Виктор Астафьев - Вимба
Жена Гария грустно сказала, что он же не сможет жить без стихов и картин, без друзей, без гулянок, без шахматного клуба, лишившись коллекции марок, тут же запросто умрет.
— Ну и чьто? — с тихой печалью молвил Гарий. — Сразу два хороших дела получится. Кончатся ваши мученья и останется заммечательная вещь — цветной телефизор.
Однако скоро он стряхнул с себя меланхолию, заграбастал всех своих женщин, тряс лохматой головой, пробовал потрафить мне, запевши, как ему казалось, самое близкое моему сердцу вокальное творение: «О-о-ой, ма-а-арос, ма-аро-о-о-ос, не маро-ось меня-а-а…» — и тут же прервался, передернув плечами:
— Когда я пыл большой и оч-чень строгой командирофка, там был страшный морос. И меня согревала моя торогая шонушка. — Тут он поцеловал жену со звуком.
Ах, Гарий, Гарий! Уж двадцать с лишним лет минуло с той поры, как мы ловили вимбу на реке Даугаве, а я все вижу так ясно, так свежо. Что-то есть в этом человеке, роднящее его с моими земляками — гулевыми, раздольными, порой преступно-легкомысленными и безответственными. Но что делать с сердцем? «Дома продают, поля продают. Пьют вино беспробудно. Так погибают люди деревни моей. Что же сердце мое влечет меня к ним?» — это написал еще в тысяча девятьсот втором году японский поэт, умерший от чахотки в лермонтовском возрасте, с печалью подтвердив еще раз ту истину, что сердце приемлет и впускает в себя людей и любовь к ним без выбора и указаний, и человек может и должен жить только по сердцу своему, и я люблю своих земляков такими, какие они есть. И Гария люблю. Ни годы, ни расстояния, ни умные назидания моралистов, ни дурные слухи и выходки его не могут убить во мне светлых воспоминаний о нем и доброго расположения к нему. «Сердцу не прикажешь» — это истина истин, ведомая всякому люду, и все попытки ниспровергнуть ее, порождают лишь бессердечие.
Изредка я получаю от Гария торопливо написанные письма с вложенными в конверт стихами. Однажды получил пейзаж и узнал то место и реку, где мы ловили рыбу вимбу. Пейзаж висит в моей деревенской избушке, над моей кроватью. Я смотрю на него и думаю о многообразности человеческой жизни, о необъятности чувств и характеров.
А из семьи Гарий ушел, оставив своих «крошек-тевочек и етинственную шонушку». Ушел к врачихе Рените, потому что девочки выросли, вышли замуж и определились в жизни, а у Рениты «совершенно нечаянно» получился ребенок и его надо «помогать воспитать».
— Ах помощник, ах воспитатель!
Вышли у Гария две книжки, подборка его стихов наконец-то напечатана в «Дружбе народов», но переводчики, но заключению поэта, так ловко обошлись с его стихами, что осталась в них лишь половина «прафта».
Была выставка картин Гария в Риге, в пригородных курортах города Юрмалы. И стихи, и картины его пользуются успехом, много картин было куплено с выставки, все оттого, что он перестал подражать даже импрессионистам, пишет, как ему хочется и чего хочется. Он уже дедушка и теперь может помогать девочкам и внукам материально. Бывшая его жена замуж не выходит, объясняя это тем, что после такого великого человека не может ни с кем быть, неинтересно ей с другими мужчинами, и, когда «совершенно нечаянно» получился у Рениты ребенок, она водилась с ним так же, как с внучатами, и кого звать мамой, кого бабушкой — «ребенок совсем сапутался», потому и зовет обеих женщин «мамой». Они, две «мамы», очень балуют сына, и это беспокоит отца. Кабы из сына не получился стиляга и диссидент, которого сманят «буржуи-родственники» в Австралию. Что касается блесны, так нелепо утраченной в магазине, то ему прислали еще лучшие блесны, и те самые «буржуйские крючки», на которые попался губой уже теперь незнаменитый поэт.
В одно из писем была вложена семейная фотография с двумя усталыми женщинами, с нарядными дочерьми и зятьями. Меж жен и зятьев сидел Гарий с внуком и внучкой на коленях, чопорно сжав расползающиеся от улыбки губы, все такой же лохматый, большой, но уже седой, сухолицый. «И что же ты не едешь ловить вимба, — писал Гарий, — осталось ее совсем мало. Попадаются единицы, и ты можешь не застать замечательной рыба».
Могу, Гарий, и не застать. Могу. Я нашел ее, вимбу, в книге Сабанеева — она называется по-древнему выразительно — сырть и водилась когда-то почти во всех реках Средней России, но рыбы той так давно уже нет, что на родной стороне утрачено даже ее название.
