Тама Яновиц - На прибрежье Гитчи-Гюми
– Уж не тот ли красавец англичанин? – встрепенулась Мариэтта. – Он спрашивал обо мне? Я пробудила его чувства?
– Он тебя и в глаза не видел, Мариэтта, – сказала я. – Предмет его мечтаний – я.
– Любовь моя! – воскликнула мамочка. – Ты ничего себе не повредил?
– Не знаю. – Эдвард добрел, тяжело ступая, до кушетки и плюхнулся на нее. Собаки хором облаяли его из-под журнального столика. – Заткнитесь! – сказал Эдвард. – Что это с ними?
– Ты им не нравишься, – сказал Теодор. – Ты уж поосторожнее, они у нас психованные.
– Теодор! – одернула его мамочка. – Не надо так. Эдвард возьмет и уедет. И где мне искать мужчину, в моем-то возрасте и в этой глуши? – На глаза ее навернулись слезы.
– Мам, да зачем тебе мужчина? – спросил Теодор.
Мамочка не ответила. Она уселась за стол и стала выуживать крошки из пакета, а потом высыпала остаток на бумажную тарелку. Пригоршню за пригоршней она отправляла их в свои коралловые уста и запивала кофе. Все молчали.
– Скоро ты уедешь отсюда, Теодор, – сказал наконец Эдвард. – Ведь ты же не хочешь, чтобы мама осталась совсем одна. Я собираюсь жениться на ней и воспитывать своего сынишку. Да, кстати, где он?
Леопольд встал со стула, подошел к кушетке и, одарив Эдварда улыбкой, сел рядом с ним.
– Ты ведь на самом деле не мой отец? – спросил он.
– Я уверена, что твой отец именно он, Леопольд, – сказала я. – У вас совершенно одинаковые носы.
Леопольд изучающе оглядел Эдварда.
– Фу, – сказал он, отодвигаясь от него подальше. – От тебя и правда воняет.
– Я приму душ, – пообещал Эдвард, но с места не сдвинулся. – Из приятелей вашей мамочки я не самый худший.
– Может, и так, – буркнула я. – Только что-то давно тебя не было видно. Ты что, думал, здесь все сидят и ждут тебя?
Я так и стояла у задней двери – все собиралась сходить за щенками.
– У вас перкодан есть? – спросил Эдвард. – Или кодеин? У меня все тело болит. Наверное, ребро сломал.
– Нет у нас перкодана! – выпалил Теодор. – И кодеина нет! Тебе двадцать восемь, а маме сорок пять! Ты слишком юн для такой пожилой дамы.
– Леопольд, сходи, посмотри у меня под кроватью, – сказала мамочка. – Может, там есть какие-нибудь таблетки.
– Разве это не доказывает искренности моих чувств? – сказал Эдвард. – Ваша мать прекрасна. У нее чудесная душа и доброе сердце. Это такая редкость.
– Я тронута, – сказала мамочка. – Искренне тронута. Как мило это от тебя слышать, Эдвард.
– А на что ты собираешься жить? – спросил Теодор.
– На пособие по инвалидности, – ответил Эдвард. – Здоровье у меня никуда. Может, я скоро умру, и тогда ваша мать получит страховку. Только надо будет все это оформить.
– Таблеток там нет, зато посмотрите, что я нашел! – сказал Леопольд, возвратясь в столовую.
– Мое кольцо, последняя память о школе! – воскликнул Теодор. – Я его уже несколько месяцев ищу! – Он возмущенно посмотрел на мамочку. – Это ты его украла!
Эдвард встал и шагнул к Теодору.
– Не смей при мне так разговаривать с матерью!
– Эдвард, заткнись, – сказала мамочка.
– Как я рад, что ты разбил свой мотоцикл, Эдвард, – сказал Леопольд. – Тебе категорически нельзя садиться за руль. Как ты только права получил со своей эпилепсией!
– Когда я подавал на права, справки не спросили, – ответил Эдвард. – Наверное, рано или поздно все бы выяснилось, но, когда я сюда переехал, я получил новые, и семь лет про меня никто не вспоминал.
– Знаете что! – радостно воскликнула мамочка. – Пусть Эдвард примет душ, мы все оденемся, и я отвезу вас в библиотеку!
– Я бы все-таки хотел понять, как мое кольцо оказалось у тебя под кроватью, – обиженно напомнил Теодор.
– Мне надо сначала заняться машиной, – сказал Пирс и встал. – Я собирался сегодня поменять масло в коробке передач.
Зазвонил телефон.
– Снимите кто-нибудь трубку, – проговорила мамочка.
– Не хочу, – сказал Пирс. – Подойди ты.
– И не подумаю, – сказала Мариэтта. – Сам подойди. – И она принялась декламировать под аккомпанемент телефонных звонков: – «И тогда во гневе поднял Мощный лун свой Гайавата».
– Теодор, наверное, это тебя, – сказала я. – Может, подойдешь?
– Кому я мог понадобиться? – сказал Теодор. – И вообще, я терпеть не могу подходить к телефону.
Все взоры обратились на Леопольда. Он пристально разглядывал потолок.
