Хари Кунзру - Без лица
Благоприятный час был определен, и церемония совершена должным образом. Жрец правильно прочел мантры, улыбка невесты, пока ее украшали драгоценностями, была скромной и застенчивой. Сласти были розданы невероятному числу родственников, жених выглядел более или менее эффектно, когда прибыл во главе свадебной процессии. Одна только вещь категорически не понравилась Анджали: сапфиры в ожерелье невесты. Сапфиры — коварные камни, способные как отразить, так и усилить вредоносные лучи Сатурна.
Амар Натх был польщен усердием супруги на брачном ложе. Анджали, вошедшая в его дом вместе со своей госпожой, бодрствовала допоздна, слушая вздохи удивления и приглушенные игривые звуки, долетавшие из окна до крыши, на которой она лежала. Как позднее заметила Анджали в разговоре с продавцом бетеля, она готова была ручаться, что этот серьезный мальчик не ожидал от своей молчаливой невесты такой манеры исполнения супружеских обязанностей. На ее счастье, он оказался совершенно неискушенным. Любой другой заподозрил бы неладное. Но, кроме того, Амар Натх и его семья были слишком надменны для того, чтобы слушать болтовню евнухов или слуг. Надежно разместив новобрачную в доме, жених вернулся к изучению вопроса о спорных территориях и значимости изучения персидского для юного джентльмена. Так прошли девять месяцев или, может быть, чуть меньше; пока молодой муж посещал общественные собрания, молодая жена все полнела. Анджали опутывала ее изысканной сетью рассуждений и слухов, пока однажды громкий крик не отозвался эхом во внутреннем дворике. У Амриты начались роды. Губительные силы сапфира и родимого пятна вступили в действие.
Задолго до того, как Пран Натх появился на свет, послали за астрологом. Его усадили под опахалом на тенистой веранде; там он и сидел, попивая сладкий чай и не выпуская из рук футляра с таблицами.
Он ждал очень долго.
Он допил чай. Аккуратно положил футляр на стол перед собой. Угостился фруктами, осторожно очищая их острым ножом. Отказался от чая. Встал и потянулся, удовлетворенно чувствуя, как позвонки с хрустом становятся на места. Отказался от лайм-соды. Крики роженицы разносились по всему саду.
Позднее астролог отправился на короткую прогулку. Нюхал жасмин, наслаждался тенью деревьев. Садовник как раз поливал клумбу нежных белых лилий, и астролог остановился, чтобы похвалить работу. Мали сиял от гордости. Затем оба помолчали, слушая, как хрипы и рыдания из родильных покоев становятся все более мучительными.
Когда солнце нырнуло глубоко за крыши, астрологу предложили прилечь и отдохнуть. Он согласился, но задремать не смог. Несмотря на то что все его благосостояние зависело от рождений и их значения, само событие всегда тревожило его. Кровь и боль. Это было нечто женское, недоступное мужчине — даже тому, кто обучен ведической астрологии Джйотиш, для кого прозрачны были все небесные и земные таинства. Астролог привык думать о рождении как о математическом событии, величественном шествии планет и созвездий сквозь ясно определенные дома и координатные углы безвоздушного пространства. Эта агония, эта беготня служанок, кутерьма и ужас, которые, без сомнения, царили в комнате наверху, — все это было крайне неприятно. Нехорошо было от одной мысли о том, как жестоко сражаются планеты, воздействуя на матку этой несчастной женщины. Астролог всегда представлял себе звездное влияние чем-то эфирным, легковесным.
Затем наступила зловещая тишина. В сгущающейся тьме он напрягал слух, но слышал лишь бесконечный треск насекомых и скрежет попугаев, ссорящихся в листве деревьев. И ничего больше. Ничего человеческого. Вскоре служанка принесла масляную лампу и поставила на стол перед ним. В тот же миг мотыльки стали биться о стеклянные бока светильника.
— Ребенок родился, — сказала служанка с непонятным, торжествующим выражением лица. — Мальчик. Мать умерла.
Астролог безропотно кивнул. Затем посмотрел на часы, открыл футляр, вытащил перо и бумагу и сел за работу.
Карта получалась странной и страшной. Звезды искажали сами себя, принимая пугающие формы. Рисунок влияний, лишенный равновесия, был перекошен в сторону страстей и перемен. Такое распределение аспектов казалось астрологу невозможным. Силы действовали во всех направлениях, пагубные качества Луны и Сатурна предрекали всевозможные катаклизмы. Это была карта смены форм. Карта, полная лжи. Он то и дело сверял результаты с каталогом, покрывая расчетами лист бумаги в коричневых пятнах.
