Катя Рубина - Все-все-все и Мураками
Витька думает, что мне это известно. Это мне льстит. На самом деле ничегошеньки мне про это не известно. У меня вообще с физикой проблемы. Физику у нас в школе учитель физкультуры преподавал. И она, физика вся, сводилась к перерисовыванию картинок из учебника. Тут у меня с перерисовыванием все в порядке было, а вот с физикой — совсем никуда.
Витька опять заводит шарманку:
— Ты понимаешь, куда я клоню?
Я:
— Абсолютно не понимаю, куда ты клонишь, я в этом плохо смыслю, в школе не учили, я даже законов Ньютона не знаю, где уж мне физические теории пространств понять.
Он стал заводиться:
— При чем тут законы Ньютона?
Курит буквально одну сигарету за другой, на меня недобро смотрит. Вот мы с Анжелкой тоже много курим, но по сравнению с Витькой это чепуха просто. Витька курит, как зверь. Хотя звери не курят. Это так, для образа.
Он спрашивает:
— Ты можешь абстрагироваться и послушать? Тут одна тонкость есть. Радиус Шварцшильда помнишь?
Я:
— Что-то призабыла. Все из головы что-то прямо вон. Помнила раньше, а теперь вот затрудняюсь как-то.
Что с ним вообще объясняться?
Он не отстает:
— Это радиус сферы, на которой сила тяготения, создаваемая расположенной внутри этой сферы массой, стремится к бесконечности. Если тело сожмется до размеров его радиуса Шварцшильда, то излучение или частицы этого тела не смогут преодолеть поле тяготения и выйти к удаленному наблюдателю. Это черная дыра.
Я:
— К такому удаленному наблюдателю, как я, они точно не выйдут.
Он юмора в своем теперешнем состоянии вообще, похоже, не воспринимает. Спрашивает:
— Почему?
Я ему:
— Неужели ты сам сообразить не можешь? Как они к удаленному наблюдателю пойдут?
Кто его знает, наблюдателя этого, что там может быть? Даже представить себе трудно.
Он, на полном серьезе:
— Да, представить себе это трудно, но у меня уже кое-что вырисовывается. Если взять ядра галактик с массой от десяти в шестой степени до десяти в десятой массы солнца, то возможная частота события — до пятидесяти в год.
Я:
— Ну, это ты что-то махнул — до пятидесяти!
Он:
— Это если как дыры это рассматривать, а это совсем по-другому.
Я:
— Слава богу, что ты это и в другом свете видишь, а то до пятидесяти в год я не готова пока как-то. Я сегодня у тети Дези была, заказ ей приносила. Кстати, она тебе про Пера Гюнта рассказывала?
Витька совершенно не ожидал моего вопроса — типа не по делу. Спрашивает:
— Про какого Пера Гюнта? Кто рассказывал?
— Дези.
— Она мне в последнее время ничего не рассказывала, а что?
— Да так, там, в пьесе, есть один персонаж, который для меня пока загадка.
— Какой еще персонаж?
— Пуговичник.
Витька на меня уставился, и взгляд… такой…
— Так я тебе об этом уже полчаса талдычу.
Я ему:
— Ты — мне? Про Пера Гюнта?
— Про какого, блин, Пера Гюнта?
— Ну, в смысле — про Пуговичника?
— Я сам скоро буду великий пуговичник!
— Брось, страшно мне, что ты такое говоришь?
— То и говорю… надо просто еще выкладки кое-какие сделать.
— Какие еще выкладки?
— Просчитать до конца кое-что, и все такое.
— Ты поаккуратнее с этим, Витя!
— Да чего там аккуратничать?
— Ну, а как распределять людей-то?
— Они сами распределятся как по маслу… если все правильно будет…
— А как ты правильность будешь определять?
— Рассчитывать буду.
— А если ошибка где-нибудь закрадется?
— Пересчитаю.
— Ладно, тогда ты уж, когда все рассчитывать будешь, про меня не забудь: столько лет, можно сказать, дружим.
— Да ладно, всем хватит.
— Я не о том.
— А о чем?
— Не хотелось бы мне оказаться в переплавке, сам понимаешь. В ад, конечно, не попаду, есть люди и подостойнее, в рай не дотягиваю, а вот серединки как раз и боюсь.
— В ад, в рай, все-то ты знаешь… сейчас не об этом надо думать, дело надо делать.
— Так я и делаю… по мере моих слабых женских сил.
— Правильно, я вот тут плотности еще хочу просмотреть.
