Маруся Климова - Домик в Буа-Коломб
Пьер очень любил поесть, но это слабость всех французов, так что он не был исключением. В основном, он предпочитал дешевое вино и колбасу, но если были деньги, любил позволить себе что-нибудь повкуснее. Он покупал себе паштет из птицы, корнишоны, сыр бри, ветчину, только сладкого он не любил. Он любил женщин — это была его вторая слабость после вина и колбасы, причем слабость во многом нереализованная. Он объяснял, почему мужчина любит женщин — потому что его родила женщина, и он стремится туда обратно, вот почему на рекламных плакатах часто изображают голый женский зад — мужчины тогда товар точно купят, и женщины тоже, потому что они очень любят собственное тело. Когда он шел по улице и видел на рекламе голый зад, он подбегал поближе, и, указывая пальцем, спрашивал у собеседника:
— Жопа? Правильно?
— Жопа, жопа! — отвечал ему собеседник по-русски, потому что Пьер общался в основном с русскими, у него в доме все время жили русские. Именно русские научили Пьера матерным ругательствам и разным грубым словам, но некоторых слов он все же не понимал.
Когда доведенная до исступления Галя стала называть его «старый козел» и «мудак», значение этих слов долго оставалось для него неясным. Жившие тогда в доме у Пьера русские художники Настя и Валера объяснили ему, что «старый козел» — это что-то вроде «хороший парень», «свой в доску», а «мудак» — от слова «мудрый». Поначалу Пьер им не очень поверил, однако в воскресенье, встретив в церкви на улицу Оливье де Серр дряхлого старика из «белых русских» с трясущейся головой, который уже плохо соображал, он хлопнул его по плечу и спросил:
— Ну что, как дела, старый козел?
Старик посмотрел на него мутным взглядом и ничего не ответил, только неуверенно улыбнулся, а Пьер снова хлопнул его по плечу и воскликнул:
— Да ты настоящий мудак! — но опять никакой определенной реакции со стороны старика не последовало, он только слабо захихикал. После этого Пьер совершенно уверился в положительном значении этих слов.
* * *Вот уже несколько часов Костя ходил вдоль трамвайной остановки в районе Порт Баньоле, одного из немногочисленных парижских районов, где ходили трамваи. Шел мокрый снег, дул сильный промозглый ветер, погода напоминала петербургскую, но в конце ноября в Париже тоже бывает довольно холодно. Косте казалось, что он стоит на мостике огромного корабля, которым является весь земной шар, но палуба которого каким-то парадоксальным образом ограничена этой остановкой, и стоит ему неосторожно сделать шаг в сторону, как он окажется за бортом, и тогда его уже никто не спасет, но самое главное, он тоже уже не сможет спасти мир, который окончательно провалится в бездну, погрузится на дно огромного космического моря. Костя чувствовал себя Капитаном, который в одиночестве должен выстоять вахту до конца и привести свое судно к берегу. Холода Костя почти не чувствовал. Мимо чередой проходили трамваи, Костя замечал их огни издали, ему казалось, что это огни встречных кораблей.
Он был командиром флота, флота, который только на время покинул российский берег, скрывшись в море от захватившей Крым Красной Армии. И вот теперь их корабль снова приближается к берегу, снова он и его товарищи совершат высадку, и отсюда с этого момента начнется возрождение России, ее «освобождение от большевистской сволочи» — эту фразу Костя с чувством произнес вслух и даже сплюнул на землю, как и положено было продолжателю дела адмирала Колчака, коим в этот момент Костя себя вообразил.
Время шло. Монотонное дребезжание проходящих мимо трамваев начало раздражать Костю, сначала немного, потом все сильнее и сильнее. Больше всего его раздражала полная детерминированность и предопределенность в движении проходящих мимо него металлических конструкций, то, что они все должны были двигаться по зараннее проложенной колее. Больше ему не казалось, что это корабль. Теперь ему казалось, что это огромные металлические болванки, совершающие поступательные движения вокруг земли, на которых как бы держится весь ход современной механистической технократической цивилизации.
Вдруг Костя почувствовал, что во что бы то ни стало должен остановить эту огромную машину, воспрепятствовать этому однообразному унылому движению и, тем самым, остановить весь это бессмысленный научно-технический прогресс и повернуть историю вспять. И прежде, чем очередной подошедший к остановке трамвай успел тронуться с места, он вдруг резким прыжком выпрыгнул на трамвайные пути, и, загородив ему дорогу, раскинул руки крестом, как бы принимая на себя всю тяжесть мира. Раздался звонок, Костя заметил, как лицо сидевшей в кабине женщины-водителя озарилось злобной улыбкой, и трамвай резко тронулся с места. В это мгновение кто-то с силой рванул его за рукав. Это какой-то случайный прохожий успел схватить Костю за руку и оттащил в сторону. Прохожий что-то громко вопил и ругался, толпившиеся вокруг на остановке пассажиры тупо смотрели на Костю, ничего не понимая. Вскоре все успокоились и разошлись. А Костя продолжал свою вахту.
