Фумико Энти - Пологий склон
Мать Сугэ и старший брат, к которому перешло дело, были честными, порядочными людьми. Один из служащих магазина на протяжении нескольких лет обворовывал своих хозяев. И для семьи наступили тяжелые времена. Оставалось одно: либо закрыть магазин, либо продать Сугэ в «веселый дом».
У несчастной матери и в мыслях не было превращать дочку в наложницу, толкать ее в объятия какого-нибудь богатого мужчины. Но учительница танцев, приятельница Дзэнко, прослышала о прихоти господина Сиракавы. Поразмыслив, она решила, что Сугэ лучше оказаться в услужении в приличном доме, нежели стать гейшей, жизненный путь которой извилист и тернист.
– Она очень тихая, скромная девушка, – сказала учительница танцев. – В Токио редко встретишь женщину с такой нежной, белой кожей. Когда она посещает общественную баню, детишки сбегаются посмотреть на невиданное чудо.
Прошло несколько дней. Школа танцев давала очередное представление для публики. Сугэ должна была исполнить композицию «Цветение сливы».
Томо и Кин не могли пропустить представление, и в компании Дзэнко отправились к дому наставницы. Все складывалось как нельзя лучше. Можно было беспрепятственно разглядеть девушку, не привлекая лишнего внимания.
Учительница танцев жила на узкой улице в квартале Коку среди крупных коммерсантов и владельцев складов. Дом, со всех сторон зажатый другими строениями, выглядел неказистым. На втором этаже была обустроена небольшая сцена.
Когда Томо и ее спутники поднялись наверх, представление было в разгаре. Под звуки сямисэна танцевала совсем маленькая девочка.
Учительница заметила гостей и, не переставая перебирать струны, едва кивнула им. Ее губы раздвинулись в улыбке, обнажив вычерненные по древней традиции зубы. Живые глаза многозначительно блестели.
Гости заранее сговорились с учительницей и пришли к выступлению Сугэ.
В маленьком зале яблоку негде было упасть. Ученицы сидели на полу и не спускали глаз со сцены. На всех девушках были летние легкие кимоно, подвязанные широкими поясами-оби красного цвета. Одна ученица резко выделялась на фоне пестрого цветника. Она держалась немного в стороне от остальных. Как же прекрасна она была! Гости замерли, узнав Сугэ.
Чуть подавшись вперед, она застыла в грациозной позе. Казалось, ни теснота, ни духота не беспокоили ее. Вокруг же все шушукались, смеялись, без конца расправляли складки своих нарядов и обмахивались веерами.
У Сугэ была чудесная, вполне сформировавшаяся фигура. Лицо дышало удивительной чистотой и детской безмятежностью. Фотография полностью соответствовала оригиналу!
Огромные глаза взирали на мир ясно и просто. Прозрачная белизна кожи могла сравниться лишь с белизной тончайшей рисовой бумаги. Иссиня-черные волосы оттеняли прекрасные черты, крутой излом бровей, темную глубину глаз.
Сугэ обладала необычной, яркой красотой и словно рождена была для сцены.
У Томо перехватило дыхание от противоречивых чувств: Сугэ великолепна… и только! Ее красота была проявлением чисто физического совершенства, кукольная красота, не согретая внутренним огнем трепещущей души и горячего сердца.
Но какая удивительная, первозданная чистота и невинность! Вот Сугэ обратилась к своей подруге, ее голос звенел тихо, мелодично, как лесной ручей. Она произнесла несколько слов, устремив взгляд в пол, потом подняла глаза на собеседницу и внимательно выслушала ответ. Никакой фальши, манерности – естественная простота и вежливость.
Маленькая танцовщица убежала со сцены. Наставница передала сямисэн своей помощнице, сказала:
– Теперь ты, Сугэ, – и, встав с пола, подошла к гостям.
Сугэ легко поднялась на ноги, придерживая пальчиками кимоно, и, смущенно кланяясь, направилась к сцене. Да, именно ее Томо выделила из пестрой толпы гейш-учениц.
– А вот и она, – спокойно проговорила учительница, бросив пытливый взгляд на Томо и Кин. Дрогнули струны сямисэна. – Милая прелестная девочка. Я уверена, у вас с ней не будет проблем, она легко и быстро обучится всему необходимому.
Отточенные движения юной танцовщицы заворожили зрителей. Наставница время от времени вполголоса комментировала выступление.
Несмотря на ослепительную красоту, гибкость и пластичность, Сугэ оказалась настолько застенчивой, что ее движения были лишены огня, искрометности и экспрессивности. Девушка словно стыдилась открыто демонстрировать свое мастерство. Да, в угоду родителям она приобрела навыки и изысканные манеры, обучилась всем женским премудростям и хитростям, но все это было чуждо ее натуре. Тихая, замкнутая, стеснительная, она вряд ли сможет когда-либо преуспеть как гейша – это было очевидно.