— Смотри, Витя, на плотности и не ошибись, надо сначала семь раз отмерить, а потом уже…
Глава 5 Те же и Мартын с балалайкой (уже где-то было, ну да ладно…)
Раздался резкий звонок в дверь. Я обрадовалась и поуспокоилась: наконец-то Анжелка! Как мы хорошо сейчас устроимся, Витька к себе отвалит, мы стол тряпочкой освежим, чашки сполоснем, нормального кофе сварим, покурим, все обсудим на покое… Обдумывая на ходу все это, я радостно вспорхнула дверь открывать, расхозяйничалась типа. Потом, Витьке ведь все равно, ему даже лучше: будь его воля, он бы и дверь не открывал, и к телефону бы не подходил, и прекрасно себя при этом чувствовал бы…
У меня едва челюсть не отвалилась, когда, открыв дверь, вместо Анжелки я увидела Дани— ила Полюшко. У меня язык буквально завернулся внутрь рта. Я смогла только «мым-м» произнести. Явление Христа медведю какое-то. Прямо как у Михаила Юрьевича: «Сквозь дым летучий французы ринулись, как тучи…»
Даниил Полюшко — не француз, он — питерский поэт, их дальний родственник по матери. Приезжает к ним, как бог на душу положит: может то по два раза в месяц, а может и по полгода носа не казать. Причудливый такой человек, очень специфический, на любителя. Лучший Витькин друг считается (если у таких людей в принципе возможны простые человеческие отношения).
Они оба немного типа с Марса или с другой какой планеты — мало у них простого. Я думаю, это как раз для гениев характерно. Отсутствие человеческого. Вот он, стоит на пороге — во всем черном, в черном пиджаке, черной застиранной майке, черных брюках не от пиджака, черных носках и в черных резиновых сланцах, с клетчатым чемоданчиком и цветастой авоськой (наверное, для акцента).
Он даже не удивился, увидев меня вместо хозяев. Просто закатил глаза и пафосно произнес:
— Свою усталость понял я,
Когда пришел к ночлегу.
Далекий путь бодрил меня,
И ветер гнал по снегу,
Вздохнуть в пути мешал мороз,
К ходьбе привыкли ноги.
Легко свою суму я нес,
Не ждал конца дороги.
Вот вам и Полюшко! Это же кусок из цикла Шуберта «Зимний путь».
Никогда бы не подумала, что он слушает Шуберта. Мало того, знает стихи наизусть. Видимо, эта домашняя заготовка предназначалась для Виктора. Так сказать, чтобы сразу того поэзией подавить.
Я давно уже заметила, что у них с Виктором что-то вроде соревнования: кто кого гениальней типа. Но это так, не впрямую. Это на каких-то таких тонких планах, что сразу не ловится. Но сто пудов, это есть! Они в простоте не общаются, они общаются на особом, не понятном людям уровне. Один на одном языке, другой — абсолютно на другом, причем одновременно совершенно о разных вещах. Иногда, правда, эти языки соприкасаются друг с другом, но редко. Мне кажется, что Витька — единственный человек на свете, которого Полюшко воспринимает с элементом некоего уважения.
Вот стоит на пороге эдакий псивый Гамлет, такой скиталец, и глаза закатывает. Не молодой уже совсем. Старый мальчик.
Да, постарел. Кожа какая-то бурая, под глазами морщины, на висках седина, пузо уже свешивается над штанишками…
Я, как в ансамбле «Березка», лишь рукой развела — проходи, мол. Дверь закрыла за ним, настроение упало. Пошел на кухню, я — за ним. Захотелось понаблюдать за этой встречей на Эльбе со стороны.
Полюшко начал первым:
— Забрел я к дровосеку в дом,
Мне дал приют хозяин.
Но трудно мне забыться сном,
Я словно весь изранен.
И ты, о сердце, вмиг забыв
Весь опыт свой суровый,
Былые раны ощутив,
Печально стонешь снова.
Это уже конкретно для Витьки. Но наших, московских психов питерским очень трудно задавить или как-нибудь врасплох взять. Я сейчас выступаю как патриот столицы. Наших на мякине не проведешь.
Витька посмотрел на Полюшко так, будто бы тот на пять минут выходил в сортир, и их беседа ненадолго прервалась.
— Тут вот кое-что дописал, вчера еще пришло. Пуговица соединяет область с разными пространственно-временными координатами, разные пространственные точки. Вот, оказывается, все как просто. Я-то возился с ними, как с норами и дырами, а это — пуговица. Это настоящий феномен. Все, конечно, надо еще доводить. Эти провалы пространственные — отверстия для нитей, они и соединяют не только отстоящие друг от друга пространственные области, но и разные времена. Теория ПУГОВИЦЫ будет обладать своеобразной, так сказать, застегивающе-расстегивающей функцией. Требуется тут, конечно, еще немного математики. Это единственный зонд, прощупывающий пространственно-временные структуры.
1:0 в пользу наших.
