Светлана Борминская - Дом золотой
Дед Сережа вдовел уже десятый год и был этим удручен, напрочь забыв, что будучи в браке называл свою Лизавету то язвой, то пилой – в зависимости от предмета спора. Как не стало Лизы, многое, над чем смеялся, стало не смешно. Некоторые мужики категорически не любят жить одни. Могут-то могут, но через силу.
– Хочу жениться! На бабе! – на пальцах объяснял девять лет подряд своему серьезному сыну дед Сережа.
– Женись, па, – разрешал Сережа отцу. – Мне че, жалко что ли? Ты ж с ней спать будешь, а не я.
– С кем спать?! – пугался по-перву дед Сережа и прикрывал колючие глазки, вспоминая, как выглядит голая Лизавета.
– С бабкой этой, – рассекая рукой воздух рядом с собой, Сергей показывал этакую бабуленцию.
– С какой… такой бабкой? – пятился от своего габаритного сына складненький и ладненький дед Сережа.
– А которая за тебя пойдет, – серьезно кивал сын.
– Чевой-то?! Я себе такую кралю выкопаю, не хуже твоей Надьки! У меня один глаз на Кавказ, а другой в Арзамас! – подскакивал дед Сергей.
Близнецы, притаившиеся под окнами, сначала пыхтели, только слышались шелесты и удары тумаков, которыми они одаривали друг друга, потом с визгами Серега гнался за Сашкой или Сашка за Серегой:
– Дед пошел себе невесту выкапывать! Из могилы! – орали они как резаные на всю улицу. – А-а-а! Прячь лопату! Нет, ты прячь! Нет, ты!
Золото самоварное
Тетя Фая достала заветную тетрадь и, открыв посредине, написала: «Сегодня 5-го числа этого месяца в 19 .35 после дойки дед Сережа Фазанов звал за себя. Просил сердца моего. Но я не отдала. Самой очень нужно».
Тетя Фая и смолоду-то была неприметная… Прически не делала, расчешет волосы на косой пробор, заплетет косу, устроит ее на затылке бараночкой. На вечерах все больше в уголке сидела и помалкивала. У всех девок от пляски каблуки отскакивали, а тети Фаины туфельки до сих пор целые в шкапу стоят. Ухлестывал за ней один такой Зубакин и, пожалуй, Тимаков и еще Губарев, и гнали ее и мать и брат Юрий замуж. А она уперлась и ни в какую не пошла. А тянуло ее, и очень сильно, – не поверите – в монашки. Да не было о ту пору, когда была тетя Фая молодой, монастырей. Позакрывали все, и кто желал из смирных девушек посвятить себя Богу Иисусу Христу, продолжали вынужденно жить мирской жизнью, что тоже, впрочем, немногим, да пожалуй, и ничем не хуже.
И всю жизнь была тетя Фая худенькой и пряменькой, и даже на старости лет, если взглянуть на нее, когда идет она рядом со своей коровой, просто взглянуть, – так вот сзади была и в шестьдесят лет тетя Фая девушка девушкой, такая же смешная и приятная, а спереди-то, конечно, старушка старушкой с серыми глазами, рыжими бровочками и заветренными губками на круглом загорелом лице. Улыбалась еще так – вздохнет и улыбнется. Из родинки на бороде торчало шесть кудрявых волосков и по два пышных волоска в усиках. Что тетю Фаю совсем не портило, а даже придавало бравый вид.
Почему тетя Фая так и не вышла замуж? Наверное, просто не хотела. И на насмешки, – ну такие, как там пустоцвета, вековухи и ни Богу свеча, ни черту мотыга, – могла и язык показать, но не обзывалась, потому как привыкла и к хуле, и к молве, и к пустой болтовне добрых и всяких соседушек и чужих злых людей.
В тети Фаининой половине две большие комнаты, кухня с печью посередке, сени с полками, уставленными банками с вареньем и пустыми чистыми, покрытыми газетой, лестница без перил на общий чердак, по которой лучше не лазить, – до того стара, аж сыпется. Еще двор, в котором живет корова и сонм мыши.
В передней часы с боем, дубовые полы крепкие, большой теплый диван, телевизор «Березка», ставни скрипят, когда ветру позарез нужно ворваться, пахнет старою жизнью, которая как столетняя бумага – выцветшая и ломкая от свернувшихся в трубочку лет.
В боковушке высокая мамы Катина кровать с двумя пухлыми метровыми подушками – ох, не охватить те подушки. На них спать да спать со слюнкой изо рта. Да все вставать приходится.
Мамин синий буфет, патефон на стульчике, пластинки в узле под кроватью, приемник «Москва» с желтым пыльным динамиком, керосиновая лампа на буфете – свет-то отключают через два дня на третий.
