Джон Кейз - Синдром
Обзор книги Джон Кейз - Синдром
Джон Кейз
Синдром
Пора создать независимую структуру, третий класс индивидуумов (после администраторов и ученых), который возьмет на себя задачу предотвращения ошибок цивилизации и будет уничтожать причины конфликтов в зародыше. Надо объединить людей, стремящихся отбраковывать «порченые яблоки» при появлении на них первых пятен… Орган подобного рода не может быть явным. Он должен либо быть отдельной самодостаточной единицей, либо высочайшие власти человечества наделят его безграничными полномочиями.
Доклад Чарльтона Куна «Невидимая Империя», представленный директору Управления стратегических служб Уильяму Доновану (цитируется по книге «Последний герой» Энтони Кейва Брауна)Пролог
Цюрих, 16 июня 1996 года
В парке было хорошо: тихо и безмятежно. Утро выдалось солнечное, повсюду царила нега, легкий бриз колыхал поверхность неоново-синего озера – совсем как у Сёра на картине «Воскресная прогулка на острове Гранд-Жатт». За одним малым исключением: художник изобразил разгар дня. Но как и на полотне, ничто вокруг не предвещало беды.
Лью Макбрайд возвращался домой после трехкилометровой пробежки по пешеходной аллее в большом парке, окаймляющем берега Цюрихского озера – от шумной Бельвю-плац до самого пригорода. Он неторопливо трусил в рассеянной тени листвы, размышляя о картине Сёра. Великий пуантилист заселил свое замечательное полотно респектабельными месье в цилиндрах, воспитанными детьми, женщинами в платьях с турнюрами и зонтиками от солнца в руках. Художник запечатлел людей, что жили две мировые войны назад, задолго до комедийных шоу и «мыльных опер», до Интернета и этнических чисток. Время изменилось, и иными стали воскресные прогулки.
Начнем с того, что добрая половина слабого пола болтает по мобильным телефонам, носит колечки в пупках и катается на роликах, с гиканьем проносясь мимо парней с футбольными мячами, дремлющих «гастарбайтеров» и обменивающихся ласками в густой сочной траве влюбленными. От Альп веет свежестью и прохладой, воздух чист и сладок, хотя ветерок и доносит легкий аромат марихуаны.
Лью нравился Цюрих – появилась возможность попрактиковаться в немецком, который он начал учить еще в старших классах. Выбор на этот язык пал не случайно: как раз в ту пору Лью бредил одной немочкой, приехавшей по программе обмена студентами. Уже потом Макбрайд занялся испанским, кое-что перенял у французов и даже немного понимал креольский диалект. Однако первым оказался все-таки немецкий, благодаря Ингрид. Фигура у нее была – только держись. Улыбаясь воспоминаниям, Льюис в ровном темпе миновал пристань: на волнах покачивались пришвартованные парусники.
Окружающие звуки создавали только слабый фон – Макбрайд слушал плейер. Марго Тиммонс выводила старую песню Лу Рида о какой-то девушке – а может, женщине: «Джейн… милая Джейн…»
Музыка, книги и бег заменяли Лью никотин и другие тайные страстишки: без них он становился беспокойным и даже чувствовал себя чуть-чуть несчастным. Из-за своих хобби он так до сих пор и не осуществил давнюю мечту купить парусную шлюпку – не смог себе этого позволить. Все в квартире Макбрайда в Сан-Франциско свидетельствовало о его одержимости музыкой и чтением. На подоконниках, у стереопроигрывателя и огромного дивана высились горы книг и компакт-дисков: блюзы, Делилло, опера, меланхоличная музыка португальских эмигрантов с замешенными на африканских мелодиях гитарными ритмами, рок и госпелы – религиозные песни североамериканских негров, работа Четвина о Патагонии, толстенная монография Огберна о предполагаемой личности Шекспира и десятки произведений о шахматах. Наверное, Макбрайд все-таки больше предпочитал читать о шахматах, чем играть в них. (Исключение составляли только шахматные сражения с Пти Пьером в Олоффсоне на Гаити, когда они часами просиживали над старой игровой доской, потягивая ром.)
Лью взгрустнулось при воспоминании о тех временах, о Гаити и старых друзьях…
На бегу Макбрайд взглянул на часы и ускорил шаг. До встречи в Институте оставалось чуть меньше полутора часов, а опаздывать он не любил. (Если быть до конца откровенным, одна мысль о том, чтобы заставить кого-то ждать, сводила Лью с ума).
