Маруся Климова - Домик в Буа-Коломб
Этот случай всю дальнейшую жизнь преследовал его. Потом он даже и не пытался найти себе постоянную работу.
Только когда он ждал приезда Гали, он устроился работать кассиром на бензоколонку на неполный рабочий день, но ему не нравилось, что он все время должен слушаться хозяина и приходить на работу в определенное время, а потом сидеть там до самого вечера. В конце концов, он поругался с хозяином и ушел с работы.
Пять лет Пьер бродил по Франции, потом он познакомился с белыми русскими, которые ему очень помогли, приютили его и дали работу — он работал у них в лагере РСХД шофером грузовика. Тогда он и решил принять православие и окончательно сделаться русским. Он все время хотел поехать в Россию и даже мечтал остаться там навсегда, потому что в России все было очень дешево — и квартиры, и питание, а медицинское обслуживание было бесплатным. Ну а русские женщины были самые красивые и добрые — он мечтал жениться на русской и чтобы у них родилась дочка. Только в России возможно, чтобы нормальная женщина вышла замуж за больного или ненормального — во Франции больные могут жениться только на больных.
* * *Уже темнело. Как и положено Коту, Костя перелезал через заборы, влезал в какие-то самые невероятные дыры и щели — ему обязательно нужно было запутать свой след. И вдруг, совершенно случайно, он поднял голову и увидел табличку с названием улицы — это была та самая улица, на которой жила Катя! Он понял, что это Знак, и стал смотреть номера домов, отыскивая тот самый, нужный номер.
Катя был единственной, кого Костя здесь в Париже еще знал, кроме Пьера. Катя была феминистка, в свое время высланная из Советского Союза во Францию. Они познакомились два года назад в Ленинграде на философской конференции, где Катя делала доклад о положении женщин в СССР. Костя очень понравился Кате, и его стихи, и внешность, она громко восхищалась им, Катя была лет на десять старше Кости, но Косте, не привыкшему к публичному признанию, ее внимание льстило, тогда он публиковался только в самиздатовских журналах. Катя была высокая тучная женщина, с редкими светлыми волосами, собранными сзади в старушечий пучок, бледно-голубыми, почти белыми глазами, и картофелеообразным носом, на котором сидели очки в железной оправе, она носила платок, как носят старушки на богомолье.
Они зашли вместе выпить в какую-то грязную забегаловку на углу Загородного и Разъезжей, Катя, как всегда, ужасно напилась, открыла сумку и стала размахивать толстой пачкой долларов, стараясь привлечь к себе внимание окружающих.
— Я жертва Гулага, а это мой товарищ по Гулагу! — вопила Катя, тыча пальцем в Костю. Косте с трудом удалось ее успокоить, он проводил ее домой и почти сразу же ушел, потому что дома сидел очередной катин муж, который затравленно смотрел из угла, а Косте это было неприятно, ему не хотелось над ним издеваться. К тому же, катин муж недавно вернулся с Афона, где провел два года, поэтому еще не успел привыкнуть к мирской жизни.
Правда, на следующий день Костя снова пришел к Кате, она была очень злая, что с похмелья было вполне естественно. Ее мужа он не увидел, зато за столом сидела тощая девица в очках с толстыми линзами и с огромным перекошенным носом. У Кости создавалось такое впечатление, что он видит ее отражение в кривом зеркале, но это было не отражение, а вполне реальное лицо. Она вытянула шею и молча ревниво уставилась на Костю.
— Знакомься, Костя, это мой секретарь Агафья, — Агафья, никак не реагируя, продолжала злобно изучать Костю, и только через некоторое время кивнула ему головой. Катя достала бутылку вина и предложила опохмелиться.
— Я пить не буду, — визгливым голосом произнесла Агафья, — Я вообще пить не люблю.
— Ну Агафьюшка, пожалуйста, — стала упрашивать ее Катя и не отставала до тех пор, пока Агафья не выпила рюмку.
С тех пор Костя часто встречал Агафью у Кати, и каждый раз она смотрела на него с нескрываемой злобой, а Катя начинала очень веселиться, ее почему-то забавляло поведение Агаши — как она ее ласково называла, ведь она была феминистка и считала своим долгом обращаться с женщинами нежно и ласково.
* * *Пьер ходил в расстегнутых рваных штанах, не мылся, от него плохо пахло, но он был де ля Фейяд, аристократ, поэтому «белые русские» — потомки первой волны русской эмиграции — не считали для себя зазорным приглашать его на разные званые вечера и семейные праздники.
Барон Чигирев, который жил в маленькой тесной квартирке блочного пятиэтажного дома в десятом арондисмане, плотного сложения, с воспаленным взглядом и красным опухшим от пьянства лицом, был его приятелем. Своей жене барон часто повторял, что Пьер не такой, как все, и что он его очень любит. Сам Пьер в равной мере ненавидел и буржуазию, и аристократов, он считал себя анархистом.
