Уокер Перси - Ланселот
Я сделал это открытие совершенно случайно. Ровно в одну минуту шестого, вечером, когда смолк гудок окончания смены на спиртозаводе.
Я посмотрел на стол и кое-что заметил. Да и то не сразу. Я даже не знаю, зачем еще раз посмотрел. И только при втором взгляде начали проступать очертания кошмара.
Я отреагировал совсем не так, как вы могли бы себе представить. Я бы сравнил это с реакцией ученого — ну, скажем, астронома, который привычно рассматривает фотографии разных частей небесной сферы с виднеющимися на ней беспорядочными скоплениями световых точек. Вот он уже готов отложить очередной снимок в сторону, он уже почти сделал это, и вдруг у него в мозгу что-то щелкает. «Постойте-ка. Так-так. Что это такое? Ну-ка, давайте приглядимся». И он начинает приглядываться. Ну конечно, одна из точек, хоть и не самых ярких, весьма даже второстепенная точечка, слегка смещена. Такие снимки все видели в газетах: хаотичные россыпи точек изображают звезды, а к одной точке проведены сразу аж четыре стрелки. Чтобы удостовериться, астроном сравнивает фотографию с другим недавно полученным снимком того же крошечного участка неба. Никаких сомнений — световая точка смещена. Она передвинулась. Ну и что? — может подумать обыватель, — какая-то мелкая точка, одна из миллиарда, чуть-чуть сдвинулась с места. Однако, по мнению ученого, все иначе: точка сдвинулась на одну миллисекунду дуги — тук-тук, щелкает компьютер, — и вот из самого незначительного наблюдения астроном с помощью скрупулезных расчетов приходит к неоспоримому выводу, что через два с половиной месяца Земля неизбежно столкнется с летящей в ее сторону кометой. Через пару месяцев точка достигнет размеров солнца, вода в океанах поднимется на сорок футов, Нью-Йорк затопит, небоскребы обвалятся, Организация Объединенных Наций соберется на пике Вашингтона и так далее, и тому подобное.
Но как такие сокрушительные и неизбежные события можно предсказать, пользуясь свидетельством столь ничтожным?
В моем случае этим свидетельством стало не микроскопическое смещение точки на фотопластинке, а буква. Не буква закона, нет, обычная буква «О». Если тебе интересно, могу объяснить. Но, похоже, ты интереса не испытываешь. На ту девушку, что ли, смотришь, которая там поет? Я каждый день слышу, как она поет. Ты что, знаком с ней?
Да видел я, видел, как ты разговаривал с ней на дамбе. Симпатичная, ничего не скажешь. Чистенькие джинсики, чистые расчесанные волосы чуть не до пояса. Она каждый день проходит по дамбе. Наверное, живет в какой-нибудь из тех хибар на болоте. Может, ее занесло сюда с севера, как заносит каждую осень сотни щеглов.
За год можно стать таким наблюдательным — прямо как те старухи, которые от нечего делать целыми днями подглядывают из-за занавесок. Мне показалось, ты хорошо ее знаешь. Может, ты в нее влюблен?
Что в этом удивительного? Послушай. Вот. Она запела.
Свобода — лишь звук, лишь ветер
В душе пустой и кармане.
(О, Боже мой, Господи, Боже!)
Свобода — пустое слово,
Что ты, уходя, обронила…
Ты это понимаешь? Возможно, эта девушка, да и я тоже, ощущаем это лучше тебя, хотя ты отказался от своей свободы добровольно, а я нет. А девушка, наверное, понимает это лучше нас обоих.
Однако мы сейчас обсуждаем проблемы не астрономические, а сексуальные. Скажешь, та же щука, да под хреном? И да, и нет. Некоторое сходство и правда есть. Сравнить хотя бы эти два открытия. Астроном замечает сдвинувшуюся точку, производит вычисления и приходит к неоспоримому выводу: к нам движется комета, произойдет повышение уровня воды в океанах, пойдут приливные волны, лесные пожары. Рогоносец замечает расположенную не на месте букву алфавита. Имея эту, пусть незначительную, улику, он может с не меньшей уверенностью воссоздать столь же ужасающую сцену: раздвинутые ноги жены и срывающиеся с ее губ странные вскрики. Буква «О» означает ее исступление и равноценна сдвинувшейся точке, которая сулит конец света.
Совершенно несомненно, она была вне себя и чем-то — или кем-то? — одержима. Эти размышления привели меня к выводу, что секс, вопреки устоявшемуся о нем мнению, вообще не сводится к какой бы то ни было проблеме. Его нельзя рассматривать как очередной пункт в списке человеческих потребностей, таких как пища, жилье, воздух, скорее он представляет собой некий спазм, экстазик, и тут же стаз, как это у медиков называется, — в общем, одержимость, да и только. Точно так же нельзя рассматривать в качестве проблемы одержимость бесом. Ты улыбаешься. Ты со мной не согласен? Может, ты из этих, нынешних, которые полагают, что дьявол — это не более чем проблема зла?
