Сергей Красильников - Сучья кровь
— Это из-за учёбы, — оборвал её Женя. — Наташ, ты слишком…
— Нет, это не из-за учёбы. На учёбе всё по-другому, совсем. Я там не сталкиваюсь с такими… С такими категориями вещей. Я месяц назад видела, как гигантский комбайн, какой-то механизм, пережёвывал креветок. Там вся трагедия была в том, что креветки успевали перед тем, как их зажуёт машина, икру в резервуар выкинуть. Из икринок быстро развивались новые креветочки, росли, и когда более-менее вырастали, их тоже засасывало в механизм, и они откидывали ещё икры… И все со мной говорят, и креветки, и мальки, даже икра: Наташа, Наташик, мы маленькие креветочки, нас всех съедят, нас родили, чтобы съесть, мы все в комбайн пойдём, Наташа, Наташик… Наташа, Наташик, нас родили, чтобы съесть… И дрыгаются, Жень, все в этой мутной воде так дрыгаются…
— Это от учёбы, — тупо повторил Женя, хотя сам уже начал понимать, что не от учёбы.
— Мы там пищевые цепочки и геологические эпохи осиливаем, — отчаявшимся голосом ответила Наташа. — Слушай, ты ведь веришь в экстрасенсов?
— Эй! Вы где там… — послышался в темноте голос Ксена. — Ната! Женька!
Вскоре все четверо снова сидели за столом в «Старом Томе». У дверей ненавязчиво гудел телевизор, который смотрела барменша. Через два стола у окна резались в карты гопники («Эх, Витя бы развлёкся…», — подумалось Жене); мужик в котелке кушал гарнир с отбивной. Опьянение медленно выползало из кружек, втекало в руки, шло по телу, забиралось в голову и вырывалось в виде разговоров в воздух.
— Я боюсь людей с голубыми глазами! — признался друзьям пьяный Ксен. — Да, я честно скажу, я боюсь людей с голубыми глазами. Они давят на меня. Пока я учился в универе, в моей группе было кроме меня ещё девять человек, и у всех — голубые глаза. Или синие. Такой, характерный только для глаз, цвет. Такое вот стечение обстоятельств. И мне всё время казалось, что они как-то… Умнее меня, что ли. Или как-то превосходят. От этих постоянных взглядов у меня болела голова даже…
— Это у всех наркоманов такое, — улыбнулся Толя. — Кажется, что окружающие тебя умнее. А голова у тебя от другого болит.
— Нет, в этом есть здравое зерно, — заметил Женя. — Я читал в одной книжке, что люди делятся по цвету глаз на типы характера. Даже не на типы, а как бы на силу характера.
Все сразу, не сговариваясь, заглянули друг другу в глаза — изучали цвет.
— Да, это так! — воскликнул Ксен. — Это — чистейшей воды правда. Люди с голубыми глазами сильные. С карими — наоборот, слабые. Их легко подавить. С зелёными — интересные. Мне с ними просто общаться. У меня у самого зелёные. Вот и у Натки зелёные.
— А серые — это что значит?
— Не знаю, — честно ответил Ксен. — Мне как-то редко попадались люди с серыми глазами.
Женька задумчиво отхлебнул пару глотков. Глаза у него были серые, но не чисто серые, а с едким, ядовитым желтоватым оттенком.
— Я, если смотрю на людей, больше отмечаю не цвет глаз, а частоту моргания, — сказала Наташа. — И то, опускает он взгляд или нет. Или к потолку отводит. Вон Толик постоянно к потолку отводит — о чём-то, значит, своём думает. А Женя либо в пиво смотрит, либо в глаза.
— Я бухать бросать думаю, — сознался Женя.
— Ты чего?!
— Серьёзно?
— Устал. Надоело.
— Как — надоело?! А кто мне полтора года назад на рыбалке доказывал, что ничто не может быть абсолютнее счастья ночного одиночки с бутылкой в руке?! Помнишь, как мы у костра пиво глушили? — Ксен похлопал Женю рукой по плечу. — Чего ты так?
— Ну а вот что ты полезного сделал за последнее время?
Повисла пауза. Тяжёлая, неловкая пауза. Женя, сам того не понимая, случайно попал в болевую точку Ксена.
— Для кого — полезного? — спросил Ксен, наклонив голову. Смотрел куда-то в стол, словно бы желая послать всех куда подальше.
— Ну, для других, например.
— Ничего не сделал.
— Как же так? — тихо спросил Женя.
— А вот так, — Ксен взял кружку, отхлебнул пару глотков и окинул взглядом сидящих за столом — не каждого по отдельности, а всех сразу. — Жить можно либо для себя, либо для людей. Либо ещё — для вечности. Чтобы жить для вечности, нужен талант, а у меня его нет. Чтобы жить для других, нужно уметь любить. А я…
Он замялся и посмотрел на Наташу. Наташа отвела взгляд.
— А я не умею, — продолжил Ксен. — Или умею, но как-то не так… Как-то неправильно. Что остаётся? Для себя жить.
