Валерий Попов - Нарисуем
– Я с ним! – вздохнув, указал я на Пеку. Мое изделие мне дороже всего!
– Ну что же, – сухо проговорила она.
Теперь и эта замечательная женщина – наш враг, и, надо полагать, не последний. В результате мы получили ключ от темной клетушки без единого окна под деревянной скрипучей лестницей.
– Ну прям кабинетик мой, восьмисот метров под землей! – умилился Пека. – Нишка такая, столик, стулья… Как тут.
Всю дорогу мы попадаем в его кабинетики! Развел их!
– А вылазишь потом – не разогнуться.
Теперь не разогнуться будет нам двоим.
Прежде всего он заботливо книжки свои распаковал. Расставил их на просушку. Да-а, книги серьезные. Афанасий Коптелов – «Точка опоры». Вилис Лацис – «К новому берегу», «В бурю». Владимир Дягилев – «Солдаты без оружия». Владимир Попов – «Сталь и шлак». Иван Шемякин – «Сердце на ладони». Михаил Бубеннов – «Белая береза». Конечно, в пионерском детстве я их читал – куда денешься? Но сейчас, как все мои друзья, боготворил Набокова. Или не боготворил? Впервые такая мысль в голову пришла.
«Ну? На сегодня, может, хватит? – думал я. – День трудовой, мне кажется, удался?.. Нет! – Я сам по своей лени ударил кулаком. – Работаем!» У меня тоже трудовой энтузиазм.
– Давай!
– Об чем?
– Ладно… как отдыхаете давай.
Все же дал некую слабину. Надеялся – про отдых полегче будет.
– Ну… кино. Театры приезжают…
Тема отдыха у него туго шла.
– Дальше.
– Ну а если проблемы пола надо решить… – неожиданно выдал научный оборот.
– А разве они решаемы? – вырвалось у меня.
– Так а чего такого? Идешь на Гнилой Конец…
На это не всякий решится.
– Почему на Гнилой? В смысле – почему называется?
– Так за водоемом сброса! Дома от испарений гниют… Но бабы отличные! Условно освобожденные.
Освобожденные от условностей.
– Ходил там к одной…
– Ну? – проговорил я. Хотя все уже было ясно: идем не туда.
Пека вдруг надолго умолк. Да, если с такой скоростью ходил – не дождешься.
– А скорее нельзя?
– Скорее только гонорея.
Достойный ответ.
– Правда, предупреждали меня: к этой не ходи. Но гонор!
Но гонорара нам не видать.
– Обратно иду. Дай, думаю, искупаюсь!
– А месяц какой?
– Декабрь… Ну так пaрит все!
Пейзаж, видимо, напоминает Стикс. Я бы не поплыл.
– Отплываю так всего метров шестьсот. Устал после той…
Условно раскрепощенной.
– Вылажу на берег – шмоток нет.
– Отлично!
– В сторонке какой-то хмырь сидит, курит на отвале породы. А я без трусов – ну, в пару все! Подхожу, папиросу прошу. «Ты чего-то потерял?» – интересуется. «Да, – говорю. – Все». «Ай-ай-ай! И с чего это такое с тобой? Не догадываешься?» «На хрен мне догадываться?» «Тогда идем». Отошли с ним к шоссейке. Стоит пикап. Рука такая своеобразная торчит из окошка: три «перстня» нарисовано. Шерстяной! «Кто будешь?» – спрашивает. Хмырь подсказывает: «Бугор с «Полярной». Знаю его». Шерстяной подивился: «Так у него еще и желание по бабам гулять?» Все знают – на «Полярке» у нас полный набор: и газы, и радиация, и горение руд. Только самые «строгие» там – ну и мы, специалисты. «Хорошо устроился, – Шерстяной говорит. – Так чего надо тебе?» «Трусы! – четко докладываю. – Партбилет!» «Все?» «А чего еще?» – удивляюсь. «Правильно отвечаешь! Но учти – еще у той биксы появишься, найдут тебя вот тут, в отвале, но никто не узнает тебя».
Хороший сценарий вырисовывается о рабочем классе!
– Ну и что?
– Что – бросил к ней ходить. Себе дороже!
Романтики никакой. Понимаю, кажется, почему его во ВГИК не хотели брать.
– Ничего не получится! – произнес я в сердцах. – Вуз этот вряд ли поможет тебе.
– Ты поможешь! А то чем Родине гордиться? – нагло Пека сказал.
– …Освободился батя, стал дома бывать…
– Бывать?
– Ну да, партизанские привычки. В основном пребывал неизвестно где.
Спецзадание.
– А выпив, кулаком бацал: «Мы не р-рабы!» Мать насмешливо спрашивает: «А кто ж ты?» «Царь горы!»
– Ну а сейчас ты это дело, вроде, подхватил? – осторожно спросил я. Не оборвать бы ниточку.
– Ну! А куда денешься? Пьяницу от любимого дела не отучишь. Работаем, – скромно Пека сказал.
– Тогда продолжаем! – я прохрипел.
