Светлана Викарий - Вот моя деревня
Хозяйка «Светланы» Татьяна Игоревна — энергичная миловидная женщина, на Джипе моталась за товаром сама и даже принимала заказы от населения. Она явно была талантливым менеджером. Ей удалось превратить магазин в минимаркет. Здесь можно было купить все — от хлеба до иголки.
В Зеленом — хороший выбор алкоголя на все вкусы. Но лидером продаж был портвейн «Три семерки» за 70 рублей с пластикой поллитровке. «Портос». Несмотря на то, что частные магазины работали 24 часа в сутки, торговля самокатом производилась повсеместно во многих дворах поселка. Торговала сноха Вани Чибиса, по прозванью Ушки, поскольку они были выдающейся формы, торговала почтальонка, предприниматель Женька — поставлявший для рыбаков червей в специализированные магазины города. Это был его основной бизнес. Не постоянный, конечно. Потому как чаще пробивался он разрешением хозяев огородов и выползков этих собирали ему мальчишки, почти, что за даром. И расплачивался он иногда чипсами, конфетами да сухариками.
Надя тоже пользовалась услугой магазина в долг. Приходилось платить за съем квартиры для Вовки и его беременной Шмары в городе. А это одна ее пенсия, значит, в магазин отдавали пенсию брата.
Шмара оказалась просто виртуозом в умении тратить деньги. А ведь все-таки две зарплаты! Она любила шикануть, зайти в кафе, купить самые дорогие джинсы, которые, впрочем, на третий день, Вовка находил в плачевном состоянии. За квартиру платить оказывалось нечем.
— Дрянь — невестка. — Жаловалась Надя Любане. — И как она сумела Вовку в постель заманить?
— А моя Ирка? — вопрошала Любаня. — На кой хрен ей сдался этот наркоман? Мирон этот поганый, от него ведь родной отец отказался. А он теперь в моем доме беспредельничает.
— Видно, секс для молодых теперь главнее всего на свете. — Сделали вывод подруги, опрокинув по рюмочке «Добренькой».
Надя уже сказала Людке, что сделки не будет. Зятю дом не понравился. Денег, сказал, не даст. Да и, похоже, не климат ей здесь. На голове у Нади обнаружилась пролысина. Это в ее-то густых прекрасных волосах, которыми она всегда гордилась!
— Не климат? Да у нас тут курортные места! — возмутилась крашеная блондинка, которую Надя с Вовушкой давно называли Изергильшей, за дурной характер и злобное выражение мелкого овечьего личика, обрамленного обесцвеченными кудельками. Надя утверждала, что в ней «ни живности, ни добринки нету» на три копейки. Такие люди на все способны, на любую подлость. А потому при ведении дел с Изергильшей, требовала от нее расписки на потраченные в пользу дома деньги.
— Это что ж за такие курортные места, когда картошка вся вымокает, помидоры не зреют! Газа нет! В четырех километрах есть, а у вас нет! Электричество дорогое. Где это видано, чтобы в самом сером, в самом гнилом климате было самое дорогое электричество в России! Европа сраная!
— А у вас в Сибири, что — сказка?
— Теперь я понимаю, что сказка! Лето жаркое, зима холодная! Солнце у нас, понимаешь, солнце! И зимой и летом! А у вас лешие одни на болотах! Вот где сказка!
Про леших она не зря упомянула. Вечером к ним вбежал бледный, как его коза Халимон.
— Я говорю, слышите… Только вам. Моя не поверит. Иду вчера от озера, полем. Вешки бросил. Назад, значит, иду. Думаю себе, Кумариху, что ль по старой памяти трахнуть. Мою-то Синепупую лохань не хочу ворошить. Да она еще и не даст. Да боязно. Насчет Кумарихи. Гандонов Танька в магазин не завезла.
— Ты думаешь, мне интересно про это слушать? — Возмутилась Надя, замахнувшись на него полотенцем.
— Да дай сказать. — Вступился Вовушка.
— Я, говорю… Да погоди. Вот иду я домой обратно с озера-то. Думаю себе про эти гандоны, что не сэкономил ни одного. А коза со мной, попаслась маленько у озера. Мекает чего-то. Я оглянулся. Мать честная! Позади меня мужик больше, чем два метра роста. Одетый. Ну. Я удивился, иду дальше. К поселку подхожу, оглянулся. Он за мной. Как догоняет. Не по себе мне стало. Рожа у него бледная. Я говорю, длинная такая… и лукавая. Я на тропинку к дому. А он, паскуда, идет за мной. Я побежал. Потому что он чуть не в затылок дышит. Вспоминаю молитву какую-нибудь…
— «Отче наш» надо было читать… — вспомнила Надя.
— Говорю, говорю, вроде, как к Богу обращаюсь, а сам не знаю, что бубню… Страшно ведь… Во двор вбегаю, он за мной. На веранду, он перед дверью.
— Ырка это тебя морочил! — вспомнил Вовушка. — Полевой мытарь Ырка. У нас так в Сибири говорили. Нельзя оглядываться, а то он будет звать знакомым голосом.
