Артем Ляхович - Заговор
«Где там?», спрашиваю. Тупица.
«ТАМ», говорит она. «В ПОДВАЛЕ». И смотрит на меня.
Идиот, тупица. Смотрю на нее.
«Жива значит», говорю. «Еще».
«Ты что, не понимаешь? Ты что, не знаешь, где комендатура?»
«Хе, говорю. Попробуй этого не знай. Фатер твой в фуражке туда каждый день, как на мессу…»
Идиот.
Сглотнула, но стоит, смотрит:
«Подсолнух, говорит, а я ведь помню. Три года назад, забыл? Ты забыл, а я помню. Как я плакала. Ты все забыл». И плачет. Слезы текут, а лицо как маска. И тут повернулась, хотела уйти, но остановилась. Говорит:
«Комендатура — в городском архиве. Напоминаю. В ГОРОДСКОМ АРХИВЕ».
«И что?», спрашиваю.
«Ничего» — плачет. «В городском архиве. В ГОРОДСКОМ АРХИВЕ!!!» — выкрикнула, как ножом по ушам. И убежала.
А меня как дубиной треснуло.
Никогда не думал, что я такой тупица. И что Агнешка…
* * *Надо собираться. Отцу не скажу, матери не скажу. Уже порезал простыни на лестницу. Придавлю камнями — авось не сорвется. Главное, чтобы этот механизм не пострадал от бомбежек. Чтоб закрылось, когда эти свиньи наступят с той стороны.
Шансов, правдо, мало. Ноль.
Надо бы составить список, что с собой. Спокойно, хладнокровно. Дьявол, оружия никакого нет…
Все, хватит карякать. Каждая секунда на счету.
(здесь дневник Подсолнуха обрывается)
Приложение:
Возмутительное происшествие на Млынарской
Вчера, на второй день Рождества Христова, когда все католики радуются великим праздникам и прощают друг другу все грехи, на улице Млынарской около 10 часов пополудни случилось возмутительное происшествие. Вахмистр Макс Хунд был оглушен в собственном саду, и бесчувственное тело его было сброшено в уборную. Только чудом верный воин рейха избежал гибели. Всякому, кто знает что-либо о злоумышленниках, посягнувших на христианскую мораль и власть рейха, следует немедленно обратиться в комендатуру. В ответ на это преступление будут повешены 5 диверсантов, задержанных накануне. Казнь состоится сегодня, в 16.00, у здания комендатуры.
Робинзоны с Мазурских болот
16 апреля группа охотников (паны Тольба, Збражевский, Пшеславский и Гнысь), охотившихся на вальдшнепов в Мазурских болотах, сделала необычное открытие.
Подобравшись к труднодоступному берегу одного из озер в 12-ти километрах южнее С., охотники обнаружили неизвестный остров. Переплыв туда, они нашли на острове жилище, и в нем — мужчину и девушку. Они были больны и лежали в забытьи.
Когда охотники привели их в себя, «робинзоны» сильно испугались и хотели скрыться, но у них не хватило сил. Вначале охотники подумали, что перед ними — гитлеровцы или коллаборационисты, которые скрываются от народного гнева, и хотели застрелить их. Но услышав, как мужчина кричит девушке «беги, они отведут тебя в гестапо», охотники поняли, что ошиблись.
Когда недоразумение разъяснилось, они выяснили, что «робинзоны» не знают о том, что война окончена. Великие сражения, гремевшие неподалеку, они восприняли, как каратальные акции Германии. Они не отличали немецкие самолеты от советских. Последний год войны они не покидали своего убежища. По окончанию сражений мужчина делал вылазки в С. и соседние хутора за провиантом и одеждой. Кормились они в основном охотой и рыбалкой. Ни оккупанты, ни 238-я стрелковая дивизия генерал-майора Красноштанова, ни партизаны не обнаружили острова «робинзонов» — настолько он был труднодоступен.
«Робинзоны» не верили охотникам и думали, что их слова — некое изощренное коварство, имеющее целью выманить их с острова. Мужчина был вооружен винтовкой и все время держал ее в руках. Наконец, охотникам удалось убедить их, что перед ними — не враги, а друзья. Видя, что «робинзоны» больны, охотники стали настаивать, чтобы те немедленно отправились с ними в больницу, но «робинзоны» отказывались. Девушка при этом повторяла «я не покину остров, где лежат мои дети». Однако силы быстро покинули «робинзонов», и те не смогли противиться охотникам, переправившим их на берег, а оттуда — в С.
В настоящее время «робинзоны» находятся в С-ой больнице. Они больны пневмонией, их состояние оценивается как умеренно тяжелое. По их просьбе имена не оглашаются. Много ли еще подобных «робинзонов», раскиданных по лесам и болотам Мазурского края, скрывается от давно поверженного врага? Эти осколки недавней войны напоминают нам, как боевой сигнал, о том, что… (концовка статьи менялась в зависимости от места и времени публикации).
