Виктор Корнев - Четыре реки жизни
Основным нашим развлечением зимой было катание на санках с горок, которые нередко сами же и заливали, и своеобразный хоккей. Выбирали расчищенный и освещенный участок дороги, обозначали ворота из палок или больших кусков мерзлого снега и гоняли в валенках найденную на помойке консервную банку. Клюшки вырезали из растущих рядом изогнутых веток американского клена. Игра сопровождалась грохотом банки и нашим ором, поэтому нередко, после десяти вечера, выскакивал из барака кто-нибудь из взрослых и разгонял нас по домам. Когда я учился в третьем классе, отец купил мне лыжи с палками. Лыжи небольшие, метровой длины и креплениями под валенки. Освоив все горки у дома, мы нашли заброшенный карьер и сломя голову, носились с его круч, прыгая на самодельных трамплинах. Через пару недель задники моих лыж треснули и приходилось раз в неделю набивать накладки, чтобы совсем не раздвоились и можно было, хоть как-то кататься. Спустя многие годы, уже после армии, на хороших лыжах я бывал на том карьере и даже не пытался скатиться с тех круч, что преодолевал в детстве. Настолько они были круты, что страшно разбиться.
На санках мы тоже катались своеобразно – или сидя на выгнутой спинке санок, упираясь лыжными палками в снег, или стоя на одной ноге и держась за приваренную дугу, отталкивались другой ногой, как приезде на самокате. Ездили и "задом на перед", лежа на спине и отталкиваясь задниками валенок или сапог. Причем при таких вычурных способах катания умудрялись развивать скорость бегущего человека. Конечно, ездили мы и обычным способом, причем вдвоем, один ложился на санки, а другой садился ему на спину и оба управляли ногами, когда неслись с горы. В конце февраля, когда начинал дуть сильный ветер с недалеких казахстанских степей, на легких санках, с куском фанеры, в виде паруса, мы катались, по выходным дням, когда почти не было машин, по скользкой накатанной дороге. Обычно, на таком импровизированном буере уезжали за полтора, два километра, потом парус выбрасывали и шли против ветра с санями на горбу.
Почему-то в те годы было очень много снега, нередко сараи заносило под крышу, да и у заборов наметались сугробы под два метра. Весной, когда воздух становился прозрачным и вкусным, а детская жеребячья энергия начинала хлестать через край, наша ребятня начинала прыгать с крыш, заборов, со всего, что торчит из-под снега. Причем старались прыгать с кульбитами, переворотами, приземляясь по пояс в мягкий глубокий снег. Помню, как я, раскачивая одной ногой в тяжелом валенке, умудрялся сделать сальто вперед с места, а уж с разбега, или с забора, тем более. Домой приходили с полными валенками снега, в мокрой одежде, за что доставалось от матерей. Конечно, были небольшие травмы, простуды, но после таких «спортивных занятий» спали, «как убитые».
По весне наш двор заливала талая вода. Она нередко подходила даже к нашему крыльцу, а соседнему бараку доставалось еще больше, там заливало крыльцо по вторую ступеньку. Вода заливала сараи, трансформаторную будку и огороды. Люди передвигались в больших резиновых сапогах, держась за заборы и проваливаясь в талый снег и лишь для нас потоп был радостью. Вся ребятня начинала мастерить и пускать кораблики, причем умудрялись делать даже трехмачтовые красавцы метровой длины. Став взрослее, уже в шестом классе, мы делали кораблики с электромоторами. Моторы тоже делали сами – отжигали жесть от консервных банок, вырезали и склеивали детали ротора и статора, мотали из тонкой эмалированной проволоки обмотки, паяли коллекторы и щетки. Батарейки выменивали у старьевщика на тряпки и цветной металл, сами делали выключатели и реле, чтобы мигала лампочка на мачте. По несколько часов не вылезали из воды, пуская электро-корабли, на ходу ремонтируя их и вылавливая, после далекого плавания. Весь вечер такой кораблик курсировал от одного крыльца к другому, направляемый умелыми мастерами-капитанами. Радости мелкотни и удивлению взрослых не было предела. Уже тогда родители гордились моей мастеровитостью. Был период, когда из подручных досок и бревнышек сооружали плотик и по одному плавали на нем. Даже из старого топчана сделали лодку, нарастили борта, а щели замазали жирной глиной. Второму мореплавателю не повезло – глина размокла, в щели пошла вода и матросик, не дотянул до берега. Лодка-топчан затонула, а бедолаге пришлось, по самые «помидоры», покидать корабль под смех большой толпы.
