Алексей Шельвах - Приключения англичанина
Рядом с пепельницей лежала записка: «Алеша, сходи, пожалуйста, в булочную. Купи батон и половинку круглого. И не стыдно тебе так напиваться?!»
«Да стыдно мне, маменька, – пробормотал я, сползая с дивана, – очень даже стыдно. А уж как мне плохо, если бы вы только знали. Охо-хо».
Мутным взглядом уставился в мутное же окно, за которым никуда, разумеется, со вчерашнего вечера не делась слепая серая стена. Луч оранжевый уже спрятался за крышу, недолго он в колодце нашем гостит что зимой, что летом.
Отвернулся от окна. Темно и тесно было в комнате. Будильник частил, точно последние миги жизни моей отсчитывал.
Подошел к двери, выглянул в коридор – слава богу, пусто. Менее чем когда-либо я был сейчас способен обсуждать с дядей Валей постановления ЦК КПСС или выслушивать упреки тети Лизы.
Прокрался в ванную. Склонился над раковиной, припал ртом к латунному крану.
Вернулся в комнату, выкурил сигарету, глядя в стену за окном. Решил сходить в булочную, заодно похмелиться пивом из ларька.
Уже и смеркалось. По серому, синему, начинающему лиловеть тротуару поплелся в сторону Чертова скверика, продолжая развивать тему нечистой совести: «Весь день я, выходит, проспал, ничего себе. И мало надежды, что завтра будет как-то по-другому. Да уж, мало на это надежды...»
Вошел в Чертов скверик, под ногами заскрипел красный, похожий на фасолины, гравий, глянцевые зеленые листы зашумели над головой.
Вдруг представил, что ларек закроется у меня перед носом, и ускорил шаг.
Пересек скверик, выскочил на улицу и потрусил в самый конец ее. И повезло – под козырьком ларька еще горела электрическая лампочка, и всего лишь четверо стояли в очереди.
– Вы последний? – спросил я спину в сером пиджаке.
Мужик обернулся, кивнул машинально, но вдруг задержал на мне взгляд и усмехнулся:
– Что, худо дело? Может, вперед пропустить?
– Потерплю,– буркнул я.
Ларечница Танька, губастая, в очках с толстыми стеклами, крикнула из окошка:
– Скажите там, чтобы больше не занимали!
– Повезло нам, да? – засмеялся мужик. На вид было ему лет сорок, типичный такой пролетарий: небритый, в брючишках тоже сереньких с пузырями на коленях, под пиджаком только майка. – Сколько вчера на грудь принял?
– Слушай, что ты ко мне привязался? – сказал я. – Стой спокойно.
– Фу! – воскликнул он дурашливо. – Фу! Чую, русским духом пахнет! Прямо хоть тут же и закусывай!
– Сам таким не бывал, что ли? – огрызнулся я.
За обменом любезностями я и не заметил, как мы вплотную приблизились к окошку.
– Ладно, не обижайся, – сказал мужик. – Танюха, одну большую. – Пока наполнялась кружка, он извлек из кармана пиджака четвертинку и зубами содрал алюминиевый колпачок. – Будешь лечиться?
Не отвечая, я высыпал на блюдце горсть медной мелочи.
– Таня, – сказал я, – большую, пожалуйста.
– Ну чо ты ломаешься как целка? – не отставал мужик. – Я же вижу, хреново тебе.
По-прежнему не обращая на него внимания, я вытащил кружку из-под краника. Поставил ее на прилавок, чтобы взяться поудобнее, и тут произошло неожиданное: мужик вскинул руку и вытряхнул мне в пиво полмаленькой.
– Надо, надо полечиться, – почти пропел он ласково.
– Ну, т-ты даешь, – только и нашелся я что сказать, ошеломленный столь бесцеремонным проявлением человеколюбия. Что было делать? Отказаться пить? Глупо, тем более, что денег на другую кружку все равно не хватало. Да и что, собственно, произошло такого особенного? Ну не смог человек смотреть равнодушно на мою похмельную физиономию, хороший потому что человек, хороший и простой, вот и пособил, как умел, по-простому. Да я спасибо ему должен сказать, а не строить из себя.
– В общем, это... спасибо, значит...– пробормотал я.
– На здоровье, – мужик осушил свою кружку, вытер ладонью рот. – Ты пей, пей. – И вдруг посмотрел на меня пристально: – Алеша тебя зовут, верно ведь?
– Ну да, – подтвердил я с удивлением.
– Эй, давайте в темпе, я домой хочу! – подала голос Танька.
– Щас, Танюша, мы шементом, – откликнулся мужик. – Батьку твоего я знал, вот что, Алеша.
– Чего-о? – совсем уже изумился я.
