Радек Кнапп - Советы пана Куки
Он посмотрел на меня:
— Сколько банок иметь?
— Двадцать пять, — солгал я. Их было тридцать.
Он снова принялся листать мой паспорт.
— Зачем хотеть в Австрия?
— Как турист.
Он посмотрел на меня, будто только что проглотил какую-то гадость.
— А я думать, нелегально работать. Показать руки. Ладони вверх.
Я исполнил все, как он просил. Должен признаться, никто еще не рассматривал так внимательно мои ладони. На нас уже пялился весь автобус.
Таможенник сказал:
— Опустить.
Потом в задумчивости уставился на меня. Когда я опустил глаза, губы его скривила многозначительная усмешка. Он швырнул мой паспорт на сиденье, туда, где уже лежали банки с тунцом, и сказал:
— В следующий раз ты туристом не быть, до свиданья.
Потом пошел дальше, и я перестал для него существовать. При том, что всего секунду назад он вел себя так, будто я — самый важный человек в его жизни.
Тем временем проверка медленно подходила к концу, приближалась взаимовыгодная ничья. Таможенники обогатили свою страну на тридцать три блока сигарет, десять бутылок водки и семь свитеров из овечьей шерсти, при этом большинство моих попутчиков благополучно сохранили свои заначки.
Но когда таможенники уже шли к выходу, произошло нечто, что могло бы украсить любую передачу «Скрытой камерой». Овчарка, все это время спокойно лежавшая у входа, коротко гавкнула и рванула с места. Она неслась в конец автобуса. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что она учуяла потайной люк Арнольда. В автобусе мгновенно установилась мертвая тишина. Потому что, когда в дело вступает таможенная собака, добра не жди. Именно это было написано на лице Арнольда. Взгляд его стал таким, будто к его виску приставили пистолет.
И тут он с молниеносной быстротой достал из сумки длинную палку краковской колбасы. Он соскочил с места и протянул колбасу наперерез бегущей собаке:
— Смотри, как вкусно! Ты только понюхай! — возбужденно закричал он.
Собака остановилась и зарычала. Любой другой на его месте тут же выпрыгнул бы в окно от страха, но не Арнольд, он не двинулся с места.
— На, ты только понюхай это, только понюхай, — повторял он с мольбой в голосе.
Собака недоверчиво глядела на него. У нас перехватило дыхание. Такого даже бывалым таможенникам видеть еще не приходилось. Не говоря уже о пассажирах.
Овчарка наклонила голову, будто стала вдруг близорукой, коротко гавкнула, поднялась на задние лапы и прыгнула.
— Шимански, ко мне! — заорал таможенник, но было поздно. Собака вцепилась в колбасу, вынула ее из рук Арнольда и положила перед собой на пол. Потом с особой сосредоточенностью, как это часто делают звери в фильмах о дикой природе, стала ее пожирать.
— Вот черт! — закричал таможенник. Ведь всем известно, что после того как собака съела что-нибудь пахучее, чутье у нее притупляется на несколько часов. Знал об этом и Арнольд, и таможенники тоже знали. Только Шимански не догадывался. Мне никогда еще не доводилось видеть собаку, пожиравшую что-нибудь с такой скоростью.
Таможенник наклонился над псом и сказал:
— Ты с ума сошел? С ума сошел?
Но тот не двинулся с места.
Таможенник повернулся к коллегам:
— Дело дрянь. Всю ночь будет думать только о польской колбасе.
— Выведи его, — приказал тот, что проверял меня, и пошел к Арнольду.
Схватил его сумку и начал методично опустошать ее.
— От собаки ты можешь что-то спрятать, но мы-то не такие дураки! — заорал он и вытащил одну за другой пять палок краковской колбасы. Это слегка умерило его ярость. Но он не остановился, пока не вывалил из сумки все — на сиденье и на пол.
В конце концов отыскал нечто, что очень ему понравилось. Это был радиобудильник. Он потряс им перед лицом Арнольда.
— Это старье в Австрии никому не нужно. Посмотрим, на что он еще годится.
Он стал вертеть регулятор, пока на экране будильника не появились цифры 12.02. Точное время.
— Запомни, в котором часу я в последний раз в твоей жизни пропустил тебя в Австрию! Всех вас касается!
Исполненный боевого задора, он оглядел пассажиров автобуса и бросил будильник на сиденье.
— Пошли. Здесь воняет.
Выходя из автобуса, рявкнул водителю:
— Езжай!
Дважды повторять не пришлось. Водитель завел мотор, и через несколько мгновений мы медленно пересекли границу.
И только когда мимо проплыла табличка «Добро пожаловать в Австрию», обстановка стала потихоньку разряжаться. Люди начали перешептываться, а Арнольд — собирать вещи.