— Ну ведь и для себя полезного ты ничего не делаешь, — сказал Толя.
— Чего смотришь на меня, смотришь… Смотришь так пристально, — Ксен покачал головой. — Я всё понять не мог, что не так, Толик. Что тут не так. А вот сейчас понимаю: глаза-то у тебя у одного из нас всех — голубые. Честно? Да, честно скажу тебе: свинья. Свинья, поросёнок я настоящий. И ничего больше. Сука.
— Артур, хватит, — попросила Наташа.
— Ну а вы что, думаете, вы лучше? — с удивлением встрепенулся Ксен. — Вы думаете, вы лучше меня? Ты-то, Женька — сколько уже раз пить и курить бросал, а? Сколько раз? А не можешь… Тоже, каждый себя давите, только по-своему. Ты, Толя — наверное, много полезного сделал?
— Я на машину коплю, — гордо ответил Толя и непроизвольно грудь выпятил — выставил вперёд своего супермена. Глотнул пива, съел чипсов горсть — как точку поставил.
— Два года уже копишь…
— Машины дорожают, — скептически заметил Толя. — И зарабатываю я немного. Но если долго долбиться, если долго делать одно и то же, то ты достигнешь чего хочешь.
— Ты в завтрашнем дне живёшь, — сказал Ксен. — Так и проживёшь там всю жизнь…
— Ну и я верю, что наступит хорошее завтра, — улыбнулась Наташа. — Иначе зачем жить?
— И ты, Женька, веришь?
— Нет, я не верю.
Все посмотрели на притихшего Женю. Он сжался в своём углу, ушёл в тень вешалки, на которой висели куртки приятелей, ушёл в свои мысли.
— Я верю, что всё хорошее уже было, — сказал он. — Верю, что всё хорошее в прошлом. Это как в «Красоте по-американски»: а дальше всё катится по наклонной плоскости…
— Давайте выпьем за сейчас, — прервал его Ксен. — Давайте выпьем за сейчас и протрезвеем от этой жизни. Выпьем за то, Чтобы Сейчас.
Стукнулись бокалами — но грустно стукнулись. Каждый о своём стукнул. Толе подумалось, что и вправду, может, никогда на нормальную машину-то и не накопится? Всю жизнь вот так копить и ездить на ржавой консервной банке… Наташа подумала, что ей с Ксеном ещё жить и жить, и сегодня вечером он будет беспокойный и задумчивый, а то и буйный. Женя вспомнил о том, как полтора года тому назад они с Ксеном ночью на рыбалке пиво пили, а утром вытянули увесистого сома.
А Ксен подумал: как же японцы пьют своё сакэ из блюдечек и чашечек — ведь не чокнешься же по-настоящему вот так, с друзьями, за жизнь.
Ночевать у Наташи и Ксена больше почему-то не хотелось. Неприятно было то, что когда Наташа пересказывала свои кошмары, Женя непонятным образом спроецировал их в себе и слишком ярко увидел. Расскажи ему кто про автоаварию, даже с нарисованной схемой куда что врезалось и где, и в каком виде трупы лежали — пожал бы плечами. А тут — в голове цветные картинки рождаются… Страшные, страшные картинки… Да ещё и Ксен со своими пророчествами и мудростями. Между вторым и пятым бокалом он всегда такой становился, но сегодня его тяжко, чрезвычайно тяжко было слушать — потому что говорил он не просто обычный свой вздор, а накипевшее. С того самого вечера три года назад случайно утвердилась традиция говорить всё как есть, с чувством, что завтра разойдёшься с этими людьми в разные стороны и не встретишься никогда. Может, именно поэтому иногда так горько становилось после этих посиделок вчетвером. Как чеховский доктор Львов — слишком много правды, не щадя никого, не думая о последствиях, одна голая, туповато-глумоватая правда…
— А я на самом деле просто пива попить зашёл, — сказал тогда, три года назад, Толя. — Ничего такого трагичного у меня не случилось… Ну, разве что, работа доканала.
— Чего же ты делаешь на работе? — спросил Ксен. — Небось, вышибала в баре? В казино каком? Или нет, погоди… Дай угадаю. Ты санитар. Или грузчик?
— Не угадал, — улыбнулся Толя. — Но польстил. Я так круто выгляжу?
Наташа засмеялась. Впервые за весь вечер — до этого она сидела как в воду опущенная.
— Ты повар, — сказал Женя. — Повар или ещё кто из пищевой промышленности.
У Жени был знакомый пищевой технолог — от него Женя узнал, что пельменей с настоящим мясом почти нет, и что обычно внутри пельменей находится крахмал, отруби, промышленные отходы и ещё всякое дерьмо, чуть ли не поролон и пенопласт.
— Когда к нам приходит санитарная комиссия, мы надеваем фартуки, шапочки, перчатки, специальные защитные очки, и ходим по цеху с серьёзным и занятым видом, — как-то по пьяни сказал технолог. — А когда они уходят, мы садимся и курим дальше.
