Андрей Рубанов - Жизнь удалась
Профессора считали копейки, а халдеи сколачивали состояния.
Примерно понимая правила новой жизни, Матвей теперь совсем не желал направлять усилия на добычу престижного диплома — явный тупик, нерациональный расход сил и времени; тут следовало придумать что-то другое…
Но ничего он не придумал, потому что в тот августовский вечер этажом выше хлопнула дверь, раздались торопливые легкие шаги, и мимо несостоявшегося студента пробежал тощий, лохматый мальчишка, известный всему двору под прозвищем «Знайка».
Они практически не общались. Их матери были если не подруги, то добрые знакомые, подолгу возле входа в парадное обменивались новостями, жалобами на судьбу и цены. А сыновья близко не сошлись. И вот, спустя десять лет после первого, и последнего, рукопожатия, длинноносый Знайка прошел было мимо — но вдруг замер. На полном ходу развернулся на сто восемьдесят градусов. Без улыбки протянул руку:
— Здорово.
Крепко удивленный, Матвей осторожно пожал маленькую сухую ладошку.
— Задумался? — деловито спросил сосед.
— Ну да.
— О деньгах?
— Угадал.
— А тут и угадывать нечего. Сейчас все о них думают. О деньгах.
— Здесь ты прав.
— Знаю, — твердо сказал Знайка, и Матвей понял, отчего у этого субтильного, внешне абсолютно несерьезного недоросля такое забавное мультипликационное прозвище.
За несколько последних лет длинноносый прыщавый юнец, некогда торопливо пересекавший двор с гитарой в тяжелом футляре (учился, надо же, в музыкальной школе) вырос в жилистого, деловитого паренька, куда-то вечно спешащего. Под локтем — кожаная папка.
Иногда по вечерам его привозило такси.
Никто во дворе не знал, чем он занимается. Поэтому его уважали и завидовали.
— Ты мне нужен, — сказал он, не сводя взгляда с Матвея.
— Зачем?
— Дело есть. Большое. Интересное. А главное — выгодное.
— Рассказывай, — солидно разрешил Матвей.
Он уже умел, если надо, принимать солидный вид.
— Завтра покупаю машину, — сообщил Знайка.
Матвей не поверил, но потом всмотрелся в глаза соседа и понял, что тот не врет.
— Восемьсот долларов, — продолжал Знайка, понизив голос. — Идти одному с такой суммой к незнакомым людям мне стремно. Пойдешь со мной?
— Типа как охрана?
— Нет, не охрана, — сосед значительно вздернул подбородок. — Я собираюсь кое-что затеять. Бизнес. Под него и тачку беру. Только там одному не потянуть. Давай со мной.
— Что за бизнес?
— Очень простой. Сейчас все харчи — в Москве. И я знаю, почему. Революции совершаются в столицах. Накорми столицу — и удержишься у власти. Остальная страна — не в счет. Сейчас в Москве есть любые продукты питания. Мы их берем, везем в область, там сдаем за наличные…
Слегка оторопев от делового нажима и от неожиданности, Матвей закурил новую сигарету и довольно грубо спросил:
— Что конкретно надо?
— Конкретно? — Знайка вздохнул и зачастил: — Конкретно мне надо возить из Москвы в Ржев сливочное масло и конфеты. С рубля — имею полтора. То есть — пятьдесят процентов. Ты, как шофер и экспедитор, — в доле. Обратно везем дешевое пиво местного производства. В Москве сдаем, окупаем поездку. Ходка — сутки. Туда двести двадцать верст. Там пьем чай. Перекуриваем — и обратно. Еще двести двадцать. Итого без малого полтыщи. Сутки потом — отдых. Таким образом, на оборот капитала отводим двое суток. За месяц вложенные сто долларов дают не менее тысячи дохода, при условии бесперебойности бизнеса…
— Это как?
— Ты мне скажи как, — с внушающей уважение прямотой ответил Знайка. — Возить будешь — ты. Машина должна находиться в пути постоянно. Если она стоит — она не выполняет свою функцию. Ты будешь отвечать за то, чтобы она не стояла, никогда.
— Я плохо вожу машину.
— Научишься.
— А если она сломается? Я не понимаю в ремонте…
Знайка поморщился.
— Ремонт — это все мелочи. Детали! Найдем, кому ремонт доверить. Повторяю, это детали. Я — о главном. Поедешь в Ржев?
— Почему именно я? — помедлив, спросил Матвей, чувствуя, что вопрос звучит непростительно глупо. Несолидно.
— Потому что я тебя десять лет знаю. Потому что твоя мать знает мою мать. Я работаю только с теми, кого знаю.
— Мне надо подумать.
Знайка сильно удивился.
— О чем? У тебя есть другие предложения? Ты работаешь сторожем в магазине. За сто рублей в месяц.