Штаб-квартира Института всемирных исследований – небольшого, но авторитетного «мозгового центра», существующего благодаря финансовым вливаниям с обеих сторон Атлантического океана – располагалась в Кюсснахте, примерно в двадцати минутах ходьбы от отеля, где остановился Макбрайд. Как и многие фонды, учрежденные в первые послевоенные годы, этот Институт создавался с целью воплотить неясную, извечно ускользающую мечту о всеобщем благоденствии. На ежегодных конференциях горстке молодых дарований, чьи научные интересы совпадали с идеями фонда, присуждались стипендии.
Обширная тематика исследований варьировалась от возникновения военизированных формирований в Центральной Африке и роли Интернета в современном исламе до вырубки мангровых лесов в Непале. Среди прочих было и исследование Макбрайда, напрямую связанное с терапевтическими практиками, используемыми в анимистических религиях. Когда «холодная война» ушла в прошлое, руководство фонда стало склоняться к мнению, что конфликты следующих поколений будут представлять собой столкновения «ослабленной напряженности», в большинстве случаев на почве этнических и религиозных разногласий.
Макбрайд, обладатель ученых степеней в клинической психологии и новой истории, путешествовал по миру на протяжении почти двух лет. За это время он написал целый ряд статей об используемых бразильскими целителями технологиях массового кодирования, о техниках введения пациентов в транс на церемониях вуду и роли «лечебных трав» в ритуалах кандомблийских жрецов.
Два его доклада опубликовал «Нью-Йорк таймс мэгэзин», после чего последовало предложение написать книгу. Теперь же финансирование очередного исследования Макбрайда подходило к концу. Через три месяца он должен был подать заявку на стипендию, от чего по некотором размышлении решил отказаться. Льюису надоели постоянные разъезды и хотелось всецело посвятить себя написанию книги. И поскольку как раз в то время фонд пригласил его в Цюрих на семинар, он счел это приглашение прекрасной возможностью известить руководство о своем намерении.
Иными словами, все в его жизни складывалось благополучно и обещало дальнейшие перемены к лучшему. И если бы встреча прошла, как запланировал Макбрайд, он успел бы на шестичасовой рейс в Лондон. А приехав туда, сходил бы поужинать с Джейн. С настоящей Джейн, которую он не видел уже несколько месяцев.
«Милая Джейн, милая Джейн…»
Перспектива свидания ускоряла его шаг, и Макбрайд прибыл в свой номер в гостинице «Флорида» чуть ли не на десять минут раньше ожидаемого. Таким образом, он выиграл достаточно времени, чтобы сходить в душ, побриться, одеться и даже упаковать видавший виды брезентовый вещмешок.
Макбрайду предстояла встреча с самим директором фонда Гуннаром Опдаалом – процветающим, свободным от национальных предрассудков хирургом-норвежцем, который в свое время оставил медицину ради филантропии. Еще в Калифорнии, переговорив с директором по телефону, Льюис понял, что тот рассчитывает на продолжение сотрудничества и в следующем году. Поэтому возможность пообщаться с начальством с глазу на глаз была кстати: всегда лучше объясняться лично, к тому же неплохо бы выразить признательность руководству Института за помощь. А дальше, управившись с делами, Макбрайд планировал вылететь домой с обязательной остановкой у Джейн.
Штаб-квартира Института размещалась во внушительном особняке конца XIX – начала XX века, выстроенном каким-то швейцарским промышленником. (Позже промышленник повесился на люстре в фойе собственного детища, безвозвратно изуродовав этот предмет интерьера). Особняк представлял собой высокое трехэтажное здание с рифлеными под старину стеклами. На медных водостоках восседали готические горгульи, на подоконниках стояли цветочные ящики с пышной растительностью, а из черепичной крыши выглядывала троица дымоходов.
Небольшая латунная табличка на массивной двери у парадного входа провозглашала название Института на немецком, французском и английском языках. Висевшая над фрамугой из освинцованного стекла видеокамера внутреннего слежения повернула вниз глазок и пристально уставилась на Макбрайда. Тот несколько раз нажал на кнопку звонка, и вот наконец…
– Лью!
Дверь распахнулась. Массивная фигура Гуннара Опдаала, который возвышался даже над немаленьким – метр девяносто – Макбрайдом, заслонила внутреннее пространство холла. Длинноногий, крепко сбитый Опдаал недавно отметил свое пятидесятилетие. Он двигался с грациозной развязностью стареющего атлета, коим, кстати, и являлся: много лет назад норвежец «взял бронзу» в соревнованиях по скоростному спуску. По странному стечению обстоятельств отец Макбрайда завоевал серебро на тех же Олимпийских играх в Саппоро. В семьдесят втором он стал первым биатлонистом, который увез такую медаль в Америку. Узнав об этом, Опдаал снисходительно улыбнулся: «Норвегия – хозяйка биатлона, иначе и быть не может».