«Когда была я девушкой…»
Вот он, весь быт и обиход Фаиночки, почти не изменился с тех пор, когда была она молодой. В платочке с голубыми цветами, в платье из сундука, еще когда мая и крепдешин с батистом были необыкновенно дешевы и красивы. Это летом. А зимой в теплой коричневой маминой шубе. Внутри рыжая лиса – воровка кур. Фаина – третья хозяйка из семьи Хвостовых этой самой шубы, сверху плюш сине-бархатный с бобровым воротником, а бобру тому целых восемьдесят лет, старше Фаины бобр.
Дочки
Сколько себя помнила тетя Фая, у них всегда были коровы, и всегда Дочки. В основном черные большие Дочки, только две были рыжие, и обе бодуньи, но всегда и дедушка Николай, и бабушка Александра, и мама звали их Дочками.
И только последнюю, белую индийского племени, корову Фаина отважилась назвать Малышкой. Кошка Тишка и корова Малышка – так и жили.
Тишка была старше коровы на год и к корове относилась, как «дед» к новобранцу, подходила, нюхала, корова не возражала, но любила Тишу припугнуть копытом или рогом, чтобы не зазнавалась и перестала дразниться говядиной и колбасой. Кошка все острила, говорила, бывало, корове, напившись молока из блюдца:
– Вот зарежут тебя, наделают котлет, и мы с котятами будем тебя есть.
– Мало тебе мышей? – мычала, ничуть не обижаясь, корова.
– Мало! – азартно показывала розовый мокрый язык Тишка.
– Забодаю! – предупреждала корова, и Тишка с фыр-фыррр-ом выскакивала из сена и ветром летела в дом, чтобы помурчать и потереться о тети Фаины ноги.
Тишка знала, что она тигрица – мать кошачьего прайда и присматривалась к возможной добыче всегда и везде, нисколько не задумываясь о ее величине, и что не пролезет она в кошачий роток.
– Чем больше, тем лучше! – справедливо полагала она, котята задумчиво внимали мудрой матери.
Контра
Если вам совершенно нечем заняться, то подумайте и перечислите все оттенки серого цвета, ну вот как я:
пепельный,
дымчатый,
асфальтовый,
цвет дождя,
цвет волчьих глаз,
седой, мышиный,
расплавленный перламутр…
Так вот Тишка была как серебро. Как дымок сигарет с ментолом, скопившийся в углах комнаты, где за столом сидят веселые и нежные любовники.
Тишка, эта кошка тети Фаины была большая, полная, с круглой умной мордой, ясными глазами, в которых блистали янтари, и лапы у нее были в пушистых панталонах ручной работы.
Редкая, редкая по красоте кошка.
Ну ладно, ну пусть, но почему я все про эту кошку? Живешь-живешь, никаких кошек не замечаешь до поры до времени, разве до них?!
Вот у Маруси Подковыркиной тоже кот проживает, объедает ее, как может, кот Вася, ее отрада и игрушка с брюхом, которым он подметал землю.
За неимением внуков Маруся который уже год искала Васе невесту. Вася не спешил, метил углы вонючей струей в Марусиной избе, все диванные подушки в клочья изодрал, орал дурным мявканьем на весь чердак, а уходить дальше пятачка перед домом – ни-ни-ни! Все боялся, что украдут его враги, злые бабки всякие или пионэры, к примеру, убьют. Маруся объясняла коту, что в Соборске давно уже нет пионэров, выросли все и к котам без претензий, но Вася как-то вышел первого марта на улицу на невест посмотреть и себя показать и получил по горбу кирпичом от близнецов Сережи Фазанова. И больше на улицу ни-ни.
И тетя Маруся, ушивая драные подушки, увещевала кота:
– Дери, но меру знай! А то выгоню! Или давай невесту принесу – серую приятную, хоть и старше она тебя на двадцать лет, ты на этом когти не заостряй!
Фаина из рук в руки передавала Тишку соседке. Тетя Маруся, прижав кошку к груди покрепче и укрыв фартуком, тащила ее к себе домой. Тишка норовила удрать, высовывала голову из-под локтя, смотрела на свою хозяйку и вопила от страха. От Маруси пахло чужими щами и почему-то электричеством. И еще у Маруси было четыре тени, а у всех кошек две. Странно!
А в чужом доме сидел и ждал весь в складочках кот Вася и, увидев, что ему вытряхнули из фартука огромную Тишку, принимался истошно бахвалиться:
– Я Вася! Я кот! Смотри, я тут все диваны ободрал! Я кого хошь!..
Потом пугался. Вроде кот какой-то ругается! – мерещилось ему, перепутал все. И забивался в щель между печкой и сундуком.
Тишка досадливо разглядывала сперва кота, потом нюхала и морщилась на его хозяйку и бросалась к двери. Открыв ее мордой за пять секунд, кидалась в крапиву и перемахивала через нее в свой огород. И на следующий раз, и потом еще пять раз, ну никак, никак не получалось тете Марусе сосватать Васе невесту. И Тишка в конце концов стала ей настолько неприятной, что Маруся на кошку посматривала с подозрением и даже взялась небылицы про нее сочинять и плести.
