Франсеск Миральес - 2013. Конец времен
– Тот комод относился к числу особо ценных предметов мебели?
– Как по мне, так пусть бы его бросили хоть в костер! – неожиданно заявил антиквар. – Он, конечно, старинный, но не очень красивый. Один из тех предметов мебели, которые изготавливали для семей с не ахти каким достатком. Кроме того, он почти сгнил от сырости.
Десместре произносил эти слова с таким видом, как будто я был простодушным владельцем какого-нибудь предмета мебели, а он, желая его у меня купить, пытается сбить цену.
– Если этот комод такая нестоящая вещь, то почему же вы тогда так сильно переживаете? Ведь у вас, если я не ошибаюсь, украли именно его, не так ли?
– Вы не ошибаетесь. Сам по себе этот комод для меня большого интереса не представляет. Если его реставрировать, то я смог бы заработать от его перепродажи всего лишь чуть больше тысячи евро. А вот то, что в нем находилось, – это уже совсем другое дело.
– И что же в нем находилось? – заинтересовался я. – Вы упоминали о каких-то письмах.
– О них и речь. Там лежала кипа хорошо сохранившихся писем, аккуратно перевязанных черным шелковым шнурком. Когда я понял, что это за письма, я сказал себе: «Альфред, тебе посчастливилось отхватить большой куш».
– Расскажите подробнее, не терзайте мое любопытство.
– Давайте-ка лучше пойдем в мой магазин, – шепотом сказал Десместре, покосившись в сторону кухни, в которой кто-то тихонечко гремел кастрюлями и тарелками. – Заодно и посмотрите, во что он превратился.
5
Я зашел в магазин, стараясь не наступать на валяющиеся на полу бесчисленные кусочки битого стекла. Со стороны могло показаться, что здесь недавно разорвалась небольшая бомбочка.
Осмотрев изнутри разбитую вдребезги витрину, прикрытую со стороны улицы огромным куском мешковины, я понял, что при ограблении использовали автомобиль. Я знал из прессы, что именно так частенько грабят ювелирные магазины. Этот способ позволял действовать быстро и результативно: грабители на автомобиле типа «пикап» или на микроавтобусе с разгона въезжали прямо в витрину и, снеся ее, буквально опустошали магазин еще до того, как по сигналу сработавшей сигнализации успевала приехать полиция.
– Комод в стиле модерн, похоже, не показался грабителям дешевым барахлом, если они решились на такой отчаянный шаг, – заметил я. – Они ведь при этом довольно сильно рисковали.
– Я с вами согласен, – кивнул антиквар, почесывая себе затылок с таким видом, как будто ему до сих пор еще не верилось, что подобное могло произойти. – Однако они утащили не только этот комод, но и письменный стол XVIII века, несколько средневековых картин и серебряную скульптуру. Это хорошая добыча. Я, правда, могу возместить часть стоимости утраченного благодаря страховке.
– А что это были за письма? Вы мне про них так ничего толком и не рассказали.
Десместре, скрестив руки на груди, посмотрел на меня настороженным взглядом. Здесь, в его собственном магазине, он казался мне уже гораздо менее добродушным и гостеприимным и был похож скорее на коммерсанта, который ни на секунду не перестает следить за тем, как бы его не облапошили. Тяжело вздохнув, он сказал:
– Надеюсь, я могу вам доверять.
– Можете доверять, если хотите, однако это отнюдь не будет означать, что я уже согласился на ваше предложение.
– Оно не может вас не заинтересовать, – сказал антиквар, жестом приглашая меня пройти в боковую комнату и продолжить разговор уже там.
Комната эта представляла собой небольшое хранилище, и котором жутко воняло растворителем. Запах был настолько сильным, что мне даже стало трудно дышать. Я осторожно присел на расшатанный стул, а Десместре зажег небольшой светильник и затем расположился на сундуке. Доносившаяся со второго этажа дома ария из какой-то оперы придавала ситуации некую торжественность. Антиквар начал рассказывать:
– Я вам уже говорил, что в еврейском квартале Хероны жили каббалисты, пользовавшиеся всемирной известностью. Это была своего рода столица данной науки. Здесь работали эксперты по нумерологии, которые искали в Священных Писаниях тайный код. Не знаю, известно ли вам о том, что в них имелась зашифрованная информация.
Я отрицательно покачал головой, чувствуя, как запах растворителя уже буквально жжет мне легкие.
