет. Они, полицейские, уверены, что Сареле не представляет опасности ни для себя, ни для окружающих, она просто несчастная женщина.
Елена потеряла сознание.
Полицейские оказали ей первую помощь: дали воды и оплеуху, а еще посоветовали обратиться к врачу и попить успокоительное. Придя в поликлинику, Елена стала кричать служащим в регистратуре, что пришла не ради себя, а ради Сареле, которую надо срочно спасать.
