Туве Янссон - Каменное поле
Когда вот так сидишь и пишешь, мысли возвращаются к прошлому. Право же, я всегда старалась все устроить как можно лучше, на летние вакации мы уезжали с детьми за город и снимали хорошенький домик, там было автобусное сообщение с городом, дом стоял у моря, и Юнас мог отдыхать в тишине и спокойствии. Но он то и дело уезжал в город по работе, это небось Экка не давал ему покоя, бедняжке. А дети купались и играли, были всем довольны. Иногда мы ходили гулять на берег или переправлялись на лодке на крохотный островок сразу же за мысом. Мне хотелось, чтобы дети чувствовали заботу отца, поэтому ему поручалось собирать дрова для костра и выполнять разные другие мелкие задания, с которыми, я знала, он справится. После еды дети, конечно, убегали, а я упаковывала корзины, а потом мы с Юнасом сидели и смотрели на море, и кругом было очень тихо. Мне кажется, эти прогулки всем нам были полезны. Вначале он еще говорил, вое больше о словах и о том, что значат для него слова, говорил, что необходимо избегать повторов и вообще, прежде чем сказать что-нибудь, надо подумать, и это мне было ясно, но иногда я не могла понять, что он имел в виду.
А потом он замолчал. И только в редких случаях становился чересчур разговорчив.
Я пыталась приохотить его к рыбной ловле — это занятие все мужчины любят, — подарила ему спиннинг на рождество, но он каким-то образом умудрился сломать механизм и так и не починил его. Юнас совершенно не разбирался в технике. Его пишущая машинка, например, то и дело ломалась. Я сказала ему, что он может работать в гостиной, но он не захотел, сидел в бывшей комнате для прислуги, где у нас стояла стиральная машина и хранились всякие ненужные вещи, стучал на машинке, а детям приказывал не шуметь. Это очень осложняло жизнь. Пока машиика стучала, дети старались вести себя тихо, а как только она замолкала, они вновь начинали свою возню, потому что он ведь уже не работал. Да, приходилось нелегко. Но потом они выросли и стали кое-что понимать. Иногда я входила к нему, осторожно, чтобы не помешать, проскальзывала в комнату и ставила рядом с машинкой что-нибудь вкусненькое или просто стакан молока и уходила, не говоря ни слова.
Юнас работал очень много, это изматывало его, он всегда куда-то бежал, по-моему, это Экка его подгонял, сверхурочная работа, все время сверхурочная работа, и может, он брал на себя больше, чем нужно, а он ведь был довольно щуплый, хотя и ужасно умный. И такой забывчивый. То и дело где-нибудь забывал свою машинку, он ведь постарел и стал рассеянным. Но я старалась напоминать ему, я то и дело напоминала ему о работе, которую ему надо закончить, однако его это ужасно сердило, а я только хотела помочь. Мне порой кажется, что быть женой не так-то легко, держишься в тени и все чего-то стараешься, стараешься, но все-таки, в конце концов, эти мелкие заботы и есть самое главное, разве нет? И потом — очень важно уметь прощать. Как-то раз он мне сказал: почему ты никогда не сердишься? Не сержусь, ответила я, а с чего бы мне сердиться? Я понимаю тебя и прощаю. И тогда он говорит: за что? Защищай свою позицию. Прощение может быть непростительным. Уточни.
Уточни! Юнас был так требователен к словам, и это ужасно все осложняло, хотя у нас, как я уже сказала, был очень хороший брак, но тем не менее я почувствовала некоторое облегчение, когда он ушел из дома — Юнас наверняка сказал бы, что я повторяюсь, — во всяком случае, мне уже не надо было бояться и следить за каждым своим словом, не надо было ждать с обедом, не зная, придет он или нет. Я, конечно, подогревала ему обед, но иногда он так ни к чему и не притрагивался, хотя я понимала, что он допоздна бродил по морозу. Разумеется, ему хотелось проявить самостоятельность, но, по-моему, это было немножко по-детски, и его ненависть к бабушкиному кружевному покрывалу была тоже по-детски наивной, но здесь я не уступила. Это покрывало почиталось двумя поколениями, и его хватит еще на одно, если только не ложиться на него с башмаками. Здесь я была непримирима. «Непримиримый» — любимое слово Юнаса. Непримирима. Неумолима. Абсолютно. Если он не мог подобрать нужного слова, он выходил из положения с помощью «и так далее и тому подобное», когда он говорил это, я ощущала прилив нежности, значит, и ему бывает трудно подобрать слова!
Вот пишу я все это, и так хорошо на душе. Закончу, и все пойдет в печку во дворе, но, как говорит Юнас, бывает полезно навести порядок в мыслях и сформулировать их.
Что мне еще рассказать?
Нелегко жить с человеком, который все всегда себе усложняет, особенно с тем, кто не желает помощи. Но, как правило, я принимаю вещи такими, какие они есть, решаю каждую проблему отдельно, то, что было, уже прошло, и никто не знает, что его ожидает, воистину. Не могу понять, почему Юнас воспринимал меня с такой серьезностью или, скорее, озабоченностью, но все же это доказывает, что он пытался проявить внимание.
