Светлана Борминская - Дом золотой
Потом, уже ближе к ночи, вышел расслабленной походкой и, взглянув на двух самых настырных бабок с внучиками, разглядывавших его, как папуасы марсианина, сел в свою конфетку-машину и по ухабам поехал туда, где едят икру ведрами и пьют золотые пузырьки из дорогих и пыльных бутылок. Так, по крайней мере, обе ошалевшие бабули объясняли что почем своим внучатам вместо сказки про балду на сон грядущий.
Тетя Маруся Подковыркина, которая как раз шла из гостей с бидоном молока и лицезрела первый отъезд генерала, крикнула через всю улицу, разинув рот до земли:
– Кощей замороженный! Всю дорогу уделал! Лемонтируй давай!..
Генерал медленно повернулся, посмотрел на источник душераздирающего крика, а Маруся чуть не выронила бидон, оступившись в яму, хотела было выругаться, но день был постный, завтра к батюшке на исповедь, да-а… И как ни удивительно, была услышана. Через неделю, да какое там, через шесть дней Пухляковскую так разровняли военные трактора и заасфальтировали таким сиреневым асфальтом все те же самые срочные солдаты, такой асфальт, по слухам, только в штате Мериленд и вот на улице Пухлякова теперь.
Фаинина кошка Тишка также была свидетельницей приезда Эдуарда Бересклетова, ввиду того, что безвылазно сидела на крыше и ловила на ужин котятам птичку или двух, как повезет.
И кто бы мог подумать, что произойдет дальше?!
Значит так, многие тогда Эдуарда увидели и многие согласились, что он кощей, и только одна такая, Грехова, из засыпного дома у реки, сочла его элегантным и похожим на фаллический символ индейцев-майя. Что было, мягко говоря, притянуто за уши, если не выразиться менее изящно. Тем более что блеклая свободного покроя одежда Бересклетова, на самом деле очень дорогая, отнюдь не выглядела для русской глубинки дорогой, и если бы на улице узнали истинную цену в английских фунтах костюма нового соседа, многие бы начали плеваться в недоумении.
Наконец, где-то через два дня, как уложили асфальт, привезли генеральшу. Сам Эдуард и привез. Генеральша была посимпатичнее – высокая, голенастая, подстриженная «под мальчика» и с очень подвижной шеей, все разглядывала и улыбалась через раз, и когда выкатилась из машины в своих кремовых бриджах и синей кофте на бретелях, и когда поздоровалась с толпой бабок, которые снова были тут, как часовые у мавзолея.
Эдуард называл ее при всех Любашей и Лялею. Ляльке было на первый и сто первый взгляды – лет пятьдесят, как и самому.
Веселая женщина, согласились все, слушая через забор ржание генеральши.
Чужая радость, если ты, конечно, не убийца, обычно вызывает ответную улыбку. Бабки, ухватив под мышки своих продолжателей родов, разошлись по домам и новых соседей признали.
А что, в Москве – Кремль, в Петербурге – Эрмитаж, а на Пухляковской улице – Эдуард с Лялею. И ничем не хуже. Опять же – асфальт сиреневый и фонари сверкают!
Жить можно.
Страхи
Конечно, в конкурсе Мисс кошачья Вселенная Тиша не участвовала, но на улице Пухлякова Тишкиной красотой любовались многие старухи.
Фаина даже боялась за кошачью жизнь, как бы не извели серую красу от зависти. Убить кошку – секундное дело. Кошачья голова не больше яблока и такая же твердая.
Как-то в позатом году не дала тетя Фая последнего котенка одной такой, Рукова фамилия. Очень ценились на улице котята от Тишки – воспитанные, опять же мышеловы. Кошки, надо вам сказать, как и люди – разные бывают, от на редкость дурных до необъяснимо умных. Так вот, не дала Фаина Руковой котенка, а через два дня пришла Тиша домой на трех лапах, волоча раздавленную четвертую.
Горе.
Залила Фаина кошачью лапу йодом, не спала пять ночей, плакала вместе с кошкой, так было, не передать, хорошо – выздоровела, а если бы нет?
Собаки и прочие враги
Она была из высшей кошачьей касты – умеющих открывать любую дверь лапами и сильной усатой мордой, умной и глазастой. Конечно, если дверь не закрыта на английский замок или, хуже того, щеколду. Открывала дверь, толкая ее лапами, не только изнутри, но могла открыть и снаружи – зацепив когтем за дверное полотно, тянула изо всей силы дверь на себя.
Тишка была редкой кошкой, но для любой большой собаки, которых бегало по Соборску видимо-невидимо, такая кошачья одаренность большой ценности не представляла.