Однажды Пьер предложил Марусе сходить с ним и с Галей на свадьбу одного из многочисленных здешних князей или графов, из белой эмиграции. Они обычно женятся на своих, причем плодятся со страшной силой, как тараканы. Они обязаны таким образом поддерживать породу, это Марусе потом объяснил Пьер. Поэтому у них у всех по десять детей, а то и больше.
Маруся хотела оказаться, но не смогла. Она уже два дня ничего не ела, а Пьер уверял, что на свадьбе очень хорошо кормят. Пьер радостно вывел машину со двора, Галя села рядом с ним, Маруся — сзади, и они поехали в центр. По дороге Пьер говорил без умолку, он был очень рад, что его сопровождают две дамы.
Недалеко от парка, где происходила свадьба белых русских, они спустились в паркинг, чтобы оставить там машину. Паркинг представлял собой страшный ободранный бетонный коридор, заполненный запахом бензина и выхлопными газами, казалось, отсюда невозможно найти выход.
— В паркингах иногда происходят странные вещи…, - задумчиво сказал Пьер, загадочно посматривая то на Галю, то на Марусю.
Маруся надолго запомнила, какая на той свадьбе была необычайно красивая зеленая трава, яркая, как будто ее покрасили, все это происходило в Монжероне в парке. Как в Советской России раньше перед приездом на смотр войск какого-нибудь важного лица, генерала, например, чистили черным гуталином шины машин и красили зеленой краской траву, чтобы было красиво. И на такой яркой зеленой траве стояли столы, покрытые ослепительно белыми накрахмаленными скатертями. Столы были большие, прямоугольные, на них были тарелки с крошечными бутербродиками, самыми разными.
Все приглашенные расхаживали по этой травке, чинно переговариваясь. Дамы были в шляпках с вуалетками, и туфли у них были обязательно одного цвета с платьем. К столам никто не подходил и ничего оттуда не брал — значит, еще было нельзя. Потом появились лакеи в черных фраках и белоснежных рубашках, они разливали разные напитки, тут уж самообслуживание не допускалось, все сразу подошли к столам и образовалась даже небольшая давка, как у прилавков ленинградских магазинов, когда продавали, например, баночки с дешевым детским питанием. Лакеи очень здорово секли, кого надо обслуживать в первую очередь, они сразу видели, кто одет получше, да честно говоря, одежда была не так уж важна, у них социальное положение было написано на мордах. Их дети путались у них под ногами, но никто на них не кричал, наоборот, когда один ребеночек залез на стол, все стали на него умиляться, а потом так нежно его сняли.
Один Пьер был в расстегнутой рваной рубашке, покрытой пятнами, из-под рубашки выглядывала грудь, покрытая седой растительностью, нос у него был красный, и на нем тоже росли волосы, а бороденка торчала сбоку подбородка. Щеки у него отвисали и были все в красных прожилках, рот был под самым носом и совсем перекошенный. Он стоял у стола и протягивал руку с мутным стаканом лакею, а лакей обслуживал других гостей, их было много, и всем хотелось пить из-за сильной жары. Правда, похоже было, что Пьер уже успел выпить, потому что нетвердо держался на ногах и радостно смеялся, широко раскрывая рот, откуда торчали обломки почерневших зубов, и дрожал красный толстый язык, смех у него был какой-то очень визгливый и возбужденный, он переговаривался с Галей, у нее был заторможенный вид, она тоже улыбалась и что-то там сюсюкала, он все время хватал ее за руку, а она незаметно пыталась ее забрать. В общем, он стоял так со стаканом уже довольно долго, а лакей все не замечал его. Наконец, примерно этак через полчаса, он все же налил ему красного вина, и Пьер, очень довольный, стал прихлебывать из стакана, закусывая бутербродом.
Когда же свадьба закончилась, и все стали расходиться, они отправились в паркинг, тут выяснилось, что Пьер забыл, где он оставил свою машину. В паркинге было несколько «уровней», то есть этажей, все они были одинаковые, обозначались только буквами, и вот букву-то Пьер и забыл, они долго ходили все втроем с этажа на этаж, бродили вдоль рядов машин, пару раз их едва не задавили какие-то лихачи, въезжавшие в паркинг или выезжавшие наружу, Галя и Пьер уже начали переругиваться, Пьер весь вспотел, и периодически вытирал свой лоб полой рубашки, он был в полной растерянности. А Галя даже стала хныкать, потому что Юля осталась дома под присмотром сумасшедшей Эвелины, и кто знает, что ей может прийти в голову, Пьер тут же заявил, что Эвелина ничуть не более сумасшедшая, чем сама Галя или, к примеру, Маруся, и что с Юлей ничего случиться не может, и так они ходили кругами по этому паркингу, Марусе все это уже надоело, и она решила оставить их здесь и ехать на метро, хотя ей и жалко было тратить зеленый билетик. В этот момент Пьер резко метнулся в сторону и разразился диким хохотом — оказывается, его машина была здесь, таких машин здесь больше не было, одна дверь была у нее заклеена изолентой, одно крыло выкрашено в белый цвет. Пьер с гордостью и превосходством посмотрел на Галю с Марусей, он ждал похвал и восторгов, Галя тут же подошла и поцеловала его в знак благодарности.