– Там наверху паутина, – сообщил он.
– Господи боже мой! – сказал Эдвард, встал и отправился к аппарату, висевшему всего в нескольких футах, на стене перед входом на кухню. – Одну минуту, – сказал он в трубку. – Евангелина, это тебя.
– Кто? – спросила мамочка.
– Не знаю. – Эдвард протянул ей трубку.
– Это правда вы? – сказала мамочка с придыханием. – Как вы там, милый?
Она шагнула в кухню, прикрыв за собой хлипкую дверку.
– Эдвард, сам-то ты как? – спросил Пирс.
Эдвард беспокойно расхаживал взад-вперед.
– Не то чтобы очень, – ответил он. – Отсидел полгода за коробок марихуаны. Черт знает, что такое! А… ваша мать – у нее, что, кто-нибудь завелся?
Я спустилась вниз. Щенки разбрелись по двору кто куда. Травы там никакой нет, только несколько чахлых дубков и кое-где островки мха, а вокруг драный сетчатый забор. Футах в сорока, у подножия холма, на котором стоит наш трейлер, начинается озеро. Сегодня по нему плавали гуси. Было воскресенье, и на Алгонкинском испытательном полигоне на другом берегу было тихо. Пока я нашла и собрала всех щенков, прошло минут десять.
Я взяла их в охапку и отнесла в нашу с Мариэттой спальню. Мариэтта сидела у туалетного столика и накладывала тени прямо поверх прежних наслоений.
– Что ты делаешь? – спросила я, укладывая визжащих щенят в коробку.
– Умащаюсь благовонными маслами, – ответила Мариэтта. – Сюда направляется мистер Хартли.
– С чего ты взяла? – спросила я и, сняв пижамные штаны, полезла в комод в поисках хоть какой-нибудь одежды.
– Это он загнил. Мама сказала, что не может приобрести пылесос, который он вчера нам показывал, и он хочет привезти другой агрегат, реконструированный.
– Реконструированный? – переспросила я. – То есть подержанный?
– Подержанный, но в прекрасном состоянии, – сказала Мариэтта. – И гораздо дешевле. Где мой пинцет?
– Не понимаю, с чего это ты так прихорашиваешься. Я думала, он не в твоем вкусе.
Я протянула ей пинцет и, присев на краешек кровати, стала натягивать пурпурные брюки-клеш.
– Как-никак мужчина, – сказала Мариэтта. – Мама говорит, его ждет несметное богатство. Я не намерена работать без крайней необходимости. К чертям феминистские идеалы! Что ты мне дала? Этот не тот пинцет. Где мой, нормальный?
– Не знаю, где нормальный пинцет, – сказала я. – Не могу понять, как можно интересоваться этим волосатым типом с мясистой мордой. Вид у него совершенно неаппетитный, разве что усики… А ты такая утонченная и изысканная. Как спелый плод из райских кущ.
– Если его компьютерная сделка выгорит, Стив Хартли заработает миллионов тридцать, самое маленькое.
– Мне всегда нравился колбасный фарш, – сказала я. – К тому же, мне показалось, что он влюблен в меня. Быть любимой – это дорогого стоит.
Мариэтта обернулась. В кулаке ее зловеще сверкнул пинцет.
– Думаешь, я его у тебя не отобью?
– Ты? Ни фига!
И тут я придумала, что еще надеть. Где-то в недрах шкафа валялся парик, который я приберегала для особых случаев. Если Мариэтта решила сманить мистера Хартли, то ей придется попотеть.
Я перерыла все и наконец нашла его. Стянув волосы в хвостик, я убрала их под парик, представлявший собой шелковистую огненно-рыжую синтетическую гриву.
– Сука! – воскликнула Мариэтта, надевая поверх тускло-зеленых леггинсов ситцевое платье в крупные розы. – Подлецу все к лицу. И профиль у тебя точеный, и лет тебе всего девятнадцать.
Я самодовольно улыбнулась. А потом села и разревелась.
– Ну, что с тобой такое? – спросила Мариэтта. Она села рядом и обняла меня за плечи.
– Никогда мне не вырваться из этой норы! – сказала я. – Так и останусь я в этом болоте, в этой сточной канаве на веки вечные!
– Нет, дорогая, – сказала Мариэтта. – Когда-нибудь вырвешься!
– Поищи свой нормальный пинцет у мамы под кроватью, – посоветовала я.
4
– Быстро же вы добрались, мистер Стив! – весело сказала я.
– Я был неподалеку. – Он нервно огляделся вокруг. – А звонил с бензоколонки.
Мамочка стояла у меня за спиной.
– Мистер Хартли, входите! – сказала она. – Позвольте представить вам моего жениха, Эдварда Шумахера. Вы с ним почти ровесники. Надеюсь, вы подружитесь.
Теодор зажал уши руками.
– Господи, мама! Хоть иногда думай, прежде чем что-нибудь сказать.
– В каком смысле? – спросила мамочка.
– Да в любом тебе доступном. То, что людям по двадцать восемь лет, еще не значит, что у них должно быть что-то общее. На земле миллионы двадцативосьмилетних мужчин, вообще не знакомых друг с другом.
