Данила Давыдов - Опыты бессердечия
10.06.95
РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В КЛЕТКЕ
Навстречу мне, – хороший, дружелюбный, – из подворотни смотрит человек.
Владимир ЭрльНа тридцать шестой день пути мы вошли в город, не обозначенный на карте. Жители не обращали на наше шествие никакого внимания. Мы миновали торговые ряды, пересекли шумную площадь и решительно свернули на кривую улочку, так подсказывало чутье лучшим из нас. Надо бы найти постоялый двор, сказал впередсмотрящий, мы согласились с ним и огляделись по сторонам. Собака, похожая на собственную тень, пробегала мимо, двое мальчишек выкапывали из земли гадость. Не было никого, кто мог бы подсказать путь к постоялому двору. Потом мы все одновременно поняли, что не знаем местного диалекта. Толмач умер от какой-то болезни два дня назад, и в тот же день неизвестно куда скрылся проводник; эти два дня нас вела лишь интуиция. Вот и теперь мы решили слепо подчиниться ей, нашей невидимой водительнице. Улица заканчивалась тупиком, дальше, сквозь стену невероятно разросшегося терновника, просматривались очертания бесконечных серых построек без окон. Рядом с терновой оградой виднелись широко распахнутые ворота, рядом висела табличка с надписью, для нас непонятной. Не имея выбора, мы вошли в ворота. За ними был чахлый сливовый сад и ветхий дом, дверь его была открыта, все говорило о том, что именно здесь утомленного странника ожидает сладкое гостеприимство. Что ж, мы вошли и в дом, нас было девять человек, похожих друг на друга – не скажу как капли воды – но как муравей похож на муравья, ибо столь малое различие не видно глазу людскому. Воистину, это оказался приют для путешественников. Сквозь полутьму проступали столы и сидения, чуть дальше – котел с приятным для утомленных чувств варевом и хозяин, тщательно помешивающий стоящую на огне смесь. Спустя минуту стало понятно, что то был не хозяин, а слуга или же раб, ибо хозяин, притаившийся за нашей спиной, выскочил на недостаточный свет – дабы понять, кто же заявился в его заведение. Двое из нас попытались объяснить ему знаками – кто мы и зачем пришли к нему. Он закивал, довольно быстро разобравшись в ситуации, с некоторым удивлением посмотрел на путешественников, прибывших из неблизких мест, указал на самый большой стол, приглашая таким образом садиться. Мы, желая прояснить все до конца, продемонстрировали хозяину свою платежеспособность, он энергично замахал руками, будто отнекиваясь, мол, и так верит нам, приказал неизвестно откуда взявшейся служанке накрыть на стол. После сушеных фруктов и теплой воды ужин потряс наши расслабленные тела, мы опьянели от еды и нас потянуло в сон. Хозяин провел нас в просторную комнату, пол и стены в ней были покрыты толстыми коврами. Мы, не раздеваясь, легли на ковры, и некоторые из нас заснули мгновенно. Хозяин задул свечу и закрыл дверь.
Я тоже заснул. Но шорох пробегающей под ухом мыши разбудил меня посреди ночи.
Было очень тихо. Мне показалось, что это не постоялый двор, а степь, мы ночевали в ней целый месяц и забыли запах человеческого жилья. Цель нашего путешествия отошла на второй план, хотя и не была забыта, просто уже неделя пути через степь настолько отдалила нас от всяких целей, что важным казался лишь переход. Это была странная степь – почти лишенная растительного покрова, но казавшаяся живой и дышащей, и чувство постоянного присутствия другого существа, непонятного и чужого, осталось как самое неприятное воспоминание за весь переход.
Оглянувшись, я понял, что все, кроме меня, спят мертвым сном. Старейший из нас посапывал, а самый младший постанывал, ему снилось нечто неприятное, иногда он неразборчиво говорил одну-другую фразу сквозь сон. Под самым потолком было маленькое окошко, но луна, видимо, находилась сейчас с другой стороны, потому что только несколько слабых звезд представали источниками света. Тем не менее, от окошка шло столь характерное для поздней ночи мерцание, и оно самым неожиданным образом преображало лица моих спутников. Мне казалось, я могу читать их мысли, но что это были за мысли. Я отвернулся к стене и попытался заснуть вновь, но сон не шел. Голова была забита дурацкими песенками, детскими стишками и считалками, отрывками заученных давным-давно молитв, нравоучительными историями без начала и конца. Все это всплывало в произвольной последовательности из самых глубин моей памяти. Мерцание превратилось в яркий свет, хотя я понимал, что это лишь игра моего восприятия, результат усталости, не более. Мышь пробежала мимо еще раз, может быть, это была и не мышь, а какой-нибудь иной, местный зверь, также обитающий под крышами человеческих обиталищ и ворующий остатки жизни, судьбы и счастья, чтобы припрятать их в своей глубокой норе. Мои конечности похолодели, мной овладела апатия, и тут я окончательно проснулся.