Одна из батареек от будильника закатилась под мое сиденье. Поднимая ее, Арнольд перехватил мой взгляд. Вместо того чтобы наехать на меня, как в прошлый раз, он покраснел и пробормотал:
— Видал, как эта сволочь ко мне прикопалась?
Я был поражен, что такой шкаф оправдывается перед коротышкой вроде меня.
— Ну да, взбесился из-за собаки.
— Тебя-то они тоже чуть не вышвырнули, верно?
— Может быть. Но мне было все равно.
— Все равно, скажите пожалуйста, — он усмехнулся, повернулся к своим приятелям и крикнул:
— Эй, передайте бутылку!
К нам прилетела бутылка из-под кока-колы. Арнольд уселся рядом со мной на подлокотник и сказал:
— Если бы было все равно, мы не сидели бы в этом автобусе, а птицы летали бы задом наперед, сечешь?
Мне сразу вспомнилось, как его приятели считали птиц, влетавших в Австрию, и как ни одна из них не вернулась.
— Оставим это, — сказал он. — Ты первый.
Он протянул мне бутыль. Я терпеть не могу водку, но таким парням, как Арнольд, не перечат. В том, что касается выпивки, они очень чувствительны.
— За здоровье или так просто? — спросил я.
— Слыхали? — крикнул он товарищам. — Мальчику нужен повод, чтобы выпить. Такое я здесь слышу впервые.
Некоторые смотрели на меня с ухмылкой, будто отлично понимали, что я чувствую.
— Думаю, нам есть что обмыть, — сказал Арнольд.
Он помолчал секунду, потом, указав назад, сказал:
— Пьем за собаку, которая только что пропустила нас в Австрию.
4Пан Кука оказался прав. Нас, жителей Восточной Европы, на Западе сильнее всего поражает именно то, о чем не пишут в путеводителях. Два часа спустя автобус въехал в Вену, и первое, что бросилось мне в глаза, была невероятная чистота. А я ведь вовсе не помешан на чистоте, как, например, моя мама, которая целыми днями не выпускает тряпку из рук. Просто на улицах ничего не валялось, совсем ничего, — не видно было ни единой бумажной салфетки, даже случайно выпавшей из чьей-нибудь сумки. Казалось, по улицам города только что проехал гигантский пылесос и всосал все, что не успели намертво прикрутить к мостовой.
Потом я обратил внимание на деревья, которые росли вдоль улиц. В точности как фонарные столбы. Вокруг каждого ствола в асфальте аккуратно вырезано квадратное отверстие, заполненное землей и удобрениями, чтобы дерево чувствовало себя, как в лесу. Догадаться, что эти деревья никогда не видели леса, можно было только по их веткам, которые вопреки всем законам природы росли под прямым углом к стволу. Зато они не нарушали общей симметрии и идеально сочетались с домами, вывесками и рекламными щитами.
Мы въехали в центр города, и я тут же вспомнил то, что пан Кука говорил о неоновой рекламе. Горели и в самом деле все буквы, ни одна не была пропущена. Над кондитерской высвечивалось слово «Кондитерская», а над супермаркетом действительно сияло слово «Супермаркет». И так повсюду, насколько хватало глаз. Это впечатляло: ясно, что в этом западноевропейцы опередили нас лет на двадцать. Но я утешал себя мыслью, что зато уж они нам в подметки не годятся в умении разгадывать кроссворды.
Когда автобус въехал на Ринг, я увидел первых жителей Вены. Они производили впечатление людей отдохнувших и безобидных. Правда, мало чем отличались друг от друга. У нас, например, с первого взгляда видно, кто рабочий, а кто банкир. В Вене же люди в общем-то одинаковые. Все они одеты в однотипные модные вещи и двигаются с некоторой медлительностью. До сих пор я думал, что Запад прямо-таки сотрясается от человеческой активности. Как при ускоренной киносъемке, когда люди, словно муравьи, бегут по пешеходной зебре, самолеты садятся, едва взлетев, а цветы за несколько секунд распускаются и вновь увядают. Но в этом городе люди передвигались так медленно, что казалось, им совершенно неважно, куда идти, будто у них вообще нет дома. Казалось, люди шагают исключительно для того, чтобы размять мышцы. И машины тоже — прямо-таки ползают по асфальту. В том числе самые настоящие «мерседесы» и прочие чудеса техники, которые вроде бы придуманы как раз для того, чтобы носиться со скоростью двести километров в час.
Необъяснимая медлительность вскоре напала и на наш автобус. После десяти часов довольно быстрой езды мне вдруг показалось, что мы стоим.
