Евгений Гришковец - Дредноуты
Только немного эпизодов, точнее, эпизодиков.
Первым погиб тяжелый крейсер англичан «Индефатигейбл». Он взорвался и исчез под водой почти моментально. Еще никто и никогда не видел, чтобы такой огромный корабль так погибал. Раз, и все. Даже немцы, которые вели огонь по несчастному кораблю, сначала не могли поверить глазам, и несколько раз пересчитывали английские корабли, чтобы удостовериться в успехе.
Немцам, вообще, больше везло в том бою, да и стреляли они лучше.
Вторым погиб тоже английский тяжелый крейсер «Куин Мери». «Куин Мери» вел прицельный огонь из всех своих гигантских орудий по немецкому тяжелому крейсеру «Зейдлиц». Снаряды англичан накрыли «немца», потом немцы ответили, и тоже очень удачно. Несколько снарядов попали в «Куин Мери». И сначала вроде бы ничего не случилось. Снаряды прошили борт крейсера, и ушли в недра корабля. «Куин Мери» ответил залпом… и вдруг взорвался… Взорвался и исчез.
Представляете, шел корабль. Из труб шел дым, вращались винты, сотни людей, каждый на своем месте, обеспечивали движение, стрельбу, управление… На этом корабле был свой небольшой духовой оркестр, была пекарня, чтобы печь хлеб, были свои традиции, любимые корабельные животные, какие-нибудь собаки, кошки. Были офицеры, которых любила команда, были те, кого терпеть не могла, был какой-нибудь старшина, который хорошо пел, и все любили послушать его песни. Был, может быть, боксер, самый лучший в эскадре. В кают-компании стояла мебель красного дерева, были картины и подарки от королевской семьи. На камбузе все блестело, и там, даже во время боя, что-то делал кок. И все это исчезло. Две секунды, и все. Только обломки падали на палубу другого крейсера, который проходил через то место, где еще какую-то минуту назад находился «Куин Мери». Кстати сказать, корабля уже не было, но еще полминуты в сторону врага летели снаряды из пушек, которые навели уже погибшие люди. Вот…
Но дредноуты к тому времени еще не сошлись для битвы. Пока сражались менее значительные участники.
Что должны были, интересно, испытывать моряки с погибших эсминцев «V-27» и «V-29». Эти маленькие кораблики были первыми немецкими потерями в тот день. У этих кораблей даже не было имени, только буква и номер. Но моряки гордились своими кораблями. Потому что моряку нельзя знать, что его корабль, это только незначительный момент боя на периферии сражения. Нет, моряк должен ощущать, что бой идет вокруг него, он в самом центре, его корабль прекрасен, а командир мудр. Они все это чувствовали, иначе не смогли бы умереть так, как… они это сделали.
А эти эсминцы были такими крохотными, что дредноуты даже не стреляли в них. В ближнем бою дредноуты не могли опустить свои пушки так низко.
Один английский эсминец протаранил немецкий дредноут, и на некоторое время вывел его из строя, при этом, сам остался на плаву. Когда впоследствии командиру того эсминца присвоили какую-то награду за храбрость, он отказался, сказав, что у его корабля заклинило руль, и он просто не мог повернуть, а так бы ему и в голову не пришло таранить немецкий дредноут. Он сознался, что ему было очень страшно… Молодец! Одно слово…
Вот женщины прочитали бы про этого офицера, и узнали бы, что, оказывается, есть такие мужчины, которым что-то предложили, а они сумели отказаться. Что есть те, которые отказываются… когда им предлагают.
(пауза)
Самым младшим участником Ютландской битвы был юнга британского флота Джон Корнуэл. Он имел звание даже младше рядового матроса. Корнуэл входил в расчет носовой пушки маленького крейсера «Честер». Он был помощником наводчика. Ну, то есть, крутил такое колесико, и пушка поворачивалась.
Стоило «Честеру» вступить в бой, как с первого же попадания всех матросов расчета носового орудия убило. Джон получил смертельное ранение осколком в грудь, но остался на месте, и продолжал крутить это колесико, и наводить орудие на врага… А потом умер.
Он отлично видел, что пушку никто не зарядит, и никто не выстрелит из нее, но он продолжал выполнять приказ… Потом королева лично вручила матери героя медаль, сказала, что-нибудь вроде… дескать… спасибо за такого сына. А что она могла сказать?
Я не осуждаю королеву и далек от того, чтобы как-то преувеличивать подвиг этого мальчика, или наоборот, говорить, мол, это была невинная жертва пропаганды, и несчастный юноша был только винтиком империалистической машины, и жалкой щепкой в том костре… Нет, совсем нет.
Я ничего не знаю, и знать не могу о нем ничего.
Может, ему было так больно, что он от болевого шока крутил колесико своей пушки, а может быть совсем наоборот, он даже не заметил раны и исполнял инструкцию. Бог его знает.