— За восемьдесят. А кто тебе это сказал? Про магазин?
— Моя фамилия Знаев, — скромно ответил Знайка. — Насчет прозвища ты в курсе. Кто владеет информацией — владеет миром. У тебя нет отца. Мать работает за копейки. Тебе двадцать два. Собираешься учиться на историка…
— На археолога.
— Неважно. Я тоже, например, хотел хард-рок играть. Как Ричи Блэкмор. И получать за это миллионы… А приходится, видишь — конфетами спекулировать… Короче, на археолога ты выучишься потом. Когда будешь иметь нормальный заработок. Не восемьдесят рублей в месяц, а в десять раз больше. Думаю, месяца через три — заживем нормально…
— Нормально — это как?
— Нормально — это нормально. По-человечески. Поедешь во Ржев?
— Поеду, — ответил Матвей, мгновенно пожалев о сказанном. Дал слово — надо держать, а как он его сдержит? Он сидел за рулем два раза в жизни. — А какая моя доля?
— По понятиям — половина, — ответил Знайка и шмыгнул носом, совсем по-мальчишески.
— То есть?
— Около пятидесяти долларов, при условии двенадцати рейсов в месяц. А дальше видно будет. Может быть, найдем что-нибудь поинтереснее…
Через два месяца, совершив пятнадцать рейсов во Ржев и обратно, Матвей получил на руки сто пятьдесят американских долларов наличными, купил себе кожаную куртку, матери привез пять килограммов сливочного масла и зауважал своего нового компаньона.
А еще через год Знайка сдержал свое главное обещание. Он придумал кое-что поинтереснее.
3. Гибель
— Ага! — провозгласил Никитин заплетающимся языком. — А вот и он!
Его глаза, вроде бы осоловелые, вдруг внимательно оглядели вошедшего с ног до головы.
Матвей приветственно склонил голову.
Занавешенные окна скупо, полосами пропускали бедный вечерний свет. Было жарко и душно. Сильно пахло перестоявшимся алкоголем, женским потом, недешевым сигарным дымом. Почему-то еще — йодом. Из-под высокого потолка исходили, переплетаясь, замысловатые музыкальные звуки: дрожал красивый вокал, поддерживаемый гитарными вибрациями, — вызывал головокружение, тоску, навевал мысли лишние, отвлеченно-порочные. На полу, на обширных, темного стекла, поверхностях низких столов во множестве валялись смятые бумажные салфетки, разноцветные пачки сигарет, стояли пепельницы, подсвечники с оплывшими огарками свечей, множество бутылок, бокалов, рюмок, фужеров, стаканов и прочих емкостей с недопитым и невыпитым.
Никитин, в купальном халате, сидел посреди циклопического дивана, утонув в подушках, развалясь, развесив бульдожьи щеки — как и подобает крупному политикану. Второй диван, поменьше, занимала полулежащая девка, плотная, щекастая, топлесс; она сосала пухлыми губами из маленького чилима гашишевый дым и глядела на Матвея огромными прозрачными глазами. Ее пупок украшало золотое колечко. В чилиме громко булькало.
Затем мимо Матвея с развязной грацией прошествовала вторая — закутанная в махровую простыню, однако на каблуках. Светлые, плохо прокрашенные волосы похабно свисали на красивое лицо. Голые, на вид мраморно-гладкие, ноги как будто светились.
— Наташка! — хрипло выкрикнул Никитин, провернув пьяными зрачками. — Что за песни ты нам тут завела? Под такие звуки только людей казнить!
— Сейчас самая модная музыка, — мелодичным голосом отозвалась длинноногая в простыне. — Наркоманская. Вся Европа слушает.
— Но мы ж не наркоманы, — возразил Никитин и подмигнул Матвею. — Кактус! Слышишь, Кактус! Скажи, мы разве наркоманы?
В полутемной глубине помещения обозначился маленький, узкоплечий, наголо бритый человек с жестоким, бедным на мимику лицом аскета, в круглых очках а-ля Джон Леннон. Этот тоже был в банном халате.
— Мы не наркоманы, — ответил он сипловатым, как бы жестяным, голосом. — Какие же мы наркоманы? Мы просто кайфовые парняги. Час в радость, Матвей.
— Сколько раз повторялось, — неожиданно проревел Никитин, — что в моем присутствии уголовный жаргон не употребляется! Хочешь базарить по фене — иди на воздух…
— И то правда, — сразу ответил Кактус. — Здесь дышать нечем. Пойду я проветрюсь. А ты, Матвей, проходи, располагайся. Наталья, сделай гостю кофе. Я скоро.
Не посмотрев на Матвея, до сих пор стоявшего на пороге, маленький очкарик ловко, боком протиснулся мимо него и вышел на крыльцо.
