Макс Нарышкин - Про зло и бабло
За окном, как и прежде, бушевала скверная погода. И ей, казалось, не будет конца. Как не будет конца разговору, в котором больной участвовал, как ему теперь казалось, всю жизнь.
— Кто я?..
И этого тихого шепота хватило, чтобы глаза совсем недавно приготовившегося завершать свой жизненный цикл человека озарились огнем понимания, а лицо натянулось, являя собой маску ожидания чудесного явления.
— Так это Ты?! — не в силах сдерживать более рвущийся из него огонь, заговорил Старостин. Кажется, боль довершила начатое — в глазах ракового больного засветилось безумие. — Ты излечил меня одним лишь присутствием своим. Тебе покорны ветра и волны… — Лицо его дрогнуло, и по щекам градом покатились слезы. — Ты услышал меня в трудный час, Ты услышал. Моя вера спасла меня! Ты явился, чтобы воздать мне по вере моей… Будь же славен, Господи, во имя отца и сына…
— Довольно, — несколько официально остановил его гость, которому, кажется, понравилось обращение собеседника. — Вы перебираете лишку, Сергей Олегович. Пусть так, пусть все так… — согласился он, убедившись, что главное уже состоялось. — Но вы, наверное, знаете, что ничего ни в этом мире, ни в том не дается бескорыстно. Тот, кого вы зовете Господом, приобрел славу и вечность, заплатив за это земной жизнью. Иуда за тридцать сребреников почил на дереве, хотя некоторые уверяют, что его прирезали. — Насмешливо посмотрев на возвращающегося к жизни собеседника, незнакомец смилостивился и опустился до откровений: — Впрочем, я могу открыть вам небольшую тайну. Иуда закончил свою жизнь не на осине, не под ножом. Он прожил долгую жизнь, народил четверых сыновей и умер в возрасте девяносто восьми лет. И что вы думаете? Он все равно распрощался с жизнью не в своей постели!
Больной слушал, внимая каждому слову говорящего с ним Бога. Ни Бог, ни сам Сергей-мученик уже не замечали, что последний стоит на коленях и держит руки со скрещенными пальцами перед собой.
— В 70-м году он, решив умереть в стране, где его никто не знает, перебрался в Палестину. Но как часто бывает с людьми… чего уж, будем говорить прямо, не на пленуме партии, как-никак, — подлыми, он перебрался не туда и не в то время. Именно в этом году в Палестине вспыхнуло восстание против римского владычества, Иерусалим на время превратился в геенну огненную, и наш герой попал в замес, из которого насилу выбрался. Сообразив, что лучше там, где его нет, он оказался в Риме. И что вы снова думаете? Он, как говорил в Палестине их бог Яхве, опять-таки не угадал. К власти в Риме пришел император Траян, который приказал схватить известных всему Риму доносчиков, посадить их на грубо сколоченные корабли, корабли вывести в открытое море, да там и оставить, без весел и ветрил. Как вы думаете, Старостин, кто оказался первым на первом из построенных кораблей? — Помолчав, он добавил, потому что не добавить этого счел невозможным: — Признаться, я был очень огорчен этим. С Траяном пришлось разобраться, но возможность для этого представилась лишь спустя девятнадцать лет. Как видите, и он тоже сполна заплатил за свой благородный поступок.
— Не может быть… — только и молвил Сергей-мученик, пользуясь любой паузой, предоставленной ему рассказчиком. — Не может быть, я не верю…
— За все в этой жизни приходится платить, и каждая такая плата связана с расставанием. С близкими, с деньгами, с верой… Денег у вас нет, близких, как мне кажется, вообще никогда не бывало. Осталась вера, и теперь я желаю знать, способны ли вы расстаться с нею, получив взамен куда большее.
Больному, неожиданно обретшему здоровье, казалось, что он уже вошел в кущи, теперь вкушал истину и просто не заметил этого перехода. Он готов был молиться сошедшему к нему Богу, мазать миром его ноги и стать, если тот позволит, его учеником. Едва он осмелился возразить гостю, как тот снова вернул ему боль, и она была куда большей силы, чем прежняя. Старостин уже довольно плохо понимал, где он, кто он, кто рядом с ним и что, собственно, вообще происходит.
— Так что, господин Старостин, я все-таки прав. Иуда расплатился за свою тридцатку серебряных. Не сразу, так потом. Рано или поздно приходит час, когда человеку приходится выбирать.
Покусав губу, незнакомец в черном вздохнул и положил руку на покрытое замаслившимися, свалявшимися волосами темя больного…
— Так вот, вернувшийся из мира теней богомолец… — молвил он, поглаживая голову нового ученика. — Я вынужден взять на себя труд сообщить, что готов поставить тебя на ноги.