Будущее мальчика было туманным. Астролог не мог предсказать ничего из обычных вещей — продолжительность жизни, брачные перспективы, богатство. Рисунки рождались только для того, чтобы померкнуть, когда он начинал размышлять над следующим значением конъюнкций. Планеты словно летели сквозь дома, колеблясь между благоприятными и вредоносными положениями. Грозди возможностей возникали и распадались. Никогда прежде чтение карты не заводило его в такой тупик.
Возможно (хотя он не рискнул бы поклясться), через хаос вел какой-то путь. Если так, то это был, несомненно, причудливый путь. Как могут столько иллюзий вести к обратному, к рассеянию иллюзий? Он поднял глаза к освещенному квадрату окна над головой. Этого ребенка ждут страдания и потери. Сможет ли он сказать об этом отцу? Отцу, который в эту минуту оплакивает жену. Вокруг лампы на столе высилась горка из обугленных мотыльков. Астролог подумал о мертвой женщине и содрогнулся.
Когда служанка вернулась, она застала его над новой, аккуратной картой, рисующей новорожденному утешительное будущее — долгую жизнь, множество сыновей и удачу в делах. Разорванные куски первого гороскопа астролог убрал с глаз долой, в футляр.
Когда астролог принес ему карту новорожденного сына, пандит Раздан был удовлетворен, хотя всем известно, что астрологи говорят то, что от них хотят услышать. Но Анджали было не обмануть. Как только она увидела белокожего младенца, она поняла, что звезды над ним — дурные.
Дитя пищало и пускало пузыри, рассыльный мчался за жрецом, а повитухи сжигали кровавые простыни в саду. Казалось, никто не уделил покойной должного внимания и не испытывал ничего, кроме желания побыстрее избавиться от ее тела. Эта девушка была аномалией, раздражителем для хорошо отлаженного домашнего уклада. Теперь, по негласному уговору, с ней обходились как с видением, временным феноменом, который попросту улетучился.
Анджали тоже думала, что смерть Амриты — к лучшему. Удивительно еще, что она продержалась так долго. Казалось, семейство вне себя от радости по поводу рождения сына. Такой большой! Такой здоровый! Но Анджали, глядя на него, не могла удержаться от мысли о том бледном мужчине с фотографии. И все было бы терпимо, если бы ребенок не вырос в такого монстра.
________________Это стало очевидно, еще когда Пран Натх был совсем маленьким. Он впадал в неописуемую ярость, стоило кому-то попробовать его наказать. Хорошую одежду он изорвал в лохмотья, целую комнату игрушек вдребезги расколотил. Родным подарки заменяли общение с ребенком, отец редко говорил с ним — и то лишь в форме кратких наставлений, подобных отрывкам из книги по ведению домашнего хозяйства. Держи волосы в чистоте. Заучи различные способы начать письмо.
Когда Прану исполнилось шесть лет, к нему был нанят учитель, согласившийся применить тройственную программу морального, интеллектуального и физического обучения, описанную Амаром Натхом Разданом в статье «На пути к процветанию индусской педагогики». Учитель уехал через неделю, оберегая лодыжку, сломанную при невыясненных обстоятельствах. Следом пришел отставной сержант, впавший в депрессию, когда обнаружил, что бережно хранимые им в тайнике любовные письма сожжены дотла; за ним последовал бенгалец с косоглазием и алкоголик из Синдха — большой поклонник Китса, два или три запуганных университетских студента и даже англичанин, который сбежал после первого же урока.
Анджали объясняла эти неудачи дурной кровью и была готова грудью отстаивать свою точку зрения, хотя поначалу у Прана Натха были и защитники. Но со временем всех их отталкивали его высокомерие или непривлекательные розыгрыши. Были и те, кто утверждал: мальчик совсем не глуп. Но они видели, что ум его направлен в основном на разрушение. А если на поиск чего-то нового, то еще более отвратительного, чем прежде. Талант к мимикрии — еще одно потенциально положительное качество — служил ему для жестоких пародий на хромоту чоукидара[24] или на то, как сын дарзи[25], мальчик с заячьей губой, ест дал. Люди пытались вразумить его, но проще было бы накормить обезьяну солью. Один за другим они соглашались с кухаркой: мальчик — настоящее проклятие.
И тем не менее он был единственным сыном. Все, что он говорил или делал, по определению было совершенным. Кроме того, поскольку отец его постоянно запирался в своем кабинете и не было ни матери, ни брата, мальчик всегда был предоставлен сам себе. Домашние предпочитали жить прикусив язык. Да и Пран Натх не обращал внимания на их неодобрение и был абсолютно убежден, что занимает центральное положение в этом мире. Этому способствовало восхищение всей его обширной семьи. Но спустя несколько лет даже они начали отворачиваться от него. Одна за другой тетки умирали или переставали наносить визиты. Дядю по отцовской линии хватил удар; поговаривали, что виной тому Пран Натх, взвывший однажды ночью голосом дикого животного под дядиным окном.