Просто я знаю наверное, что вряд ли сам сделал бы так. Потому что у меня уже есть мое сраное высшее образование. Я уже знаю историю, понимаю разные смыслы, умею их находить, или в нужной ситуации не находить. Вот окажись я у той пушки, вряд ли я нашел смысл ее наводить куда-то… Я же знаю, чем закончилась Ютландская битва и Та война, и следующая тоже… Все, в общем-то, находится на своих местах: в Англии – королева, в Германии… канцлер, немцы, поля… Я это уже успел узнать. Книжек много прочитал.
Нет! В смерти того мальчика ничего хорошего не было. Это было ужасно, страшно, и обидно. Но иногда нужна возможность делать что-то, не задавая вопросов, и не иметь возможности их задать.
(садится к столу)
Вот взять, к примеру, несколько детских фотографий. Несколько фотографий мальчиков… Точнее, фотографии каких-то людей, когда им было годика по три. Разложить эти фотографии, и при этом знать, что с этими мальчиками стало потом. Вот этот стал работать в банке и сделал хорошую карьеру, этот ничего не добился, но у него чудесная жена и пятеро детей, этот стал ученым и получил Нобелевскую премию, этот спился и плохо кончил, этот стал офицером, это Джон Корнуэл, он стал юнгой, наводил пушку… и умер довольно рано, а это, вообще, я. И что?
Все эти фотографии вызывают жалость и тоску. Потому что на них мальчики. Мальчики! На этих мальчиках одежда, которую им выбрали и купили, завязали шнурки их ботиночек, потому что они еще не умели завязывать шнурки своими чудесными, но неловкими пальчиками. У них такие прически и такие лица! А дальнейшая их судьба все равно печальна, по сравнению… ну… по сравнению с тем, что там, на этих фотографиях.
И не успокаивает ни количество денег у одного…, ни то, что другой настаивал на своем, настаивал, а потом получил Нобелевскую премию, а теперь вообще делает, что хочет, а третий, хоть и неудачник, но хороший отец, а четвертый – пил, пил, пока было здоровье, потом здоровье кончилось – он умер, но, в общем-то ничего плохого никому не сделал… А про свою жизнь я что могу сказать? С этих детских фотографий исчезло такое, а в жизни взрослых такое появилось, что вся эта жизнь кажется только предательством тех мальчиков, которые остались только на фотографии. Так что Корнуэл – молодец! Просто молодец!
Я бы хотел, чтобы про него прочитали некоторые мои знакомые… женщины. Им бы это было так полезно… А то вырастили таких… Но с другой стороны, это же их дети. Пусть делают, что хотят.
Но когда поет хор мальчиков, а в зале сидят взрослые люди, слушают эту чудесную музыку и пение… они плачут. Что это такое? Что тут происходит? От чего слезы?
Мальчики поют… Мальчики! Такие маленькие люди в черных костюмчиках, этакие пингвины. Стоят рядами, и поют ангельскими голосами. И сами, как Ангелы. А в их музыке звучит и грусть-печаль, и любовь, и тоска, и одиночество, и предчувствие… (машет рукой) Звучит все то, чего мальчики не знают, и знать не могут. И это звучит именно в их музыке и голосах, а не в словах. Кто же даст такие слова мальчикам исполнять?
А в зале сидят люди и слушают музыку, и эти люди все знают: и грусть-печаль (загибает пальцы), и тоску, и любовь, и одиночество, и еще они знают предательство, разочарование, отчаяние. Но главное, у этих людей есть не только предчувствие, но точное знание того, что когда эти мальчики узнают всю эту тоску, любовь, одиночество, и т.д., они петь тогда не смогут. Не смогут, а пока поют.
И вот эти люди все это знают, слушают, плачут, и ловят уходящие мгновения. И голоса этих мальчиков дают возможность взрослым поплакать над… этими самыми мальчиками.
Потом, из всего этого хора, голоса останутся, может быть, у двух-трех. Они продолжат петь и дальше. Но совсем другие песни и, скорее всего, по кабакам.
(тут могла бы зазвучать лирическая музыка, хотя, совершенно необязательно)
Я когда-то читал или слышал откуда-то историю, этакую притчу, об одном бедном самурае. Он был совсем бедным. Денег у него не было, а его отец сильно заболел. Тогда этот самурай продал свой меч, но чтобы никто этого не заметил, он выстругал меч из дерева и носил его в ножнах, потому как самурай всегда должен быть с мечом. Тогда войны не было…Но каким-то досадным образом все обнаружилось. Самурай покрыл себя несмываемым позором, и ему нужно было сделать себе сэппоку, ну, то есть харакири. И его имя записано в книге великих самураев, и история о нем сохранилась исключительно потому, что он сделал себе харакири тем мечом, который у него был. То есть, деревянным мечом.