И все же как из такой мелкой посылки можно вывести столь чудовищные следствия? Я скажу, если тебе интересно, однако сначала я бы хотел рассказать о своей реакции, которая, по меньшей мере, была престранной. Ты мог бы подумать, что у новоиспеченного рогоносца это открытие вызовет подобающие чувства — потрясение, стыд, униженность, обиду, гнев, ненависть, жажду мести и т. д. Поверишь ли, но я не испытывал ничего подобного! Угадай, что я ощутил? «Хм. Что тут у нас? Надо же. Хм-хм». Я почувствовал покалывание у основания позвоночника, шевеление червячка любопытства.
Да, именно любопытства! Ты удивлен? Нет? Да? Неужто? Один из выводов, к которым я пришел, просидев год в этой клетке, это то, что сегодня люди могут испытывать единственное чувство — любопытство или отсутствие такового. Любопытство, заинтересованность и скука заменили все чувства, о которых мы когда-либо читали в книгах и которые отражаются на лицах актеров. Даже ужасы нашей эпохи предстают в виде гримаски любопытства. Тебе никогда не доводилось видеть, как человек раскрывает газету и читает заголовок: «Триста человек погибли в авиакатастрофе»? «Как ужасно!» — восклицает он. Но приглядись к нему, когда он передает тебе газету. Разве на его лице ужас? Нет, любопытство. Когда ты в последний раз видел ужаснувшегося человека?
Похоже, впрочем, что даже такая печальная судьба, как моя, любопытства в тебе не пробуждает. Ты меня слушаешь? Что ты там углядел на кладбище? Как женщины готовятся ко Дню поминовения? Белят надгробья, подстригают травку, оттирают грязь с мраморных оградок и раскладывают живые и искусственные хризантемы? Если присмотришься, наискосок от кладбища виден бывший вход для негров в старый театр «Мажестик»; теперь там киношка, куда не пускают детей. Помнишь, как мы туда ходили? Смотрели там разные фильмы вроде «Сорок девятого» с Верой «Пупой» Ралстон (этой самой «пупой» она в основном и вращала) и Чарлзом Старреттом.[15] Или то были Вероника Лейк и Престон Фостер?[16] А может, Роберт Престон и Вирджиния Мэйо?[17] Теперь там крутят нечто под названием «69». Отсюда можно рассмотреть только часть афиши, на которой различается что-то вроде символа инь-ян, составленного, скорей всего, из двух сплетенных антипараллельно тел, словно Чарлз и Вера, подхваченные вихрем времени, так и сцепились навеки в этом двуединстве.
На противоположной стороне улицы видна вывеска бара «Лябранч». Какое у них там сегодня фирменное блюдо? Стручки окры?[18] Устрицы? Или суп из креветок? И, конечно же, бочковое пиво.
Новый Орлеан! Не самое плохое место для тюремного заключения. Разве что летом здесь нехорошо. Представь, каково сидеть в Бирмингеме или Мемфисе. А тут — какие ароматы! Даже сюда проникают, словно у города есть душа, выделяющая собственные эманации. Даже не знаю, как это назвать. Живительный запах распада? Или зловоние страсти и радости? Когда я уезжал из Нового Орлеана и вспоминал о нем, первое, что приходило мне на ум, это запах гниющей на тротуарах рыбы и атмосфера благолепия в домах. В каком-то смысле это католический город, но дело не в этом. Провиденс в штате Род-Айленд тоже католический город, но, Боже, кто по собственной воле станет там жить? Эта твоя религия… — нет, не она формирует лицо этого города, оно, скорее, отражает попытку приспособления к ней или бегства от нее. Мне кажется, что душа этого города не спасена и не проклята, а этак слегка приотпущена и пребывает в уютном католическом предбанничке между внешним кругом ада, где совсем неплохо устроились грешники пола, и внутренним кругом чистилища, где обстановка еще вольготнее. Прибавь к этому марсельскую распущенность, сдобренную американским добродушием. К смерти и сексу здесь всерьез не относятся, так как значение имеют только деньги. Поэтому банк Уитни выглядит торжественным и мрачным, а кладбище — веселым и радостным. Протестанты здесь придумали Марди-Гра. Пресвитериане устраивают сиесты и играют в джин-рамми[19] в Бостонском клубе. А иудеи в день, когда Христос начал сорокадневный пост, отправляются кататься на катерах.
Мне нравится ваш пошлый соборчик в Старом квартале. Он расположен в самой сердцевине квартала алкоголиков, наркоманов, шлюх, сутенеров, извращенцев и содомитов — такого их скопления больше не найти на всем полушарии. Впрочем, вполне логично располагать соборы именно в таких местах. Он, как и весь город, производит на меня умиротворяющее впечатление, однако по другой причине — этакое дивное торжество посредственности. Самым известным событием, происшедшим здесь за всю историю, стала схватка между Джоном Л. Салливаном и Джимом Корбеттом.[20] За триста лет существования города в нем не произошло ни одного значительного исторического события, он не произвел на свет ни великого гения, ни даже настоящего таланта, разве что одного величайшего в мире шахматиста.[21] Однако гениальность делает человека нервным, поэтому он забросил шахматы и начал нервничать из-за денег, как все нормальные люди. Для полноты картины неплохо бы вспомнить, что знаменитое новоорлеанское сражение[22] произошло уже после окончания войны, так что не имело никакого решающего значения.