Я не мог двигаться. Все члены одеревенели. Слух обострился необыкновенным образом.
За дверью послышались осторожные шаги двух людей, судя по всему, мужчины и женщины. Женщина шла первой. Она приотворила дверь и тут же закрыла ее, но мне хватило и мига, чтобы узнать служанку нашего хозяина. Мужчина, наверное, слуга, подумал я, и тут же мужской голос прошептал несколько слов, я узнал хозяйский голос. Я четко понимал о чем они говорят, хозяин спросил: спят ли они. Да, ответила служанка, их непросто теперь будет разбудить. Вот хорошо, обрадовался хозяин, я ломал голову, как у меня получается их понимать. Хозяин со служанкой удалились, вновь стало тихо, но новое чувство доносило до меня ржание лошадей и треск горящих поленьев на другом конце города. Много мужчин, чувствовал я, движутся сюда с недобрыми целями.
В воздухе царствовал пряный запах. Мои спутники, казалось, превратились в собственные портреты, вытканные на коврах, я задумался, разрешено ли в этой земле изображать людей.
Внезапно я услышал скрип во дворе, будто что-то делали с воротами, странно – скорее закрывали, чем открывали, но кто станет закрывать ворота среди ночи. Тут я вспомнил, что ворота все время были открыты. Послышался стук копыт, приглушенные крики, вот приблизился кто-то к постоялому двору, крики обрели четкость и суровую чистоту звучания. Сразу же в доме началась суета, разнеслись визги, и топот ног, и захлопали двери, миг – уже и выстрелы раздались под самым носом, уже и мольба о помощи, неизвестно к кому обращенная – за стенкой, что близ меня. С крыши упал тяжелый предмет и громко ударился о землю.
Шум нарастал, он уже доносился из-за двери. Я вновь попытался встать, но не был способен пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже чуть приподнять голову. Дверь треснула и упала, выломанная чьим-то мощным ударом. В комнату ворвалась толпа людей с факелами, за ними семенил испуганный хозяин. Оставьте их, говорил он дрожащим голосом, и я понимал его слова, как понял ответ ворвавшихся, хотя те вообще ничего не говорили, просто – схватили одного из моих спутников и перерезали ему горло ножом. Я лежал, открыв глаза, ко мне бросились двое или трое, но тут же застыли в недоумении, да он помер, сказал юный абориген, указывая на меня пальцем, в это время остальные методично убивали моих спутников, и никто из них не проснулся перед смертью. Молчаливый воин пнул меня ногой, а другой – ткнул копьем в мой живот, я ощутил острую боль и на мгновение забыл о творящемся вокруг побоище. Хозяин закрыл меня рогожей. И я долго ничего не слышал, только неясный скрежет, подобный шелестению стрекозиных крыл, не давал мне потерять связь с миром.
Ночь закончилась, наверное. Где-то там утро.
Я ничего не вижу и не слышу. Я закрыт рогожей.
Пришел хозяин, приподнял рогожу, посмотрел на меня. Ничего не сказав, ушел.
Может быть, я ошибаюсь, но вроде как лежу здесь шестой день, и рана моя уже не кровоточит. Шевелиться не могу, и муха сидит на большом пальце левой моей ноги.
Пришел хозяин с каким-то бородачом, который ощупал меня и намазал гноящуюся рану липким веществом с дурным запахом. Хозяин то и дело морщился, наблюдая эту процедуру. Потом бородач сказал ему: человек жив, но не способен двигаться, он слышит и видит нас, но не может ответить; так береги его, он – редкость из редкостей, учитель мой говорил, что не найти диковин подобных чаще чем раз в шестьдесят лет. Они говорили на местном диалекте, которого я не знаю, но почему-то понимаю все дословно. Уходя, они прогнали муху, спасибо им.
На двенадцатые, по моим расчетам, сутки, желудок впервые потребовал еды. Как дать знак хозяину?
Хозяин, по счастью, сам догадался: раз я жив, меня нужна пища. Служанка кормит меня, просовывая ложку с вязкой кашицей (не могу понять, что это) за язык. Глотательный рефлекс срабатывает, служанка улыбается, гладит меня по голове, как младенца.
Однажды он пришел и выразительно посмотрел на меня. Зачем вы пришли в наш город, сказал хозяин постоялого двора, мы не звали вас. О, можешь не отвечать, вскричал он тут же (будто я мог ответить), я знаю, у вас было дело, но суть этого дела слишком далека от нас. Мы никогда не поймем того, чего в принципе не в состоянии понять. Знай: не ум говорит за меня, но сердце, и он сложил руки на груди, начал раскачиваться из стороны в сторону, промычал невоспроизводимый мотив, который будет существовать в моей памяти всегда.