Собаки, бездомные и домашние, были бичом соборских кошек. Собаки ели кошек или просто разрывали их на спортивный интерес, особенно в зимнюю бескормицу. К сожалению – это правда жизни последних злых лет. У многих на улице ушли и не вернулись Пушки и Мурочки. Именно зимой, когда кошка вязнет в снегу, и собаке на длинных ногах догнать ее помогает голод – тетя Фаина беспокоилась особенно.
Собаки…
Была еще одна опасность.
Тетя Фая сажала перед собой кошку и втолковывала ей, как старой глухой бабке с вредоносным характером:
– Тишка! Дура старая! Не воруй фазановских декоративных кур. Тебя уу-убьют! Ведь кошка не стоит ни копья! А как мы без тебя, Тиша?..
Из-под стола на двух беседующих женщин печально смотрели два котенка этого лета, один в полоску, другой сливочный.
– Разве тебе мало молока? Разве тебе мало творога?
Кошка отворачивалась от тети Фаи и, не мигая, смотрела в окно на деда Сережин забор, за которым кудахтали золотые фазановские курочки. Так алкоголик смотрит на запотевшую бутыль самогона, так беременная девушка раздевает глазами банку с солеными огурцами…
– Боже ж мой! Ведь тебя убьют! – в исступлении хваталась за свои торчащие под разными углами уши тетка Фаина. – Разве жизнь можно сравнить с курою?!
– Понимала бы чего, – коротко муркнув, тяжело падала на четыре лапы серая, как мышка, Тишка. – Пошла я… Котяты, за мной!
И пара мелких котят, высунув алые языки, бежала за своей большой мамкой в огород. Учиться кошачьему нелегкому ремеслу, в котором ловля мышей отнюдь не главное – занимательное хобби, не более того.
И вот Тихоня пропала.
– Где искать? Куды бечь? – спрашивала тетя Фая у котят, те молчали, вглядываясь в четыре стороны света. Мелкие бесенята. Им шел только третий месяц, и свои уроки по мышеловству они должны были получить только к сентябрю.
О сокровищах
У тети Фаи было большое богатство. Угадайте, какое?
Ни в жизнь не угадаете! У тети Фаи было четыре зуба, что в шестьдесят девять лет для русской женщины навроде четырех бриллиантов. Даже многовато, пожалуй. Два сверху – два снизу. Жуй – не хочу.
Так что, когда тетя Фая улыбалась, открывая полный четырьмя зубами рот, соседский дед Сережа, тот самый, таял от восторга и в ответ бахвалился своими двумя.
– Выходи за меня замуж, Фаина, – прижав руками сердце, чтобы не выпрыгнуло, просил дел. – Файка-душа! У тебя корова, у меня пара кур. Заживем!
– Я высоких люблю, Сереж, – безмятежно делилась сокровенным тетя Фая.
– А я и есть самый высокий, – становясь ботинком на сапог, убеждал дед Сережа строптивую Файку. – Ну, на нашей палестинке у реки!
– Да тебя, Сереж, из-за смородины и не видно, – заглядывала за куст тетя Фая.
– Душа моя, да ведь…
– Пора мне, Серый, вечерняя дойка, – тетя Фая поднималась, оправляла длинный подол в коричневых цветах и быстрым шагом от греха подальше шла домой.
Дед Сережа крякал, принципиально не глядел Фаине вслед, потом все-таки вздыхал и посматривал, но так, незаметно, как Фаинушка идет к дому.
Близнецы ржали в кустах и вдруг стихали, чтобы через пару секунд со сдавленным «а-а-а-а» орущим клубком выкатиться на тропу.
Дед Сережа снова крякал, морщился, думал недолго, махал рукой и косолапо шел разнимать свою мелкую плоть и кровь.
– Глаза ж друг дружке повыбиваете! Санька, убивец, отпусти Серого!
– Чего-оо?! – вырывался Санька, рубашка трещала в дедовой руке.
В итоге у деда оставался Санькин воротник и растерзанный Серый, который был послабей братца.
А тетя Фая, подоив корову, шла через сени в дом и вдруг вспомнила:
– Кошки-то нет!
Первую ночь и первый день Фаина Александровна как бы и не заметила пропажи. Лето – дела-дела-дела… С Малышкой, садовые, огородные, молоко не продашь – скиснет. Пропадет. Так что не жалко и отдать. Позовет вечером соседок победней и нальет по бидону. И тихо говорит: «Настя, молчи, и ты, Анюта, а то, кому продаю, начнут ругаться!» Анюта с Настею кивали и шли к своим домушкам, хоронясь и улыбаясь.
А на вторую ночь уже засыпала почти и вдруг вспомнила, что не видит свою дымчатую и огромадную кошку уже второй день.
– Боже мой! Тиша! Тиша!
И выскочила на крыльцо. На улице за дверью сидели котята и смотрели в темноту. Тетя Фая запаниковала, так ее и застала Маруся Подковыркина, которая спрямила путь и по-свойски шла через Файкин огород.