– Твоего отца звали Оливер, да? Твоя фамилия такая-то, я не ошибся? – Он назвал знакомую фамилию, не мою, однако. – И живешь ты с матерью там-то и там-то, правильно? – Он назвал адрес, мой адрес.
Я молчал. Дело в том, что ответить мне снова было нечего. О «батьке» своем я располагал минимальным количеством сведений. Тем не менее, какие-то картинки, вероятно, из запасников ложной памяти время от времени возникали в сознании... такая, например: я, младенец, сижу на полу в кухне и составляю из кубиков слова. Мама, стоя у окна, курит. (Никогда не видел, чтобы мама курила). Входит папа (точнее, некто, про которого я знаю: это папа) и говорит маме что-то неприятное. Мама бросает папиросу в пепельницу и закрывает лицо руками. Я тоже начинаю плакать... Или вот еще: папа на четвереньках ползет от порога комнаты в угол, заваливается на бок... Что это значит? Почему это так страшно?
– Моего отца звали иначе, – сказал я. – Вы ошиблись. И фамилия у меня другая.
– Правда? – спросил он. – А какая?
– Другая, – сказал я.
– Ну, извини, – сказал мужик и почесал в затылке. – Выходит, я обознался? – Он поставил пустую кружку на прилавок. – Х-м, надо же...
Я смотрел ему вслед, голова кружилась, – ерш получился что-то уж очень забористым. Впрочем, голова кружилась, конечно, по другой причине, а именно – от страха. Ведь мужик все сказал про меня правильно, и, похоже, сказал бы намного больше, если бы я не побоялся признаться ему в том, что я – это я... Но я побоялся. Собственно, побоялся, что новое знание о себе может нарушить мой привычный циклический образ жизни. Блин, да откуда он вообще взялся-то, осведомленный такой? Чего ему от меня надо-то было?
– Эй! – крикнула Танька. – Отдавай кружку!
– Тань, – спросил я, – не знаешь, что это за хмырь?
– Такой же хроник, как и не ты, – засмеялась Танька.
Но, если честно, я не очень удивился осведомленности странного мужика, потому что с давних пор ждал, когда же это случится, когда же откроется тайна моего происхождения, тайна моих родителей... ну да, я просто растерялся от неожиданности, не сообразил, как следовало себя вести, а мужик между тем уже исчез из виду, искать его в темной улице было бесполезно.
А вот купить хлеб я еще успевал.
Весь в мыле, будто за мной гнались, влетел в булочную. Промчался вдоль полок, схватил батон, последний, каменный, расплатился и, не сбрасывая скорости, припустил к дому. После разговора с мужиком вдруг захотелось поскорее добраться до письменного стола, извлечь из нижнего ящика отцовскую рукопись... И то правда, давненько я к ней не притрагивался...
Дожидаясь, когда спустится кабина лифта, переминался с ноги на ногу, нет, не хватило терпения, собрался взбежать на свой этаж, как в юности – преодолевая за два прыжка лестничный марш.
И вот сказался образ жизни! А может, и выпитое у ларька... Короче, взлетая, поскользнулся, черт, подошвы кожаные, да и грянулся мордой о ступеньку! О-о! Искры посыпались из глаз! Лежал, оглушенный... Потом вскочил... ой, нет, только попытался... на левую ногу невозможно было ступить... засунул батон за пазуху... удивительно, если не будет сотрясения... И все это после кружки пива с водкой? Может, и не водку он мне подлил, а спирт? Да нет, колпачок на чекушке был закатан... Двумя руками цепляясь за перила, запрыгал на правой ноге вверх, потный, злой, но и в лихорадочном каком-то возбуждении (даже восторге) стремясь в девятиметровую мою нору, могилу всех моих замыслов, начинаний, надежд...
Вскарабкался, наконец, на третий этаж. Стоя на одной ноге (как аист), стал вытаскивать из кармана ключ. Батон с каменным стуком ударился о бетонную плиту площадки. Открыл дверь. Держась за стену, наклонился, подобрал батон. Вприпрыжку переместился в прихожую, оттуда в комнату, повалился на диван... и тотчас вошла мама (услышала из кухни, как хлопнула входная дверь).
– Алеша, ты снова пьяный! – негодующе воскликнула она.
– Ничего не пьяный, – сказал я. – Просто оступился на лестнице. Но булку-то я купил. Только там было все такое черствое.
Дальше было скучно. Мама осмотрела мой лоб, принесла лед в полотенце, велела прикладывать. Также под ее руководством я туго замотал ступню эластичным бинтом. Дядя Валя, стоя на пороге, сокрушался: «Как же ты так неосторожно, молодой человек?» Тетя Лиза кричала через стену: «Может быть, имеет смысл сделать йодную сетку?»
Когда меня, наконец, оставили в покое, я свернулся калачиком и уснул как убитый.
