Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?
— В такую жару? — возмутился Морелли. — Что она там делает?
— Пока только беседует, — сострила Катока. — Беседует с героем дня.
Бедная Маргит! Хорошенькое удовольствие. Что ей этот канатоходец? Удивительно, как она до сих пор терпит. Сейчас появится в дверях и, надув губки, с благодушной иронией сообщит: «Я испросила у герцога соизволения закончить этот на редкость поучительный разговор».
Карчи взял Морелли за руку.
— Пойдем в кабинет. Захвати две бутылочки «Фанты».
«Ладно, — подумал Морелли. — Ладно. Мне все равно. Расскажу — не расскажу, сделаю — не сделаю, в конечном счете все равно. Главное — бороться, бороться до последней минуты».
— Если Маргит будет меня искать…
— Я ей скажу, — пообещал Тони. — Когда уйдет этот несчастный.
Несчастный?
Морелли зло уставился на Тони. Почему несчастный? Он не понимал.
«Все зависть, — решил он наконец, — все мы завистливые свиньи…»
— Что вы беспрестанно ерзаете? — накинулась Маргит на новенького. — Сидите спокойно. Вы что, нервничаете?
— Нет, — отмахнулся Петер, — злюсь.
— Почему? — спросила она и, спросив, почувствовала щекочущее волнение, которому сама удивилась.
— Вам не все равно? Вам ведь абсолютно все равно. — В его голосе была лишь спокойная убежденность, он не хотел обидеть.
Маргит усмехнулась.
— В общем-то вы правы. К чему болтать попусту. Вся беда в том, что в сознании двух людей даже самые простейшие понятия имеют разное значение… Мы произносим слова, и каждый вкладывает в них свой смысл…
«Ух, до чего же я умная, — подумала она и закурила сигарету, — только стоит ли изощряться в остроумии перед этим…»
Петер нерешительно протянул руку, чтобы дать ей прикурить, но на полпути рука его бессильно упала. Он немного помолчал, потом взглянул на Маргит.
— Вы чем занимаетесь? Вы ведь не в цирке работаете, да?
— Я жена Морелли, — неуверенно ответила Маргит. Знает ли он вообще, кто такой Морелли?
— А! Знаменитый Морелли! Тот высокий, лысоватый? Порядочный человек, должно быть.
Маргит звонко расхохоталась. Не обращая внимания на то, что у нее задралась юбка.
— Порядочный человек! Вот это здорово! Морелли — порядочный человек! Вы просто прелесть!
— Опять мы жонглируем понятиями, — спокойно сказал Петер. — Попробуйте вложить другой смысл в эти привычные слова…
Маргит обиженно вспыхнула. Ее хотят побить ее же оружием? Грубиян.
— Никогда не повторяйте других, даже такую важную персону, как я, любезный… как ваше имя?
Новенький произнес по слогам:
— Пе-тер Кро-на. Я, собственно, и не собирался повторять то, что вы сказали. Это слишком банально.
Маргит покраснела. Надо встать и уйти, бросив этого щенка. И зачем только она подсела к нему. Пытается грубостью прикрыть свою глупость. Под куполом он был, конечно, великолепен, но одно дело — там, наверху, а другое — здесь, внизу… Интересно, как он теперь выпутается?
Петер дотронулся до ее руки.
— Вы обиделись? В банальности тоже есть своя правда. Многие и до нее не дорастают. Иногда граница между банальным и глубоко самобытным весьма зыбкая… Вы чем занимаетесь помимо того, что греетесь в лучах мужниной славы?
«Его слова заставляют задуматься», — не могла не признать Маргит. В ней поднялось жгучее желание дать о себе как можно более исчерпывающий ответ.
— Я учительница. Печатаю статьи в специальных химических и биологических журналах.
— И вам не скучно? — наивно, как маленький, спросил Петер.
Маргит опешила, но тут же, сама себе удивляясь, с легкостью призналась:
— Ужасно скучно.
Петер удовлетворенно мотнул головой:
— Вот видите. А почему?
— Я об этом пока не думала… На первых порах, когда я что-то начинаю, я полна воодушевления. А к концу мне становится смертельно скучно. Странно, да?
— А почему вам становится скучно? — опять спросил Петер и поучающе поднял палец.
— Может, потому что… мало. Когда все готово, я чувствую себя, словно ребенок, устроивший в тазу бурю.
Петер по-мальчишески присвистнул.
— Если учесть, что вы учительница, в вас что-то есть. Только не надо сравнений.
— А чем плохи сравнения?
— Они не точны… Совсем не точны. Из-за них все расплывается.
— Кажется, я понимаю, — тихо сказала Маргит, и в ней вспыхнула тревожная догадка. — Вы стремитесь к совершенству, да? И то, что вы делали наверху, нет, так нельзя сказать, то, что произошло с вами наверху, — это поистине неподражаемо. Грандиозно!