Как только начинало хорошо пригревать солнышко, стаивал снег в округе, подсыхали дороги и тропки, в нас просыпался древний дух охотников и путешественников. Сначала мы обходили все близлежащие водоемы и ручьи и если там находили какую-либо живность, начинали ее ловить. Доставалось, прежде всего, сусликам. В начале пятидесятых годов, степь начиналась сразу за лагерями, т.е. около километра от дома, сразу за второй дорогой. Тогда еще не было на этих просторах ни кладбища, ни огородов, а была дикая пустынная степь. На ней произрастал ковыль, с вьющимися по ветру серебристыми нежными прядями, горькая стального цвета степная полынь, да ближе к железной дороги, заросли высокой пахучей конопли. В левом ближнем углу этой огромной степи находилось небольшое озеро, поросшее черемухой, ивняком, да красноталом. Там мы и ловили первую свою рыбу - мелкую сорожку и баклю. Года через два-три невдалеке построили кладбище, озеро окружили мелкими свалками, начали распахивать степь под огороды и наше первое озеро постепенно стало мертвым болотом.
А тогда-то на нем гнездились утки, цвела запашистая черемуха и росли красные коврики дикой степной клубники. Из озера мы брали воду и заливали сусликовые норы. Ловили так, двое носят воду и льют в норы, а остальные стоят, наготове с палками у выходов, или держат петли на палках из тонкой, отожженной на костре, медной проволоки. Шкурки потом сдавали старьевщику и меняли на крючки, батарейки и даже фонарики. Так что к летней рыбалке готовились основательно, хотя и было многим всего лет по девять.
***
Глава 2. Дорога на речку.
Постепенно, не спеша, и в наши края, приходило лето, самая радостная пора для детворы. А приходило оно в ту далекую пору на Южный Урал обычно в конце мая, в начале июня, с грозами и ливнями. Плавательный сезон мы начинали с 25 мая, в это время нередко жара доходила до 20 –30 градусов на солнце, вода в реке светлела после мощного паводка и входила в берега. Но оставалось много небольших озер и заливчиков, в которых вода быстро прогревалась и можно было купаться.
Компанией в 5-7 человек, с удочками и припасами обычно отправлялись часов в десять на речку, а возвращались усталые и голодные, не раньше восьми вечера. Когда повзрослели, уже лет с десяти сначала приходили затемно, а потом вообще стали оставаться на ночь на реке и приходили домой только на следующий день, к обеду.
Обязательно брали лески и крючки, поплавки делали из гусиных перьев и березовой коры, которой по берегам было навалом. Особенно ценились наборные, из тонкого пера и пробки. Дробинки из свинца и его тонкие листы были у каждого в коробочке с крючками и все это добро тщательно оберегалось. Почти у каждого был заплечный вещмешок, в котором кроме снастей, хранилась и еда. Полбулки черного хлеба, кусок сала, в середине лета к этим деликатесам добавлялся душистый, пупырчатый огурец, лук и редиска, причем нередко и из чужого огорода. А ранней весной обходились подножным щавелем да диким луком.
Путь на речку был неблизким – почти три километра пешего пути по жаре. Но местность довольна ровная, где по дороге, где по тропкам, напрямую, через кусты и пустыри. За разговорами, с беготней и подзатыльниками друг другу, незаметно, обычно за час, доходили до речки. Но иногда возникали и проблемы.
Наш короткий путь пролегал по небольшой дорожке между двумя лагерями, которые находились в полукилометре от бараков. Один лагерь мужской, на двадцать тысяч, другой женский, тысяч на десять. Вышки с «попками», колючая проволока и запретки, с бегающими овчарками на длинных тросах, вечно облаивающие нас, как и других людей, что не в солдатской форме. Вдоль нашей дорожки шла сливная вонючая канализационная канава, но на ее берегах росла черная смородина, ежевичка и проглядывали кустистые островки клубники. Все это мы поглощали не прерывая движение, не смотря на вонь от канавы. Где-то с десяти лет мы все начали поголовно курить, наметанный детский глаз замечал "бычек" в траве за 10-15 метров и мы «хором» бросались на него. Собирали впрок в пустые пачки из под папирос, а потом курили на речке, две - три затяжки и передавай соседу. Годам к 12 научились покупать сигареты «Южные», «никому не нужные». Эти такие коротышки, за 14 копеек, их мы покупали на сданные бутылки, что собирали перед походом на речку. Зрение было настолько цепкое, что ни одна, брошенная спичка, не миновала нашего внимания. Все пачки и коробки обследовались и иногда удача сопутствовала нам, нередко находили в коробке одну, две спички, а бывало и целую папиросу, приклеившуюся внутри выброшенной пачки.
