Дмитрий Бортников - синдром фрица
И его глаза на этой вершине запоя. Он вдруг грустил и будто уставал. Он будто просыпался. В такие моменты он мог сидеть без движения часами. По его лицу текли слезы.
А на губах играла улыбка. В такие моменты я его не боялся. В такие моменты я чувствовал странную связь между нами.
Я подходил и клал голову ему на колени.
Я чувствовал, как все тело его дрожит. Я не мог его оставить.
Никто не подходил в такие моменты. Я засыпал на коленях у деда. А просыпался на земле от его хохота.
Он уже катился с вершины. Он сметал все, что попадалось на пути.
И вот сейчас он взошел на свою вершину.
Я подошел и взял его за руку. Он посмотрел на меня, будто видел впервые.
- - - Пойдем, дедушка, - - - позвал я, - - - пойдем - - -
Он не слышал. Мы сделали вместе несколько шагов. И тут он остановился рядом со свиной тушей.
Он смотрел на нее и вдруг улыбнулся.
Сделал шаг к ней, еще один и стоял теперь прямо, глядя внутрь этой распахнутой туши.
Что он там увидел? Я был слишком маленьким, чтоб увидеть это.
- - - Ребята - - - ребята, - - - сказал дед. - - - А можно мне туда? - - -
И он кивнул на тушу. Его голос был тих и задумчив.
Мужики замерли. Таким они деда еще не видели.
Я крепче сжал его руку. И тут он, вздрогнув, проснулся. И увидел меня.
- - - Внучок - - - Мой внучок - - - Ты еще не пробовал вина? - - - Ты еще не пробовал - - - Хочешь? - - - Я знаю, ты хочешь - - - Ребята - - - Он хочет - - - Посмотрите! - - - Он дрожит! - - - Он хочет! - - - А!!! - - - У меня хороший наследник! - - - Налейте ему, ребята! - - - Стакан! - - - Красного! - - -
Я не заметил, как рука деда выскользнула. Я стоял теперь один.
Мне протянули стакан.
Я помню этот стакан. Как дрожало вино. Как тряслась рука, протянувшая стакан.
Я поднес стакан к губам.
- - - Не нюхай! - - - закричал дед, - - - Не нюхай! - - - Так! - - - Выдохни! - - - И давай! - - - Залпом! - - - Не нюхай! - - - Я стоял и принюхивался к этой жидкости в стакане.
- - - Давай! - - - орали со всех сторон. - - - Ну?! - - -
Я медленно выпил, сдерживая тошноту. По лицу потекли слезы. Я уронил стакан. А потом пнул его ногой.
- - - А! Моя кровь! - - - закричал дед и схватил меня на руки. Он подбросил меня высоко-высоко. И от этого я опьянел еще больше.
Когда он поставил меня на землю, я был уже другим.
Я помню только хохот со всех сторон. И крики деда, подбадривающие крики.
- - - Добро пожаловать в мамку! - - - Залезай! - - - Как говорил Лев Толстой, лучшее - враг хорошего! - - - Залезай в мамку! - - - В мамке хорошо! - - - Ха-ха! - - - Здесь еще тепло! - - - Как потом говорили, я плясал сначала. С собаками. Подбегал к мужикам и кричал им: - - - Смотрите! - - - Смотрите! - - - Мужики и так смотрели. Потом я запел. Я запел такое, что они покатились со смеху. Как юла заведенная я носился по двору.
Потом остановился вдруг возле свиной туши. И сказал, что хочу залезть туда.
Дед обомлел. Такого он, видно, не ожидал. Мы будто соревновались в безумии.
- - - Ну, давай-давай - - - Давай попробуй - - - Я тебя подсажу - - - Помню татарина, который пытался меня отобрать. Но ему не дали.
Сильные руки больно сжали меня и подняли. А потом я прикоснулся к чему-то мягкому и прохладному.
- - - Добро пожаловать в мамку! - - - закричал дед. - - - Эй! - - - Как там?! - - - Расскажи - - -
Я лежал в брюхе этой огромной свиньи и пытался выбраться.
Было скользко. Ребра и хребет были уже холодные. Мне стало противно, но выбраться я не мог. Я спрятал руки под мышки, чтобы не прикасаться к мясу.
И тут меня начало тошнить.
А потом вырвало раз, потом еще и еще.
- - - А! Идиоты! - - - орал кто-то. - - - Вы испортите мое мясо! - - - Уберите его оттуда! - - -
Меня вытащили всего залитого рвотой и передали деду. Помню его заботливые руки, умывающие меня.
Дед нес меня на руках. Я ругался как сапожник. Меня рвало, и мы останавливались через шаг. Дед просто свешивал меня. Опрокидывал, как бидон. Я заблевал всю деревню.
А потом... А потом я уже ничего не помню.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Прабабушка ослепла, когда я еще не родился.