– Подробный разговор об этом занял бы у нас довольно много времени, которым мы не располагаем, – продолжал антиквар. – Как бы там ни было, каббалисты были изгнаны из города инквизицией, а вместе с ними и все другие жители, представители еврейского народа. С тех пор деятельность евреев в Хероне была весьма и весьма незначительной – если не считать одного конкретного случая, о котором я вам сейчас расскажу. Речь пойдет о человеке по имени Исаак Каравида. Он был таким же, как я, сефардом[2] и поселился неподалеку отсюда в начале XX века. Это довольно увлекательная история, сеньор Видаль, так что слушайте внимательно.
– Я весь превратился в слух, – ответил я, стараясь не выказывать своего неудовольствия.
– Фамилия Каравида – так же как и фамилия Десместре – была весьма распространенной в эпоху процветания квартала Эль-Каль. Когда этот Исаак переехал сюда из Германии, ему, наверное, казалось, что он вернулся на родину своих предков. Он вел аскетический образ жизни, но при этом был довольно богатым человеком, хотя мне и не известно, чтобы он чем-то промышлял здесь, в Хероне. Он жил один, в таком же небольшом доме, как этот, и занимался исключительно научными исследованиями.
– Этакий каббалист XX века, который искал энергию, исходившую от его умерших предков, – добавил, усмехнувшись, я.
– Что-то вроде того, однако Исаак Каравида отнюдь не ограничивался тем, что копался в духовном наследии, оставшемся от когда-то существовавшего здесь еврейского квартала. Он был космополитом и поддерживал связь со многими выдающимися людьми своего времени. В их число входил и некий весьма необыкновенный человек, с которым он довольно активно переписывался.
– Наконец-то мы добрались до сути вопроса, – сказал я, сгорая от желания побыстрее отсюда уехать. – По всей видимости, именно этот человек и был автором тех перевязанных черным шнурком писем, которые исчезли вместе с комодом.
– Вы угадали. А ваше чутье не подсказывает вам, кто был этот человек?
– Мое чутье подсказывает мне, что тут очень сильно пахнет растворителем, который используется для протравки мебели. Рассказывайте быстрее, а то я скоро потеряю сознание и свалюсь с этого стула на пол.
Десместре был так сильно взволнован тем откровением, которым он собирался меня сейчас изумить, что даже не заметил моего ехидства. Своим певучим голосом, ставшим вдруг торжественным и печальным, он произнес:
– Карл Густав Юнг.
Затем он замолчал с таким видом, как будто только что упомянул имя мессии.
Со второго этажа по-прежнему доносились звуки оперы, казавшиеся весьма неуместными при том разговоре, который происходил здесь, в хранилище.
– Это имя вам ни о чем не говорит? – спросил, еле сдерживая негодование, Десместре.
– Мы, американцы, не такие тупые, какими вы нас считаете. Нас в университетах кое-чему учат. Я знаю, что Юнг был довольно эксцентричным коллегой Фрейда, главным образом его интересовало все, что так или иначе относится к эзотерике.
– Позвольте мне сообщить вам об этом выдающемся человеке кое-что еще, – начал горячиться Десместре. – Ему мы обязаны такими понятиями, как «интроверт» и «экстраверт», теорией архетипов, понятиями «коллективное подсознание», «синхроничность»…
– Это все замечательно, – перебил я антиквара, – однако мы здесь не для того, чтобы проводить семинар, посвященный деятельности Юнга. Давайте-ка сконцентрируемся на письмах, которые он прислал нашему каббалисту.
– Меня радует то, что вы – человек дела. Именно это мне и нужно для решения проблемы, которая у меня возникла. Итак, Каравида в течение 1913 года активно переписывался с Юнгом. В нижнем ящике того комода находилось в общей сложности шестнадцать писем, сложенных строго в хронологическом порядке. Я сверил почерк и подписи в них всех с ксерокопиями сохранившихся писем этого швейцарского психиатра и философа и пришел к однозначному выводу: письма, которые я обнаружил в комоде, написал Карл Густав Юнг.
– Думаю, они представляют собой большую ценность для тех, кто изучает его научное наследие, – добавил я.
– Гораздо большую ценность, чем вы можете сейчас себе представить, – заявил антиквар, глядя на меня горящим взглядом. – Во-первых, эти письма охватывают весь 1913 год. Каравида, по всей видимости, потерял связь с Юнгом в следующем, 1914 году, из-за начавшейся мировой войны.
– А чем, собственно говоря, был примечателен 1913 год?