Петер раздраженно притопнул каблуком.
— А я все-таки зол… словно я где-то напортачил… вы видели!..
Маргит пронзило радостью. У нее просят помощи!
— Видела! Это было великолепно, Петер. Клянусь, великолепно!
Петер откинулся назад.
— Тогда не знаю…
Маргит обиженно надулась.
— А я думала, вы все знаете.
Петер пронзительно рассмеялся.
— Этого еще не хватало! Надеюсь, у меня все впереди.
«Опять не понимаю», — призналась себе Маргит.
— Конечно, это прекрасно, когда человек постоянно недоволен собой.
— Не продолжайте, — перебил ее Петер. — Боюсь, мы сейчас собьемся на глупости.
Они вздохнули. Пахло выжженной травой и разогретой масляной краской. Пыльные цветы клонились к покрытой трещинами земле. Мир оцепенел в сиянии докрасна раскаленного солнца.
«Не знаю пока, — думала Маргит, поглядывая на неподвижные кусты, — не знаю, забуду ли я завтра эти цветы, эти узоры из белых камешков под ногами или буду помнить их долго-долго…»
— Сколько вам лет? — спросила она наконец, хотя ей было совсем неинтересно.
— Мало, двадцать шесть.
— А вам хочется быть стариком?
— Стариком нет, но немного постарше. Чтоб за плечами что-то было. Но увы, если ничего не происходит, то и не взрослеешь. Вы вот тоже остались ребенком.
— Я? — Маргит улыбнулась. — Мне почти тридцать. Знакомые считают меня слишком умной, муж иногда — излишне мрачной. А вы говорите — осталась ребенком! Боже!
— Все равно ребенком. Что в вашей жизни было? Считай, ничего.
— Неправда, — вспыхнула Маргит. — Раз мне пришлось такое пережить!
— Всего раз? — любезно осведомился Петер. — Любовь, наверное?
— Безумная любовь!..
— Этого мало. Один раз, одна любовь…
— Еще смерть матери, и дети… у меня могли бы быть дети, но…
— Не нужно об этом. Это серьезно, я понимаю. А вот вши у вас когда-нибудь были?
Маргит опять смешалась.
— Что вы хотите сказать?
— Я спрашиваю, страдали ли вы когда-нибудь от грязи, от ран? Сводило ли вам когда-нибудь нутро от голода?
Маргит непонимающе покачала головой. Петер протянул руку за ее спиной и запустил пятерню ей в волосы.
— Водились ли когда-нибудь вши в этой сверкающей лавине? — Его пальцы оглаживали затылок, неровности черепа.
Маргит, словно пес, молча отдалась ласке. Глаза ее закрылись. В памяти всплыл Морелли. Стихи, которые он ей читал. Браунинг, Китс, Ронсар, Малларме… Божественная музыка! Но сейчас она не помнит ни единой мелодии!
Петер отвел руку.
— Вам, наверное, надо идти.
— Я не тороплюсь, — быстро ответила Маргит и посмотрела на небо. — Тучи собираются… Может, будет гроза. А то жарко, сил нет.
— Какая нетерпеливая. Не любите ждать, романтику вам подавай, приключения.
— Это вы о грозе?
— О внезапных переменах. Прилетит облачко, принесет дождичка, и сразу полегчает… Вы ведь на это надеетесь, верно?
— А если я жажду бури, разгула стихий?..
— Не обманывайте себя! Все хотят счастья. Особенно вы.
— Кто это «вы»?
— Вы, женщины!
— Что, досталось от женщин? — спросила Маргит и почувствовала, что ей удалось свернуть на знакомую колею.
— Досталось? Нет. Не могу пожаловаться. Просто имел с ними дело, этого довольно.
— Вы так говорите, словно их у вас бог знает сколько было.
— А вам любопытно? Я и женат был.
— И что же, ушли?
— Нет, — спокойно ответил Петер, — она ушла от меня.
— Вы ее любили?
Петер повел плечом.
— Все не так просто.
— Не хотите говорить? — тихо спросила Маргит.
Петер молчал.
— Вы уже ни во что не верите? — Маргит прижала руку к животу. «Вот сейчас, сейчас все изменится…» — Не верите в случайную встречу, которая принесет вам избавление?
Лицо Петера дрогнуло, как у дирижера, услышавшего фальшивую ноту. Помолчав, он, однако, послушно ответил с некоторым оттенком горечи:
— В любовь, что ли? Нет… Вы уж простите. Было б только хуже, если б я попался вам на крючок.
— С чего вы взяли, что я… — воскликнула Маргит. Она делала отчаянные усилия, чтобы овладеть собой. — Вы что же думаете, что я…