Отец носил ее на руках в баню. Высоко поднимал, как женщины принимают в подарок букет цветов.
Эта легкость слепых. Эта странная легкость слепых.
Отец держал прабабушку высоко и празднично. Он был молод.
Прабабушка моя. Моя легкая, моя слепая...
Когда мне снились кошмары, человек висящий на дереве вверх ногами.
И я обнимал его грудь и рыдал как безумный.
Этот человек был покрыт серебром, как чешуей.
Я рыдал, обнимая его. Как брата, которого у меня никогда не было.
- - - Он сойдет с ума - - - Вот увидите - - - Он свихнется - - - Тетка моя крутила пальцем у своей седой гладкой головы. Прабабушка улыбалась и протягивала ко мне свои руки. Я вбегал в эти руки, как в прохладный двор.
Она никогда не ошибалась. Там, куда она смотрела, - там был я.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Я любил спать с отцом. Ложился вечером в его твердую постель и ждал.
Он приходил под утро. Приносил на коже запах реки и свежей рыбы.
Он был спокоен и тяжел. Полон ночью и усталостью. Он стягивал свои рыбацкие мокрые брюки вместе с трусами и расправлялся на постели.
Отец сонно укрывал меня своим телом.
Я спал в этой крепости, закутавшись в его мощь.
В тяжелую мощь усталого мужчины.
Я спал в его бастионах.
Но крепости разрушаются. А хижины бедняков стоят вечно.
И ты открываешь ворота врагу. Ты ведешь подкоп.
Ты предаешь бастионы отца. Или ты строишь вдали свою крепость.
Тогда это открытая война.
Сын - это заговор в крепости отца.
Мой отец должен был прикончить меня еще в пеленках. Отцы вообще должны уничтожать своих сыновей. Легко и быстро.
Иначе в одну ночь их крепости рушатся.
Я помню один рассвет, когда я раскрасил член отца, когда он спал.
Подрисовал материнской губной помадой усы на слепом его члене.
Рот. И этот рот смеялся.
На груди я нарисовал лицо. Свирепое лицо. Соски были глазами, а пупок служил носом.
Он проснулся от смеха моей матери. Она пришла с ночного дежурства.
Он лежал со свирепым смазанным лицом на животе. И с веселым слепым членом, мирно свалившемся набок.
Я думал, он убьет меня.
Так он посмотрел в то утро. Мать нервно смеялась. Отец смотрел серьезно и внимательно. Чужими глазами.
Это были глаза человека, который видит перед собой змею. - - - Выродок, - - - сказал он и вышел.
Я понял тогда, что жизнь у меня будет совсем другая.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Наверное, все, кроме бабушки, были правы.
Они считали меня ненормальным.
Странным ребенком, убегающим от малейшей обиды.
Я убегал к курам и сидел там посреди сизого дерьма и рассматривал книжку с картинками.
Ко мне подходил старый петух и косился.
Я был не соперник.
В этой книжке были нарисованы звери. Разные звери, даже киты. Киты меня поразили. Они всегда будто улыбались.
И дельфины тоже.
Но из всех картинок меня околдовала гиена.
Внизу была подпись: "Отвратительное животное. Питается трупами. По ночам в саванне слышен ее смех. Так рассказывают путешественники".
Я внимательно всматривался в гиену. Нарисованная в три четверти, с мордой круглоухой, поднятой вверх.
Я не видел в ней ничего отвратительного. Наоборот, ее морда внушала почтение. Как некрасивое лицо старика. В этой морде, с глазами, которые смотрели мимо тебя, было что-то человеческое.
У тигра была морда тигра, с тигриным выражением. У льва, у волка и рыси.
А у гиены было скучающее человечье лицо.
Я думал, что ее ненавидят за то, что она питается трупами. Теперь мне кажется, ее ненавидят за сходство с человеком. За ее хохот.
А в тот момент этот зверь стал моим тайным тотемом. Моим подкопом. Моим предательством. Моим смехом. В предательстве и в предателе подчас проявляется такая очаровывающая сущность. Предатели часто бывают поразительно красивы.
У меня была еще одна страсть. В отличие от "гиены", о ней знали дед и бабушка.
Я рассматривал черно-белые фото в огромной книге. Это был единственный том из пятитомника "История Великой Отечественной войны".
Дед где-то украл этот том. Он ругался, что все врут.
- - - Все было не так! - - - Не так! - - - Все было совсем не так! - - -
И дед использовал книгу на кухне. Ставил на нее сковородку с картошкой, чайник. Обложка потом пахла едой.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Я убегал в мою пещеру-курятник, садился у окошка, на ведро, поближе к свету и нашим двум потрепанным несушкам. Раскрыв толстый тяжелый том, я затихал надолго.
Черно-белые фото разрушенных, разбомбленных городов. Вглядываясь в развалины городов, я сидел так тихо, что несушки затягивали свои глаза и застывали.