Старостин изогнулся на постели и на уголках его губ появилась пена.
— Кто же ты? — просвистел одними легкими он.
Вместо ответа гость прошелся по комнате, с опаской бросая косые взгляды на стенную перегородку, и заговорил, решив, видимо, поставить в этом разговоре точку.
— Я возвращаю тебе жизнь, богомолец. Я даю тебе здоровье. Но взамен ты должен отплатить мне столь же крупной монетой, каковую только что получил.
Сергей-мученик в отчаянии забегал глазами по комнате. Происходило странное. Гость вернулся к своему несессеру и снова вынул из него шприц. Вонзив иглу во вздувшуюся вену на шее Старостина, он медленно впустил в него бурого цвета жидкость, убрал шприц, не вынимая иглы, и взял из несессера очередной шприц. Вставив его в канюлю иглы, он впустил новую порцию. И так происходило еще трижды. И с каждой новой волной бурого цвета Старостин чувствовал, как уходит боль, как кровь приливает к лицу, как оживают пальцы и хочется в ванную. Его уже не удивляло возвращение к жизни, но вот этот факт радовал его до слез — в ванную ему не хотелось уже два месяца.
— Нам придется расплатиться, Сергей Олегович, — наблюдая за истомой пациента и укладывая шприцы в несессер, пробормотал гость.
— Да чем же я смогу отплатить тебе? Всего-то, что у меня есть, эта вот книга! Возьми! Кроме жизни и ее, у меня более ничего нет! Жизнь ты подарил мне, я же отдаю тебе то, что у меня осталось!
Убрав руки за спину столь быстро, что это обязательно не укрылось бы от внимания больного, не опусти он голову в смиренном поклоне, гость потемнел лицом и отошел в самый темный угол комнаты — вдаль от окна. И отныне говорил только оттуда.
— Убери это. Эта книга тебе пригодится, поскольку, думается мне, отныне она будет привлекать тебя еще сильнее. Я ценю твою способность поделиться с ближним последним, однако в ответ на щедрость говорю нет и объясняю почему. Взамен того, что я даровал тебе здоровье и долгие лета, а они покажутся тебе, поверь, бесконечно длинными, ты обещаешь выполнить два моих условия.
— Я согласен! — горячо вскричал нищий, еще не подозревающий, что называть себя так отныне он не имеет права.
— Значит, мы договоримся. В обмен на мою услугу, только что тебе оказанную, ты согласишься принять от меня самое большое состояние, которое только может быть у человека в этой стране. И ты будешь пользоваться этим состоянием и усердно приумножать его. Не будет проходить и дня, чтобы тебя не заботила идея увеличения твоих богатств. Это мое первое условие.
— А какое же второе? — едва не задохнулся от услышанного давно не мытый, жалкий на вид, одетый в рубище Старостин.
— В ту книгу, которую ты хотел вручить мне из самых лучших своих побуждений, ты будешь заглядывать каждый день по многу раз.
— Обещаю! — вскричал восхищенный странник.
— И всякий раз, когда ты будешь мучиться над проблемой принятия любого из решений, встающих перед тобою в жизни, ты будешь искать совета у этой книги и поступать решительно противоположно тому, что она будет тебе советовать. Это и есть мое второе условие и, если ты тоже готов сказать мне нет, то я тотчас верну тебе кровать, пропитанный мочой матрас и оставлю дожидаться… — гость посмотрел на перегородку, явно сожалея, что она существует, — священника.
Сергей Олегович Старостин, человек без паспорта и определенных занятий, человек, посвятивший всю свою жизнь служению Господу, опустился на топчан. Истрепанный Завет, выскользнув из его рук, скатился по вытянутым ногам и без звука упал на пол.
— Я дал тебе лекарство, которого еще не знает свет. Но мне не нужна статуя из золота… — закашлявшись, незнакомец приложил ко рту белоснежный платок и потом долго его разглядывал. — Вместе со своим богатством ты приумножишь и это лекарство, и ты продашь его людям… Что же ты выбираешь, человек, стоящий на лезвии бритвы? — вопрошал гость из совершенно темного угла. — Бесчисленное богатство, долгую жизнь и насмешку над каждой из строк этой книги, или мучительную смерть ракового больного в деревянном бараке? Твоя могила будет находиться у самой кладбищенской ограды, но это будет не важно, поскольку уже через неделю она провалится, крест с жалкой надписью вынесут и сожгут за оградой, и более уже никто и никогда не вспомнит фамилию и имя, которые ты носишь сейчас. Так что выбираешь ты, болезный человек, беззаветно верный учению своего Иисуса из Назарета?