Вдруг он заметил пробегавшую мимо него черную кошку, кошка зябко поеживалась на мокром снегу и прижималась к его ногам. Он подумал, что коты, в отличие от людей, полны грации и красоты, они никому не служат, это аристократы, ведь аристократы не должны работать, недаром ведь и сутенеров, которые живут за счет женщин, зовут «котами», он вдруг понял, что и он сам тоже был котом, огромным Котом, Котом Котов, который должен был спасти красоту мира, а вместе с ней и сам мир. Вокруг него сновали прохожие, они были враждебны ему, потому что у них была собачья сущность, это были суки, ссучившиеся, они все виляли, вихлялись, ускользали, убегали в улицы, в переулки…
Тут мимо него прошел мужичок небольшого роста, в потрепанной кепчонке и черной курточке, и Костя внезапно понял, что это есть самая главная Сука, которая поведет его отсюда, из Западной Европы в Сибирь, туда, где в лагерях, замурованные «во глубине сибирских руд», его уже ждут посвященные, воры в законе, авторитеты, которые и дадут ему ключи от мира. Эта идея пришла в голову Кости благодаря двойному значению слов «кот» и «сука», их взаимной противоположности. Только Косте надо было быть очень осторожным, ведь все «суки» ненавидят «котов», особенно самого «Кота» — мессию.
Костя пошел за этим мужиком. Очень скоро мужик почувствовал, что за ним следят, он стал нервно оглядываться, ускорял шаги, но Костя не отставал, он был не так-то прост, он не упустит эту суку. Мужичок зашел в универмаг «Монопри», сделал какие-то покупки. Костя повсюду следовал за ним, держась на некотором расстоянии, так, будто он вел его на поводке. Наконец мужик дошел до дома, остановился у парадной, обернулся, и вдруг пошел прямо на Костю, что-то истерично крича ему по-французски. Костя был готов к подобной агрессии, ведь мужик был сукой, но он знал, что Кот не должен действовать грубо, прибегать к насилию, ибо вся его сила заключается в его грации и красоте, поэтому он повернулся и пошел прочь.
Он шел по каким-то узким улицам. Он вдруг вспомнил слова из русской сказки «идти, куда глаза глядят», да, вот именно, он должен «идти, куда глаза глядят».
* * *Пьер очень любил испражняться и мочиться, у него это вызывало очень приятные ощущения. Иногда он голосом, дрожащим от нежности, спрашивал у своей жены:
— Ты знаешь глаголы испражняться и мочиться?
Она ничего не отвечала, а он шел в туалет, и там долго с наслаждением кряхтел. Когда-то давно он читал Коран, там было написано, что после того, как человек помочился или испражнился, он должен совершить омовение руками, вот почему в каждом арабском туалете стояла жестянка с водой. Пьер одно время тоже намеревался стать мусульманином, но потом пришел к выводу, что нет, не стоит, ведь там нет такого количества любви, как в православии.
Про евреев же в Торе написано, что они должны всячески почитать собственное тело, чаще подмываться и любыми путями делать деньги. Насчет тела он был согласен, хотя в чем-то это его раздражало, мыться Пьер не любил, а с деньгами и вовсе ничего общего иметь не хотел. Его отец был аристократом, и Пьер любил повторять, что деньги пачкают руки, это дерьмо, настоящие аристократы плюют на деньги. Пьер останавливался посреди улицы и смачно харкал на тротуар, потом громко испускал газы, тем самым подчеркивая свое презрение к поганым деньгам.
Об этом он писал и художникам из Москвы Ире и Володе, которые приехали к нему в гости. Ира и Володя были родителями Насти и Валеры, это была целая семья художников. Ирина и Володя приезжали к Пьеру уже три раза, один раз жили восемь месяцев, второй раз шесть, а когда они собрались приехать в третий раз, то Ирина предварительно позвонила из Москвы и сказала:
— Пьер, мы приедем на выставку на две недели! — и повесила трубку, а Пьер даже и не успел ничего сказать, он вообще стеснялся отказывать, он объяснял это тем, что плохо говорит по-русски, но по-французски на самом деле было то же самое.