Все было намного проще до того, как мы поженились.
Сейчас каждый раз, когда мы садимся по воскресеньям за стол, я чувствую себя точно на экзамене, ужасно волнуюсь перед его приходом и — стыдно сказать — испытываю облегчение, когда обед кончается.
Юнас много чего мне говорил, но по-настоящему так ничего и не объяснил. А я не знала, что, собственно, я должна попросить его объяснить.
Теперь мы оба уже на закате наших дней. Я думаю, девочки устроят свою жизнь, особенно Карин, иногда я, правда, беспокоюсь за Марию. Мне кажется, она многое унаследовала от отца, но — как бы это выразить? — не лучшие его черты, она еще боязливее, чем он. Она немногословна с самого детства, и отец часто сердится на нее, потому что даже то немногое, что она говорит, она либо неправильно формулирует, либо обрывает на середине, я ведь знаю, как он всегда мучается из-за всех этих слов.
Однажды я прямо сказала мужу: Юнас, сказала я, почему ты все принимаешь так близко к сердцу? Ведь все так просто.
Что именно? — ответил он. Что так просто? Уточни. А я и сама не знала, что.
9
Как-то раз Юнас проснулся совсем рано, выспавшийся и бодрый, он чувствовал себя прекрасно и забыл про свои сны. Стоя на Пригорке, он беспечно, в прекрасном расположении духа смотрел, как сверкает и переливается в лучах восходящего солнца испускаемая им струя, горделивой дугой падая в траву, и вспомнил другое далекое утро, когда он впервые осознал свое мужское превосходство над этими девчонками, вынужденными стыдливо присаживаться на корточки.
Это утро было таким же.
Над землей стелился легкий туман, и в этом тумане, спускаясь прибрежным лугом к воде, шли купаться его дочери. У обеих были длинные золотистые волосы, которые они на ходу подобрали и закрепили на затылке, и движения их рук показались ему невыразимо простыми и прекрасными. У обеих были такие же, как у матери, округлые плечи и крепкие, красивой формы ягодицы. Они вошли в воду и побрели в глубину, вскрикивая и брызгаясь. Внезапно перед взором Юнаса возник другой берег, другой летний день, они были тогда еще совсем крошками, худенькими, как тростинки, и вели себя точно так же, он попытался вспомнить еще что-нибудь из того доброго, доверчивого времени, но не смог. Отыскать в памяти хотя бы коротенький эпизод общей игры, разговора, да чего угодно, может быть, драки оказалось невозможно… Разве что у них спросить. Нет, нельзя. А потом, когда они подросли? И еще позднее? Их друзья. Их противодействие. Их влюбленности. Ему вдруг показалось чрезвычайно важным уточнить. Когда они переехали — сначала Карин, потом Мария, — как шли у них дела на работе?.. И чем они вообще занимаются?
Единственное, что виделось Юнасу в калейдоскопе воспоминаний, были обрывки коротких встреч с незнакомыми людьми и поездок в места, названия которых он забыл.
10
К вечеру мир потемнел в ожидании ливня. После обеда Юнас и Мария с пригорка наблюдали за приближением дождя. Мария, стоя лицом к ветру, сказала:
— Надеюсь, хоть…
Юнас подождал немного и спросил:
— Что?
— …хоть грозы не будет.
— Мария, следи за собой. Ты почти никогда не заканчиваешь фразы. И кстати, грозы не будет, будет дождь.
— Папа, тебе больше ничего не надо? Лампа…
— Нет, нет, у меня есть все, что требуется.
Дождь надвигался на берег низкими, параллельно идущими тучами. В каморке при бане было довольно темно. Юнас решил откупорить последнюю бутылку: лучше уж покончить с ней, дело будет сделано, и больше не нужно будет об этом думать.
Он сидел и ждал дождя, было очень тихо, в море не было ни одной моторки.
Вообще-то приятно было бы сидеть при зажженной лампе, квадрат окна казался бы совсем черным, как когда-то в детстве, когда они чистили на веранде грибы, а снаружи вплотную подступал осенний дождь.
Юнас ждал долго, но дождь так и не пошел. В конце концов он снял лампу со шкафа, очень осторожно, приподнял стекло и подкрутил фитиль. Конструкция лампы была все такой же. Фитиль, разумеется, следовало бы почистить бритвой, именно так обращаются с этими лампами. Он извел несколько спичек, прежде чем сумел зажечь фитиль, опустил стекло, но оказалось, что пламя слишком большое, оно выбивалось из стеклянного колпака черно-красным языком, он сделал резкое движение, желая прикрутить фитиль, потерял равновесие и толкнул лампу, так что она упала на пол. Но ничего не произошло. Не было горящей лужи керосина, не было Даже отвратительного звука бьющегося стекла. Он оперся на стол и подождал, пока перестанут трястись руки. Потом поднял лампу и поставил ее на стол.