— Так я ж оглянулся! Коза ж замекала, зараза!
— Зря. Ырка не черт, но темный человек. — Продолжал Вовушка.
— Да здесь же не Сибирь! Неметчина. — Возмутилась Надя, вспоминая сказки старых людей, слышанные в детстве. — Здесь другие лешие. Гномы всякие. Ырка-то русский. Он ходит по всем дорогам, чтобы тепла живого напиться. Оборвал ведь жизнь, а должен ее дожить.
— Короче, мытарь. Дальше-то что?
— Я крючок хочу набросить, а он не дается. На веранде у меня ружье, я его скорее. В проеме поднял ружье и палю, куда ни попадя. А он стоит, лешак, этот, смеется как будто. Глаза, как у кошки. Я говорю, чур меня, чур! Ну, ни одна пуля в него не попала. Или наскрозь прошла.
— И что? — спросил Вовушка. — Он-то, этот лешак, что?
— Я говорю, развернулся и пошел.
— Врешь ты все! — не поверила Надя.
— Вот вам крест, не вру! Чем хочешь, могу побожиться. Было!
Вовушка склонил свою некогда черноволосую, а ныне лысеющую голову. Задумался.
— А черная старуха?
Вопрос адресовался сестре.
Черная старуха
Черная старуха смотрела в окно спальни на Вовушку. Он не видел ее, так как был занят любимым делом — плел сетку для вешки. Утром он собирался на дальнее озеро. Коты — Барсик и Митька крутились рядом, предчувствуя завтрашнюю поживу. За лето, на рыбе, они разжирели, залоснились, превратились в настоящих красавцев. Вовушке пришла на ум какая-то знакомая мелодия, он зацепился за нее и как по ниточке вернулся в свою молодость.
Над городским парком опустился темно-синий вечер. Густой воздух, поволокой охватывал молодое сильное тело Вовушки. Одна из звезд небосклона Аль-Таир — дьявольская звезда пронзала его своими лучами. Пальцы у него были тогда ловкие, лихо перебирали кнопки саксофона. Мелодия уходила вверх, к звезде Аль-Таир, точно ответный луч его мятущейся души.
Нет, не шахтером, как его братья, родился Вовушка на этот свет, а вот так, взмывать вместе с музыкой в синие небеса, к далеким звездам. Этот куража, этого счастья всегда было мало. Душа требовала чего-то еще. Может, от этого он и стал пить. Да нет, не от этого. Все из-за той, которая не дождалась его из армии. И с мужем у нее ничего не вышло. И с Вовушкой потом ничего не получилось. Они пытались. Пробовали несколько раз сойтись. Но что-то не давало им быть вместе. Были и другие женщины, готовые разделить с Вовушкой жизнь, даже с инвалидом, но всякий раз он знал, что это ненадолго. Постепенно, женщины стали ему не интересны, он замкнулся в себе, переживая свои воспоминания, как живое кино, живое чувство. Даже стал благодарен жизни за то, что приобрел внутреннюю свободу. И когда его назвали «бирюком», он согласился. Точно, бирюк. Никому не нужный, только сестре. Сестра, как мать, даром, что моложе его на четыре года, все стерпит от него.
Надя кашеварила где-то на кухне, вернее, пекла пироги. А пироги Надя пекла отменные. Когда односельчане попробовали Надиных пирогов, интересу к ней прибавилось. Стали звать ее делать эти самые пироги — таявшие во рту. Потом стали звать ощипывать птицу. Делала она это играючи, аккуратно, любо-дорого посмотреть. Выучка с детства. Даром что жили в городе, а на окраине, где стоял родительский дом, была настоящая деревня. Держали скотину. Надя стала доить с детских лет. Надоилась… Поэтому когда первый здешний жених пообещал, что приведет к ней корову, она тут же замахала руками. Правда, он и без коровы был ей не нужен. Когда не к сердцу мужик все его недостатки, как на ладони. И зубы порастерял. А еще сын у него полудурок. Говорят, заманят его, напоят и нахратят, как хотят. Жена опять же странно покинула этот мир. Уж не виновен ли он в этом? Нет уж, подальше от таких женихов. С ходом времени Надя в душе стала побаиваться недостатков людских. Исправлять их она не находила в себе сил, вон с Вовушкой, сколько лет боролись, и что? А чужой мужик? Что там у него в нутре?
Нормальных-то людей здесь, по пальцам пересчитать, — размышляла Надя, переворачивая на сковороде румяные ровненькие пирожки. — У всех свои заковычки. По доброму люди жить не хотят. Полудурки, беспробудные пьяницы, немые, тубики, неграмотные и полуграмотные, одни потерявшие совесть, другие как Ленька Вака, беспаспортные, ни разу за жизнь не выехавшие за пределы деревни. Что за кругозор у них? Что за чувства? Человеческий сброд, мусор. И в каждой семье отродье. А то и не одно. У Верки Брынды двое дочерей и шестеро внуков таких. За что? Она сама хоть и выпивает, а работает в котельной, топит, убирает сельсовет. Меру знает. За что такое наказанье? И есть ли этому объяснение?