2. Разоблачение
Пассакалия — музыкальная пьеса, в которой тема, звучащая в басу, повторяется, как навязчивая идея, а на нее накладываются другие голоса и темы.
У домика Горпа вновь стоял автомобиль.
Старый Торссон давно чуял неладное. Он пробыл лесником 27-го квартала всю жизнь и застал еще времена, когда старый домик лихорадило контрабандой, и сам Горп орал на носильщиков, таскавших серые тюки. Торссон многое видел из-за кустов…
Горп давно отбыл к праотцам, его компания расточилась по миру, и домик пустовал лет двадцать, а то и больше.
С неделю назад Торссон вновь забрел сюда — и помянул дьявола: развалюха преобразилась. Вместо косматой обивки и гнилья белели чистые стены. Рядом пестрели следы работ — мятая трава, мусор, штабеля.
Торссон побоялся подойти к домику, хоть тот и выглядел безлюдным. Он не спешил обращаться в полицию. Всему свое время.
Повторный визит, однако, нанес жестокий удар его любопытству: мусор убрали. Сплюнув в бурьян, Торссон поклялся не прозевать ни единого события в тайной жизни домика.
В следующий раз ему повезло: не успел он выкурить и полтрубки, как вдали заурчал невидимый мотор.
Торссон быстро выбил курево и прыгнул жабой в кусты. Обманчивое горное эхо томило его несколько минут, и он уже устал ждать, — как вдруг рокот стал ближе, предметнее, и на поляну выкатился урчащий автомобиль.
За ним, погрюкивая, ехал прицеп, накрытый брезентом. К домику вела старая дорога, забытая еще со времен Горпа. Автомобилю пришлось нелегко — его оплели вьюнки, паутина, облепили комья грязи, и он был похож на медведя, выползшего из чащи.
Торссон замер. Задняя дверца, щелкнув, открылась, и оттуда выпрыгнул тот, кого меньше всего можно было ждать: мальчишка лет пяти.
Затем открылась передняя дверца, явившая юнца, тонкого, смазливого, с чувствительными девичьими глазами и смутным намеком на усы. Торссон, мысленно чертыхаясь (доверили авто молокососу), недоумевал: такая публика никак не вязалась в его уме с Горпом и контрабандой.
За мальцом, однако, вышел высокий мужчина в плаще. Лицо его показалось Торссону знакомым, но он не смог связать с ним никаких воспоминаний. Привычный ход мысли подсказал ему, что он мог видеть его в компании Горпа. Укрепляясь в догадке, Торссон вычленил в его облике черты преступной воли — крупные, властные линии лица и фигуры, скупую пластику движений, настойчивый взгляд. Погоди у меня, думал Торссон, припадая к земле, — небось ни сном ни духом, что бурьян имеет глаза и уши…
Молокосос-шофер сладко потянулся, что-то бормоча себе («…хорошо!», услышал Торссон), сверкнул улыбкой и отдал высокому честь:
— Приехали, капитан! Гей-гоп!
Торссон сморщился. Голос был бархатным, девчачьим — даже и не начал еще ломаться. Вековое презрение тертых волков к молокососам, не имевшее объяснимых причин, отпечаталось на физиономии Торссона, кислой, как его ватник.
— Отлично, Билли! — Капитан весело сощурился. — Здорово сработано! Вез нас, как китайские вазы.
— О да, премного благода… Юнга! — крикнул вдруг Билли, — нет, взгляните на него!
— Засиделось младшее поколение. Да и старшее, между нами говоря…
— Иди сюда! Юнга! Как лист перед травой!.. А вокруг-то — засада! шпиёны! враги! а он — скачет… Поррррхает, — рычал Билли на «юнгу», делая страшные глаза.
«Юнга», топтавший траву, прибежал к Билли и схватил его за штанину.
— Где влаги?
— Везде. Но мы победим их вместе. Нам будет скучно, если ты их всех один победишь, — сказал капитан, подходя к ним.
— Я их всех один победю!
— Ты, кровь геройская! — Билли ткнул пальцем в курносый нос. — Пока Юнга занят врагами — займемся-ка мы с капитаном… контрабандой. А, кэп?
При слове «контрабанда» Торссон вздрогнул. Недоумевающий ум вцепился в этот клочок-зацепку.
Ухмыльнувшись, Торссон стал усиленно глядеть в оба.
Капитан и Билли принялись разгружать прицеп. Это занятие сопровождалось подмигиваниями, смехом и мудреными фразами, половину которых Торссон не слышал, а другую половину не понял. Прицеп был гружен свертками; вот оно, шепнул себе Торссон, соображая, что же в них запаковано.