Глубокой ночью мы оба, обессиленные, пластом лежали на полу нашей каморки. И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.
– А цыпа эта доиграется, – прохрипел Пека. – Пол-Федора я ей засажу.
– Ты щедр.
Проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужто это он уже исполняет страшную свою месть в отношении комендантши? Вот он, рабочий напор! И какое-то полыхание. Северное сияние, что ли, сюда провел? Смело открыл глаза… Господи – это он челку свою расчесывает металлической гребенкой – другая, видимо, не берет!
– В один дом приличный хочу тебя отвести. Жениться думаю.
Если я не лежал бы – упал! Клиент мой неожиданно открылся светлой стороной.
– А сейчас, что ли, утро уже?
– Еще день.
Да, денек емкий получился!
– Ну одеты, вроде, адекватно, – оценил Пека. – Идем.
Мы шли через Кожевенную слободу, вдоль Яузы. Хорошо, тепло! Лужи пышно окаймлены пушистым тополиным пухом, темнеющим к середине от краев.
– Дед его кожемякой был…
– Чей?
Пека удивленно остановился.
– Чего – чей? Кузьмина!
– Так мы к нему, что ли, идем?
– Ну!
Лихие он выбирает маршруты.
– А по себе дерево рубишь? – поинтересовался я.
– Так меня, сына каторжного, на спецфакультет взял!
Это я слышал уже. А потом на эту же каторгу и направил. Любит Пека непосильные рубежи.
– Дед его кожемякой был. Мял портфели…
Выбор удачный.
– Намял дом.
И теперь, понимаю, мы туда идем?
Про деда как раз я готов был послушать: думал, отдохну, в сценарий это вряд ли войдет.
– Все шишки государства, с царской еще поры, в очереди стояли за портфелем его. И лыбились подобострастно: «Вот кто на самом деле портфели нам раздает!»
– А в кандалы? В Сибирь?
– А портфели?
– Тоже верно.
– И никто, заметь, не смел поторопить его. «Рано ишшо», – и весь разговор! И в советские времена – то же самое.
Добрались, слава богу, и до советских времен.
– Дом, во всяком случае, не отобрали…
Где ж тогда, действительно, мять? Да, идеальные отношения художника с государством. От художника, конечно, многое зависит. Но важно еще – что мять.
– На похоронах его все вожди были…
И покойные, видимо, тоже.
– Стояли все сами не свои. Один все рыдал, не мог остановиться!
Дзержинский, видимо.
– Хоронили его…
Видимо, в портфеле.
– Хотели у кремлевской стены. Но Кузьмин наш – внучок-то! – соображал уже. У кремлевской зароют – выкопают. Потребовал Ваганьковское.
– Смышленый.
– Ну так с раннего детства среди вождей.
Мне бы такое.
– На коленях прыгал, считай, у всех, пока те ждали в беседке свой портфель.
И допрыгался. Портфель себе тоже намял.
– Меня, сына каторжного, на спецфакульет взял!
Это мы слышали уже. Пека это как заклинание повторяет.
– Батя всю дорогу мне: «Петр-рович – друг! Поезжай – все тебе сделает». Точно! Дает с ходу, что ни попроси. Этот год – вентиляторы с пневмоприводом для взрывоопасных шахт, дробилки, шнеки, резцы – это лишь в этот год! – Он даже икнул от пресыщения. – Ну и вообще. Все эти годы поддерживал: «Только честь отца не урони!»
С честью отца его непростая ситуация.
– Так ты на Кузьмине, что ли, жениться собираешься? – съязвил я.
– А, тут дело такое – дочь у него.
Это он с неохотой сказал. Но без дочери никак! Без дочери бы с женитьбой проблемы возникли.
– Да, широко замахнулся.
– А чего же? Я наглый раб.
Ясно. Пека, как и батя его, тоже нацелился на дочь командира. Традиции блюдет.
– Ну давай, давай, – я оживился. Что за кино без лиризма? Даже в советских производственных фильмах лиризм бушевал!
– Кончал тут Горный. Инка росла.
Пауза. Энтузиазма не наблюдаю. Производственная тема бойчей у него шла.
– Ну и, надеюсь, выросла? – подстегнул я сюжет.
– Прихожу к ним с дипломом. С цветами… Она одна.
– Та-ак, – произнес я настороженно. От Пеки нужно ждать опасности на каждом шагу.
– Гляжу – она смутилась даже. Теперь-то ее не смутишь.
Сложные, видимо, отношения.
– Ну а тогда-то встречались мы.
Почему у него каждая формулировка угрожающе звучит?
– «Ты, наверное, в Москве хочешь остаться?» – спрашивает. Зарделась вся.
Везет некоторым.
– Это мне – горняку?! – Пека вдруг рявкнул. Я даже отшатнулся от него. Слава богу, я ничего такого ему не предлагал.
– Во! – Пека характерным жестом гулко хлопнул ладонью по сгибу руки.
– И она это видела?
– Нет, – Пека с сожалением произнес. – Так догадалась.
– Так чего мы идем?
– Так а ты на что? Разберись!