Миазмы большого города, шум и суета утомляли, отравляли Сугэ. Она интуитивно чувствовала, что душевное спокойствие и равновесие ей удастся обрести только в уединенном месте, на природе, среди зеленых лугов и прозрачных ручейков.
Учительница рассказала гостям, что мать Сугэ – хорошая, заботливая женщина. Узнав о том, что ее дочке, возможно, придется уехать в далекую префектуру Фукусима, она разразилась слезами. Что же будет, если ее девочка приглянется господам и те возьмут ее в свой дом? Старая женщина твердо решила встретиться с госпожой хозяйкой и все-все с ней обсудить. Судьба девочки во многом будет зависеть от характера и настроений госпожи Сиракавы. Ситуация складывалась непростая, ничто нельзя было предсказать заранее.
В беседе с наставницей в основном участвовали Кин и Дзэнко. Казалось, Томо была всецело поглощена выступлением Сугэ, но на самом деле она не пропустила ни одного слова. Она все больше и больше убеждалась в том, что Сугэ выросла в атмосфере добра и любви. Преданная мать всегда трепетно заботилась о своем ребенке. «Дочь такой женщины не может быть испорченной, самовлюбленной эгоисткой, – подумала Томо. – Девочка наверняка отзывчива, послушна, услужлива. Свои обязанности она будет выполнять превосходно».
Томо постаралась беспристрастно оценить выступление юной танцовщицы. Но нет, не было в ее движениях блеска, живой страсти! Глаза прикрыты ресницами, губы плотно сжаты – никому не позволит она проникнуть в тайны своей души. Как ни странно, это открытие не расстроило Томо. Она ведь интуитивно искала именно такую – тихую и послушную девушку. Дерзкие, своевольные личности пугали и отталкивали ее. Совсем юная, неискушенная, робкая Сугэ идеально подходила на роль «другой женщины» в доме.
– Очень мила, по-моему, то, что надо, – заявил Дзэнко, как только все вышли на улицу. – Она не создана быть гейшей, – продолжал он. – Такие скромницы не пользуются особым спросом.
– Вы в этом уверены? – спросила Кин с сомнением в голосе. – Она так прелестна!
– Одних внешних данных недостаточно, – пожал плечами Дзэнко. – Поймите, она окончательно повзрослеет и расцветет лет эдак через десять. Это очень важное обстоятельство.
– Да, наверное, вы правы. – Томо пронзила ледяная дрожь. Ей вдруг показалось, что она прикоснулась к лезвию меча. Подобное ощущение возникло у нее и во время танца «Цветение сливы».
Скованная грация движений, наклон головы, повороты и трепет гибкого тела были девственно чисты, непорочны и одновременно чарующе обольстительны. Танец рассказывал о чувственной любви мужчины и женщины, но исполняла его простодушная девочка, почти ребенок.
Томо смотрела и смотрела на юное создание, такое невинно грациозное и безумно соблазнительное в каждом взмахе руки, в покачивании плеч, и невольно думала: «Что мы делаем? Какую травму нанесем этой девочке? Что вылепит из нее Сиракава, когда она попадет в его ловкие, умелые руки?»
Томо, задержав дыхание, непроизвольно зажмурилась. Она вдруг ясно представила себе мужа, сжимающего в страстных объятиях хрупкую Сугэ. Удушливая волна обрушилась на Томо. Судорожно вздохнув, она широко распахнула глаза, силясь отогнать от себя кошмарное видение. И тут же ее затопила жалость к белокожей малютке, которая, как большая бабочка, порхала перед ней. И одновременно ревность, жгучая ревность болезненной судорогой пронзила дрожавшее от напряжения тело Томо.
Все это время ее мозг будто дремал, оглушенный бесконечными поисками. Она жила и действовала бездумно, отстраненно, как заводная кукла, ничего не ощущая. Но внезапно размытый, неопределенный образ наложницы начал приобретать реальные черты. Томо, словно очнувшись от эмоциональной спячки, вдруг почувствовала, что в ней нарастает неуемный голод, как бывает в дни поста. Но думала она, конечно же, не о еде. Она осознала, что собственноручно отдает мужа другой женщине, и задохнулась от боли. Мужчина, который спокойно, с безразличной усмешкой причиняет жене такие страдания, – чудовище, жестокое и бессердечное.
Муж был для Томо центром вселенной, вся ее жизнь была подчинена служению этому божеству. Восстать и низвергнуть идола она не могла, она бы одновременно разрушила и себя.
